Липнув ногами к холодному утреннему линолеуму, парнишка лет 18 досматривал очередной свой сон. Это утро было непростым, как и все остальные, не потому что вставать рано, а потому что он с самого утра чувствовал что то странное в своем организме, что то отягощающее и не дававшее ему спокойно вздохнуть. Он медленно шагая, чуть покачиваясь спросонья, направлялся в ванную, когда услышал голос из спальни

— Миш, так ты едешь?

— Дождь ведь

— Мы можем взять такси, сахарный мальчик

— Это для тебя правда важно?

— Не важнее, чем для тебя

— Тогда я еду, мам

В ответ он ничего не услышал, кроме закрывающейся почти еле слышно двери. Он умылся, оделся, надушился, ободрился кофе, которое его уже ждало на кухне. Посмотрев в окно, он увидал бесконечные жилые массивы наслоенные один на другой и огромное серое небо, все было вокруг мокрым, зябким. По окну сильно лупили капли дождя, это был сильный дождь, и довольно долгий.

Ты готов?

Миша обернулся. Его мама стояла позади него с кружкой кофе в руках и, улыбаясь своей безмятежной как всегда улыбкой, смотрела на его спину. Она имела идеальную женскую худобу, легкий румянец на ее щеках, не от косметики, а от утренней зарядки украшал ее стройность, это придавало ей здоровый вид. Она смотрела на своего сына, который был элегантно по джентельменски одет в классическую троечку и узнавала в нем своего отца, тот всегда любил носить костюмы, тот знал толк правильных нарядах, впрочем, как и она. В глазах ее искрилась искренняя надежда на этот день, но с надеждой приходила и тревога, которую она не хотела выдавать перед сыном.

— Да, мам, такси готово?

— Почти, еще минут пять

— А ты готова? — это был решительный удар по ее улыбающемуся лицу, но она его сдержала

Как всегда, Миш — Он пристально взглянул в глаза своей мамы и ничего тревожного там не нашел, хотя и пытался, чувствуя это на непонятном для себя уровне

— Ну хорошо, надеюсь, все выйдет как надо

— Все естественно выйдет, как же по-другому

Такси несло их сквозь блеклые, залитые дождем улицы, капли били отовсюду так, что казалось каркасу автомобиля их не выдержать. Миша ощущал руку мамы на свеем плече и смотрел на ее лицо. Потрясающая генетика, свободные нравы, ранняя беременность, похоже, готовы были сыграть с этой крошечной семьей злую шутку. Чарующие глаза ее смотрели на старательно убирающие воду со стекла дворники, Волосы, едва доходившие до шеи, были гладко уложены, бордовая помада на тонких губах, голубизна глаз, которую окаймляла чернеющая тушь, тонкая белоснежная кожа, аккуратный женственный бюст. И вот женская рука тянется к его загривку, тонкие пальчики, покрытые черно фиолетовым лаком, едва касаются его волос, по нему идет дрожь, а она улыбается ему, нежно, по-матерински, подбадривая. Вот что тяготит его последнее время, он чувствует, что все-таки мужчина, а как же она, она это чувствует? Впрочем, при наших с ней отношениях, сказать об этом — не проблема, думал он, мы необычные люди, но до этого у нас, конечно, не доходило, странно это все.

ІІ

Внутри офисной коробки, в пустом белом, словно непочатый холст, кабинете, пустом и густо освещенном, они сидели втроем сначала молча. Все трое смотрели на стопку бумаги аккуратно сложенную и выложенную на стол. Еще лежала ручка, на которую никто смотреть не старался, но ясно было сразу, что она станет главным инструментом. Бюрократия, думал он, потирая сухой ладонью свой лоб, что она творит с нашей жизнью, теперь ее можно разделить на две части, до подписания бумаг, и после, смешно и страшно, до чего все дошло. Может, скоро нашу жизнь можно будет разделить до касания пальцем экрана, и после, ну тогда это будет не жизнь, а комедия. Сына попросили выйти, и он не стал возражать, а как то облегченно вздохнул и покинул кабинет.

Мама пришла минут через десять. Он подал ей соку, она молча выпила, посмотрела на сына, потом в окно, потом опять на сына, глубоко вдохнула воздух и закрыв глаза выдохнула.

— Подписали все?

— Подписали

— почему меня не звали?

— Справились

Миша положил руку на плечо мамы и одобрительно по нему похлопал

— Можем ехать?

— Можем идти, дождь прошел

Миша и его мама были близкими людьми, по-настоящему близкими, и совсем не по-настоящему родственниками. Он не страдал от девственных мук, а она никогда не страдала от отсутствия постоянных совокуплений. Но было что то в их вечерних разговорах, в их походах в комнаты друг другу, в обнаженности спальных нарядов, за томными вздохами, от совместного просмотра порнографических лент. Прививала ли мама ему эту тягу к женскому телу или нет, он не знал, но это ему нравилось, особенно, когда она ему желала неспокойных снов, намекая на то, ч то каждый из них займется своим тайным делом в своих комнатах. И если с утра Миша настойчиво называл ее Мама, то ближе к вечеру он избавлялся от этой привычки и бодро произносил ее имя — Лиза, потому что им обоим так нравилось, избавлялись от лишних тягостных мыслей. Лиза мало чего запрещала своему сыну, уповая на его генетику, поэтому он часто курил и предпочитал коньяк, который выпивал, впрочем не часто. Говорить об их роде деятельности все же не стоит, потому что на хлеб зарабатывали они совсем трудом неинтересным, но и пристойным все же.

Пришли они домой под вечер. Изрядно утомившись за этот выходной день она хотела отмокнуть в ванной, а он приободриться коньяком. Преграждать собственным усладам они не стали, возражать насчет чужих — тоже. Каждый из них отправился на поиски удовольствия и вот тут вот, комбинация нечаянно сработала и оба они уже по-прежнему ночевать длинные осенние ночи более не смогут. Судьба ли это, дар, проклятие, или забвение, решать уж им, им это все и переживать.