В феврале 1917 года совсем не к месту грянула буржуазная революция, которая явно намеревалась нарушить грандиозные планы на будущее. К тому времени статный красавец Василии Ерофеевич Жабрин стал студентом высшего технического учебного заведения города Москвы, надеясь в скором времени по¬лучить должность инженера с приличным окладом. Поступить на учебу ему не составило труда – знания в различных науках, а также принадлежность к дворянскому сословию открывали перед ним любые двери. Вот почему революционные процессы в стране он воспринял с недовольством и даже страхом, поскольку подобные перемены всегда приносили немало бедствий и рушили человеческие судьбы.

К частью, все пока оставалось по – прежнему, надежда возродилась вновь, и на душе посветлело.

Единственное, что бередило воспоминания, – безвестное исчезновение отца на полях священной брани, а также размолвка с матушкой, тоже пропавшей вместе с сестрами где – то среди безбрежных просторов Российской империи. Поговаривали, что она вместе с Феоктистом Кунцем ударилась в политику и отказалась от прошлого посвятив себя борьбе за свержение монархии; другие в деревне болтали, что мадам Жабрина укатила в Париж и вроде бы со¬держит там лучший столичный бордель, а за управляющего у нее бывший каретник – толсточленный Порфирий; третьи исподтишка подшептывали, что ветреной грешницы давно нет в живых, потому как она в состоянии сильного опьянения и чрезмерного любовного возбуждения подавилась малофейкой одного из своих сожителей и в муках скончалась в самый канун февральского переворота.

Слухи эти Ваську здорово раздражали, доводили до белого каления, и он в них не верил. А дабы не видеть более противных рож сплетников, ключи и права распоряжаться имением пухленькой папашиной любовнице и укатил в город на учебу.

Надо сказать, что новая хозяйка, надлежаще управляя хозяйством и людишками, ежемесячно присылала барчонку солидные суммы денег, передавала посылки с соленьями, вареньями копченостями и прочими угощениями, а также изредка озадачивала его письмами, в коих почти что объяснялась Василию в любви и приглашала вернуться домой, где они могли бы жить в согласии и радостях, так как баба она хоть и битая, но еще молодая, горячая, предана душой и телом и вроде как в молодого барина с давних пор по уши влюблена.

Жабрин – младший понимал стремления молодухи, но на поводу идти не собирался. Во – первых, хотел учиться, во вторых, женщин хоть и любил, но посвящать им жизнь не считал нужным, a в – третьих, еще помнил, как однажды ее, тогда всего – то горничную, имел в сарае кузнец. Ваське не было тогда и тринадцати, и он пребывал в натуральном шоке, поскольку даже представить себе не мог, что подобные вещи можно проделывать с женщинами. После увиденного он убедил себя, что это ему приснилось в страшном сне, ведь он слыхом не слыхивал, чтобы кого – нибудь проты¬кали членом в рот и в зад, как это делал с девкой кузнец.

Теперь – то он, конечно, все отлично понимал, и никакие уговоры сладострастной блудницы на него не повлияли. Ну разве что вечерком, устав от зубрежки, он внезапно вспоминал плотоядные стоны, чавкание обсасывающего отросток рта, яростные движения белокожего девичьего зада и подумывал, что разок залезть на сучку не мешало бы.

Но была и еще одна важная причина, сдерживавшая Васькины нечистые помыслы. Он бредил сестрой Софьей, с которой согрешил в ночь перед отъездом отца на войну.

Разумеется, грех был, и немалый, но Василий находил себе оправдание, помня, что по Библии Бог есть любовь, а с Сонечкой они все проделали именно по любви и не иначе. Стало быть, грех так себе – махонький, а то и вовсе никакого греха нету...

В середине марта на грязных московских улицах было холодно и неуютно, поэтому и настроение тоже было неважным.

Поразмыслив, Васька вдруг завернул в трактирчик, куда его влекло в часы уныния.

В нутрии было накурено, воняло селедкой, прокисшим пивом, стоял обычный для таких забегаловок галдеж. Студенты из различных политических партий матерно доказывали оппонентам те или иные преимущества социалистов, демократов или либералов. Особенно горячо дискутировали монархисты и анархисты – дело, похоже, приближалось к драке. Пьяное мужичье, пропивавшее последние копейки, и дешевые проститутки в перепалки не встревали – пили, сдирали чешую с воблы, пускали облака дыма и угрюмо думали о бытии.

Усевшись подальше, Жабрин заказал кружку пива, рыбину и то¬же задумался. Мысли были все те же: сначала – об отце, потом о матери, засим вспомнилась нежная Сонечка, а под конец, когда опустела третья кружка и захотелось хлебнуть чего – нибудь по¬крепче, навалились воспоминания о новой квартирной хозяйке, с корой у Васьки в последнее время начались разногласия.

Сорокапятилетняя дама, взявшая его на постой за несколько рублей в месяц, все чаще роптала на его невнимание к ее персоне. Толстая, в очках, непомерно компанейская, Марья Петровна Дрюкина почти каждый вечер проявляла к молодому квартирант самый живой интерес. Она любила зайти к нему в комнату поболтать, угощала печеньем и конфетами. Порой даже приглашал пообедать вместе. А однажды он заметил, что, с виду чопорная учительница не упускает случая подсмотреть, когда он моется, и все доброе расположение к ней у Васьки пропало.

Конечно он ее понимал: не старая, не уродливая, незамужняя и, видать, темпераментная. Но нельзя же так в наглую завлекать малоопытного парня, на уме у которого пока только учеба и ничего иного. Естественно, женский пол его тоже интересует, так ведь не перезревшая же стерва должна стать его временной пассией!

Он начал избегать ее общества, задерживался по вечерам в кабаках, библиотеках, в музеях. А она стала злиться и вкусненького больше не предлагала.

Отношения портились катастрофически быстро, и Жабрина это беспокоило. Из – за тараканов и клопов он сменил три квартиры, прежде чем ему повезло – сих тварей у Дрюкиной не имелось. Так зато сама хозяйка хуже черта.

Выпив рюмку не самой качественной водки, Жабрин – младший вдруг почувствовал, что его повело.

– Ерша скушал, – пробормотал он, поднимаясь. – Пора домой, пока не свалился под стол.

Собрав книги и попутно грызя рыбий хвост, он поплелся прочь со странным ощущением легкости и равнодушия ко всему и всем.

Дом был рядом – через улицу напротив. Василий ввалился в парадное, посмеиваясь над собой одолел витую лестницу и постучал в дверь.

Наверное, на его физиономии сияла такая искренняя улыбка что даже Марья Петровна удивилась и, пригасив суровый блеску холодных глаз, расцвела.

– Ах, Васечка! Что ж вы так... – она хотела сказать "надрались", но сдержалась, сообразив, что это, может, и на пользу. – А я по случаю стол накрываю, вас жду...

– П ккому слчу? – забавно теряя гласные, спросил он и облокотился на удивительно мягкое и теплое женское тело, отчего оно пошло дрожью, а лицо женщины покрылось розовыми пятнами как у девчонки.

– Да вот, пять лет тому назад третий мой муженек повесился, сволочь этакая. – Марья Петровна, придерживая Жабрина и прижимаясь к нему слишком уж плотно, повела в столовую.

– А втрй? – поинтересовался Васька.

– И второй тоже. Но раньше – лет восемь назад. Подлец был…

Он разинул рот, чтобы спросить заодно и о первом муже, но женщина опередила его:

– Об нем и говорить неохота. С балкона выбросился, мерзавец царствие ему небесное.

Придавив квартиранта пышной грудью, она бережно усадила его на табурет, не без сожаления отлипла и засуетилась, расставляя тарелки с закусками. Буженинка, рыбка, салаты, немного черной икры, отменное вино – все это вдруг вызвало у пьяного Жабрина обильное слюнотечение, а настроение резко повысилось. Ему на мгновение даже показалось, что женщин, приятнее и симпатичнее Дрюкиной, на свете нет. Да и годков ее как будто поубавилось, отчего внезапно проявилось совершенно фантастическое притяжение далеко не в самом скромном смысле.

– Чрт, – брякнул он, осоловело, улыбаясь, оценивая масляным взглядом крутой круп дамы.

– Ах не чертыхайтесь, Васечка! Сегодня такой трагический день. Такая грусть на меня напала... и некому меня, бедную, утешить развеселить, пробудить чувства и возвернуть к радостям жизни.

Кажется, она вытерла слезу, но он этого не воспринимал – его влек к себе богатыми яствами вдовушкин стол, а еще вино, коего захотелось откушать рюмки хотя бы три.

– Ну, выпьем, – подняла свою рюмку Марья Петровна.

– Выпм – с, – боднул по – офицерски головой Василий. – 3 вше здрвие!

– Да? Ой, как вы милы, Васюнечка! Я так вам благодарна! За мое здравие давно не пили, особенно такие замечательные муж¬чины, как вы.

Заев вино бужениной, Жабрин взял гренку с икрой на масле, но перестал попадать в рот и совершенно испачкал себе лицо. Дрю – кина хохотала, все чаще прижималась, поглаживая руками там – сям в том числе и колено. Странное дело, но ему почему – то было приятно.

Потом они выпили еще по одной, после чего Василий стал терять теперь уже и согласные буквы, а потому решил помалкивать. Он лишь дурашливо улыбался, слушая пространные речи женщина практически лежал на ее плече, удивляясь тому, какое оно теплое, притягательное и вовсе не жирное, как казалось раньше.

Третью рюмку они закусили шоколадом, запили холодным клубничным морсом, и после этого вдова вдруг обхватила Жабрина за шею и со стоном впилась губами в его рот.

Поцелуй был первоклассным, не ответить на него было нельзя. И Василий ответил, обняв широкую талию так крепко, что Марья Петровна стала задыхаться и валиться назад. Сие могло закончиться падением и ушибами, однако квартирант вспомнил, что габариты дамы и мягкость ее тела уберегут его, и преспокойно упал на Дрюкину. Шума, какого он ожидал, не последовало, а затем выяснилось, что лежат они вовсе не на полу. Под ними мерно скрипел матрац, хрустела крахмальная подушка, да и одежда неведомо куда и когда?! – исчезла.

Подняв тяжелую, как рояль, голову в ней словно тарахтели клавиши и звучали высокие фальшивые ноты, – Васька обнаружил здоровенные, как херсонские арбузы, груди с темно – красными торчащими сосками и сладострастно приложился к ним физиономией.

– А – а – ах, Васюнчик! – юной девочкой взвизгнула дама. – Берите меня! Берите! Снизу я тоже без ничего!

Кажется, она сама положила его руку себе между ног, вследствие чего Жабрин сгреб в пригоршню пышный волосатый пирог, расколотый посредине матушкой – природой, из которого заметно сочилась теплая влага. Тотчас у него самого в штанах стало тесно и горячо, ибо мужская плоть всегда остро реагирует на присутствие женской плоти. Правда, он сразу же вспомнил, что штанов на нем нет, и возбудился еще сильнее, ведь не трудно было сообразить, во что уперся его молодецкий бивень.

– Хобот! – так и сказала с привизгом Марья Петровна, быстренько раскинув толстенные ноги и собственноручно направив член в положенное место.

В ту же секунду она издала восторженный вопль и принялась ретиво подмахивать, требуя от него встречного движения.

У Дрюкиной, как выяснилось, было узкое и короткое влагалище, и для того, чтобы вместиться в нем целиком, Жабрину пришлось поднатужиться. В результате сего активного погружения он достиг положительного результата, а дама начала сходить с ума от наслаждения и теперь уже буквально исходила воплем.

О соседях они как – то и не думали. Главным в этот момент было любовное сражение, в котором не могло быть побежденных..

Впрочем, вскоре выяснилось, что студент не способен двигаться ни рысью, ни галопом, и большая часть трудов лежала на Марье Петровне. К тому же Жабрин хоть и пребывал в состоянии крайнего возбуждения, кончить не получалось ни через десять минут, ни через полчаса, ни через три четверти часа.

– Васечка! – орала женщина, подбрасывая его к потолку. – Васечка! Постарайтесь, солнышко мое! Отбабахайте меня, чтобы я умерла – и воскресла!

Но студент не мог. Он много выпил, и удовольствие было половинчатым, невзирая на старания.

Между тем Дрюкина кончила уже раз пять, но останавливаться не желала. Бестолково прошла молодость, приближалась старость, а она Не долюбила, не дотрахалась, не доизвращалась так, как подсказывала ей ее тонкая одухотворенная натура.

На втором часу Жабрин обнаружил, что лежит на спине, а потная вдова скачет на нем. От силы, частоты и ярости ударов он даже немного протрезвел, испугавшись, что его размажут по кровати, а потом вдруг бесшабашная тряска прекратилась, и он увидел умиротворенное лицо Марьи Петровны, лежащей у него в ногах и самозабвенно сосущей натруженную красную пику члена.

– Васечка... Васечка, – в агонии стонала она, облизывая головку широким языком, заглатывая чуть ли не весь прибор, рискованно кусаясь и катая шишку по щекам. – Какой он миленький... какой вкусненький! Прелесть! Мучитель мой... садист... А кабы он еще брызнул... А, Васюнчик? Покормите девочку, сахарненький мой! Умоляю! Иначе умру взаправду!

Жабрин надувался, сам грубо засаживал член в разинутый рот чуть не плачущей домохозяйки – но напрасно. Малофейка будто замерзла в резервуарах и никак не могла отогреться.

– Сука! ругнулся он, обретя наконец дар речи. – Вот сука! ?

Правильно! Точно! Я такая сука! – всхлипнула Дрюкина. – По¬бейте меня, Васечка! Ударьте! По морде! Ну!

Хотя "сукой" Васька назвал свою малофейку, признаваться Марье Петровне не стал, а размахнулся и отвесил ей полноценную звонкую пощечину. Взвизгнув, вдовушка наделась горлом на член. И с бульканьем кончила.

Через пару минут, очнувшись от удушья, женщина вытаращила глаза, хватанула ртом побольше воздуха и проблеяла:

– Васечка! В жопу меня... не побрезгуй, брильянтик толстодлиннистый. Все приму... хоть порви… хоть сам залезь...

Вот оно!" – выстрелило вдруг в мозгу.

Жабрин неожиданно отвлекся, глядя на трудолюбивые губы Дрюкеной, на ее сверкающие, как у гидры, глаза, на ненасытную жадность, с каковой она требовала немедленного низвержения…

Вот, значит почему твои мужья на тот свет сбежали, придурки чистоплюйные, – бренчала мысль. Но я – не они. Я тебе задам, с – сука!

Сначала он подумал, что мадам примет позу козы – лучшие в данном случае вариант. Но не тут – то было. Марья Петровна сползла с квартиранта и опрокинулась на спину пытаясь задрать ноги – тумбы как можно выше.

– Не выходит, – наконец простонала она, мало преуспев в гимнастике. – Подмогните, Васюнечка.

Обхватив массивные икры женщины, Жабрин рывком задрал их вверх.

Высокое брюхо откатилось к грудям, забивая дыхание, зато теперь позиция соответствовала моменту – огромные ягодицы распахнулись, открыв доступ к красно – коричневому ободку сфинктера.

– Видно? – спросила Марья Петровна, прощупывая, так ли получилось.

– Как на ладони, – кивнул Васька, приближая член к объекту.

Он прицелился и без лишних слов проник в щель. Член вошел легко и беспрепятственно с тихим скрипом, будто кто – то прошелся по первому снегу.

Дрюкина сладострастно ахнула и закачалась, как на волнах. Ее глаза то сходились к переносице, то закатывались под лоб, а живот, груди и ляжки ускоренно затряслись, что говорило о нахлынувшем на женщину наслаждении.

– Не останавливайтесь! О! О!А! Ы! – вскрикивала она после каждого удара, входя в экстаз. – Бейте меня, Васечка... бейте же… по чем попало! Больно бейте!

"Мазохистка чертова", – промелькнула мысль у Жабрина, но ослушаться он не посмел. Хочешь – получи, дело хозяйское. И он начал буквально издеваться над ее дрожащим толстым телом, просившим столь странного обхождения с ним.

Часто и глубоко всаживая член в тесницу ануса, Василий скоро заметил, что вожделенный оргазм уже близко.

"Да – с, и от задницы в сем затейничестве прок немалый, – подумалось ему. – Не только – с гадить может, но и удовольствие дарит".

Наконец Василия пробрало окончательно. Упершись коленками в кровать, он крепко обхватил руками бедра Дрюкиной, вколотил агрегат по самую мошонку и приятно запыхтел, выстреливая семя в кишку дамы.

Протяжный вопль Марьи Петровны известил, что и она тоже достигла желанной вершины... Глубокий сон овладел Жабриным – младшим спустя пять минут; даже видений никаких не было за исключением пары моментов, когда он на миг просыпался не по своей воле. Первый раз оттого, что мадам среди ночи укусила его за член; во второй раз, каким – то чудом возбудив Васькино орудие вручную, она уселась на него опять – таки задним проходом и сделала больно. Оба раза, сердито повздыхав, Жабрин тут же засыпал снова. Проснулся лишь в половине седьмого, вспомнив, что ему как будто нужно отправляться на занятия. А еще он вспомнил события прошлого вечера, и его чуть не вырвало.

– Господи, до чего я докатился! – пробормотал он, хватаясь за голову вовсе не потому, что мучило похмелье. Это стыд и совесть донимали его душу и сознание.

– А я вам вкусный завтрак приготовила, пойдемте, голубчик вы мой, откушаете, – сияя, приблизилась к нему Дрюкина.

За столом она опять прижималась к нему, щупала член, не подающий признаков жизни, чуть не танцевала, сотрясая телесами демонстрируя их в разных ракурсах, но Жабрин воротил нос, думая лишь о том, как бы побыстрее убраться прочь.

– Ах, Васюнчик, – пыталась она соблазнить снова и снова. – Хотите?

– Пока нет, – холодно отвечал он, отворачиваясь.

– Васечка, после такой ночи, после того счастья, которое вы подарили мне, а я – вам, разве резонно отказываться от обладает столь покорной женщиной!

Я не в духе, мадам, – сдержанно объяснил Жабрин, торопливо допивая обжигающий губы чай.

Он уже был возле двери, когда она в слезах опустилась перед ним на колени и сбивчиво залепетала:

– Не бросаете меня Васюнчик! Не надо! Вы же не хотите, чтобы я умерла от горя? Я ведь уже ничего не прошу, дайте хоть по сосать – и я весь день буду светиться неземной радостью и в благодарность молиться за вас. Ну! Умоляю!

Дрюкина просила так жалобно, что он не выдержал, расстегнул брюки, вытащил член и засунул его в раскрывшийся рот, надеясь, что дурацкий отросток не встанет.

Но он встал, едва лишь Марья Петровна начала обрабатывать его горячим языком.

– Вот же сволочь, – ругнулся Васька.

– Ага! Ага! – кивнула мадам. – И не забудьте меня немножечко поколотить. Как вчера.

В упоении зажмурившись, она вновь присосалась к члену.

Невиданная злость закипела в жилах Жабрина. Размашисто заработав тазом, он одной рукой вцепился в волосы Марьи Петровны, а другой начал отвешивать ей затрещины, пощечины, крутил и дергал за уши, за нос и несколько раз ощутимо двинул в лоб. Это было чересчур, однако женщина ни разу не выпустила член изо рта да еще и стонала с утроенным удовольствием.

Поток семени, хлынувший аж в горло, вынудил ее немного закашляться, а затем она тоже кончила и через минуту без сил сползла на пол. На ее испачканных губах блуждала безумная улыбка, руки тянулись к Жабрину, тело мелко дрожало и жаждало услады и себе тоже.

Но Васька

уже смылся. Он шел по улице под пронизывающим ветром, злой, одуревший от негодования на собственную слабость; полы плаща развевались, ширинка была расстегнута, от¬чего прохожие, большей частью женщины, с интересом оглядывались, но он ничего не замечал и думал, что пора найти другу квартиру. "Нужна свежая идея, я должен познать истину и очиститься от скверны, замаравшей мое тело и душу. Но где? Где мне найти нечто, способное спасти меня, вызволить из злокозненных пут дьявола?" – молча взывал он к собственному разуму и небесным силам. И тут его наполненные слезами отчаяния глаза натолкнулись на худенькую фигурку, выходившую из булочной.

Девушка была маленького росточка, довольно тощенькая, с короткой стрижкой. Она смахивала на бедного подростка, однако, когда их взгляды встретились, Жабрин понял, что хрупкое создание таит в себе огромную нерастраченную энергию, силу воли и целеустремленность.

Жабрин инстинктивно уловил в ней родственную душу, каковой ему так не хватало последнее время, и остановился.

Она тоже остановилась и внимательно посмотрела на него. Пару минут они разглядывали друг друга выказывая все больший неподдельный интерес, а потом худышка подошла к Ваське и протянула руку, которую тотчас отдернула, потому что он по привычке хотел поцеловать ее.

– Кажется, вам плохо, юноша. Я не ошибаюсь?

– Вы очень проницательны, – смутился он.

Сейчас, разглядев ее вблизи, он предположил, что незнакомка, возможно, старше его.

– Я, знаете ли, ищу квартиру... где – нибудь поблизости, – брякнул он, совершенно позабыв представиться.

– Да? Значит, вы не москвич? – она медленно пошла рядом с ним.

– Нет, я издалека... учусь, знаете ли, – ответил он и застыдился свое деревенской дремучести.

– А мы с вами раньше нигде не встречались? – вдруг в один голос спросили оба, и тотчас весело рассмеялись.

Через десять минут они уже балагурили, как старые друзья, девушка вяла Ваську под руку, и они добрели до университета в полной гармонии друг с другом. Впрочем, их по – прежнему не покидало ощущение, что они давно знакомы, и оба ломали голову, где могли видеться в театре, в библиотеке или где – то еще?

– Кстати! – спохватилась вдруг она. – Ведь мы так и не представились. Называйте меня, как мои товарищи по партии, просто: Колибри. Правда, забавная кличка?

– Очень. Умилительное имечко, – закивал Жабрин. – Тогда и вы называйте меня … называйте… А! Папашка в детстве называл меня папуасом. Пусть я буду Папуас! Годится?

– Еще как! – расхохоталась девушка, и на том они расстались, договорившись встретится вечером…

В шесть вечера они встретились на углу Тверской и сразу же пошли домой к Колибри, потому что она так захотела. Разумеется, Васька прикупил еды, вина и коробку самых лучших конфет, чему девушка неслыханно обрадовалась. Жила она на чердаке желтого трехэтажного дома, и очень этим гордилась, поскольку считала, что все борцы за идею должны быть аскетами во всем. Честно говоря, идея, за которую она боролась, Жабрина немного огорошила. Он знал об анархистах и даже слыхал, что они народ не от мира сего, то есть вредные представители общества, несущие беспредел, беспорядок и опустошение в плане не только духовном. Но общаться с Колибри ему нравилось, ее открытость и готовность идти навстречу, ее дружелюбие и понимание – все это начало порождать иные мысли об этих самых анархистах, и в один из моментов, слушая рассуждения девушки, Васька воспрял. "Вот она – та идея, которая приведет меня к познанию истины!" – заискрило в голове радостное открытие.

И он решил хоть сегодня стать анархистом, если только Колибри не будет против.

Естественно, она была "за", о чем и сказала после того как они выпили вино, съели колбасу, икру и конфеты и подумали, что еще одна бутылочка не помешает.

Как джентльмен, Васька сбегал за вином. Вернувшись, он обнаружил, что девушка лежит на постели в тончайшем французском пеньюаре и курит длинную папиросу, заодно листая книгу.

– Вас не смущает мой обнаженный вид? – кокетливо спросила она.

– Н... н – н... нет, – наконец вы¬давил он.

Это была правда. Девушка не смущала его – она возбуждала.

Небольшие крепкие груди с острыми сосками, чуть выпуклый животик, длинные стройные ножки и золотистая растительность на лобке возбуждали и приводили в восторг.

– Это хорошо! Мы ценим людей без комплексов, – по хвалила Колибри и, подойдя к Ваське, поцеловала его прямо в губы.

– Ну… да, – промямлил он.

– Только не думай обо мне плохо, – предваряя его мысли, быстро сказа она и откупорила бутылку штопором, как заправский кутила.

– Н – нет, – мотнул он головой, в которой шумело и пощелкивало.

– Правильно. Дурные мысли портят характер. Мы – анархисты, и нам закон не писаны. Мы вольны делать все, что заблагорассудится, но мы не проституируем. Я не сплю с кем попало. Моими сексуальными партнерами могут быть только надежные, проверенные друзья по партии. А отныне в их числе и вы, милый мой Попуасик. Давайте выпьем еще немного и начнем трахаться. Вы не против?

Ответа не последовало, а так как молчание – знак согласия, Колибри одной рукой взяла бокал с вином, а в другой – спустила с Жабрина брюки.

Да, – отметила она про себя, отхлебнув пару глотков. – Отменное орудие! Здоровеннющий член! Мои товарки умрут от зависти.

Отросток, обласканный умелой ручкой анархистки, быстро ставал, как коммунар на баррикаде.

Васька глупо улыбался, тоже хлебал винишко и думал, кто же начнет сражение.

Начала девушка. Оттянув кожицу на головке, уже раздувшейся до размеров крупного куриного яйца, она решительно макнула ее в свой бокал, отчего Жабрин зашипел и сказал: "Щиплет – с!", затем уселась на край кровати и подняла на него томный взор:

– Продезинфицировать не лишне, верно, Папуасик? Потому как я намерена отсосать вприкуску с вином. Дайте – ка мне в рот, дорогуша...

Жабрин охотно положил отросток на высунутый язычок, зажмурился и... сходу кончил.

Возмущенной ругни не последовало. Тогда он, ужасаясь до глубины души, раскрыл глаза и увидел, что юная анархистка принимает малофейку в рот, держа наготове вино, куда тоже попало несколько густых капель. То, как она глотает, обсасывает и снова глотает, возбудило его снова. Испачканные щеки, губы, вертлявый кончик языка, смычком поигрывающий на шишке члена, вновь довели его до кондиции, и Васька опять позорно кончил, стараясь на сей раз углубиться подальше в девичий рот.

– Блеск! – воскликнула Колибри, на лету поймав струю. – Полный отпад!

Пойдя навстречу его устремлениям, она насадилась горлом на ствол и позволила закончить акт семяизвержения в полную силу, попутно помогая Жабрину рукой.

– Х – ха – а, – выдохнул он, приходя в норму, но пока еще трясясь и еле держась на подгибающихся ногах. – Мне так еще не приходилось. Ты... Вы... Это, знаете ли, совершенная – с фантастика

Девушка расхохоталась, отпустила отросток и отпила немного вина.

– Вы – чудо! – простонал он, со спущенными штанами сходил к столу за бутылкой и наполнил бокалы.

– Ну, это мелочи. Так, для затравки, – интригующе сказала она.

Оба легли на кровать и закурили.

Колибри снова вела революционные речи, клеймила большевиков, эсеров, либералов и демократов, пламенно восхваляла движение анархистов, не выпуская из руки Васькину оглоблю, вновь поднимавшую голову, а потом, увидев, что фаллос свежеиспеченного анархиста стоит колом, оседлала Жабрина и понеслась.

Несмотря на обилие смазки, плоть ее была чрезвычайно туга, тесна и порой при слишком уж активном насаживании на член, делала Ваське больно. Правда, через полчаса нутро девушки раздалось, и обоим стало куда приятнее.

Через час покурив, пососав и сбегав на ночной горшок, Колибри предложила посношаться «раком», и минут сорок вопила благим матом, потому что разошедшийся пьяненький Жабрин – Попуасик имел ее примерно так, как минувшей ночью Марью Петровну. Разве что не бил и не норовил вставить в зад, о чем, кстати, девушка, не имевшая в сем соитии опыта, заранее предупредила.

В десятом часу, с удовольствием отметив, что его не выгоняют, а стало быть не ловодится терпеть мерзкие домогательства Дрюкиной, Васька снова сгонял за колбасой и вином, потому как оба проголодались. Они перекусили м вновь рухнули на любовно – идейное ложе, объединившее их, казалось, навеки.

Наутро, опохмелившись и приняв холодный душ, Жабрин в приподнятом настроении рванул под моросящим, вперемешку со снежком, дождем на занятия. Они с Колибри договорились, что Васька перебирается жить к ней, потому как они близки по духу, образу мыслей и сексуальным прихотям, а потом она введет его в Свободный Союз Московских Анархистов, после чего одним революционером – чернознаменцем станет больше, и победа над дешевой моралью и демагогией пустобрехов грянет еще скорее...

Узнав, что квартирант съезжает навсегда, Дрюкина впала в состояние прострации, надеясь вызвать у Жабрина жалость, а когда не получилось, стала извергать исключительно матерщину, проклятия и пожелания сдохнуть в подворотне.

По случаю объединения, Колибри нарядилась в красивое декольтированное платьице, сделала завивку, на Васькины деньги«супила еды и вина, раздобыла в одном из ателье приличный кусок материи и быстро сшила новую простыню и пару наволочек.

Комнатушка была убрана, посуда почищена, на столе в дорогой хрустальной вазе стояли живые цветы, и вообще, все было обустроено и обустроено так, словно они только что поженились и собираются свить уютное семейное гнездышко.

Ваську это неожиданно порадовало, он ощутил себя главой семейства, и даже несколько прямолинейное заявление девушки мало омрачило его особый возвышенный настрой.

Колибри, когда он нетерпеливо задрал на ней платье и прытко загнал член в горячие закрома лона, сказала:

– Поелику мы народ вольный, я не могу принадлежать тебе одному. Безраздельное владение женщиной претит нашему движению нарушает и законы ССМА. Надеюсь, ты поймешь, примешь их и не станешь проявлять атавистические частнособственнические чувства, если я изредка буду спать с друзьям по движению. Я могу верить в тебя и твою твердость?

Жабрин слегка опешил и замедлил частоту ударов, но рассудив здраво и уже почти приняв идею анархизма, снова обрушался на возлюбленную, вследствие чего девушка дважды кончила, выронив из губ папиросу. Кстати, в этот момент она курила, высунувшись в окно и наблюдая за хохлатыми голубями, собиравшими крохи на заснеженной крыше дома.

– Верь, – твердо ответил он, кончая на белую ляжку Колибри и на ее тонкий шелковый чулок.

– Вот и хорошо, Папуасик! – обрадовалась она, после чего вытерла испачканное тело и чулок, сочно чмокнула его в губы и пригласила отведать осетринки. – Но тебе я все равно буду принадлежать чаше, интимнее и изощреннее. Да и ты, ежели что, имеешь право совокупляться с моими подружками из Свободного Союза. Сие позволение вновь прибодрило Ваську. Он с удовольствием выпил и с аппетитом поел, совершенно не тяготясь тем, что деньги потрачены солидные. Теперь он не просто любил – он обожал Колибри и идею, которую она привнесла в его ранее скучную студенческую жизнь.

Пьяненькая, румяная и смеющаяся девушка снова продезинфицировала орудие наслаждения, долго, самозабвенно и с выдумкой сосала его, а потом они упали на хрустящее ложе и еше долше трахались, через каждые четверть часа меняя позы.

Еды осталось много, запасы вина были далеко не исчерпаны, а желание не пропадало ни на минуту. Папуас – Жабрин все время хотел Колибри, а она хотела его, и только противный голосок кукушки из настенных часов прервал из затяжной любовный марафон.

– Хватит пока, аборигенчик ты мой неутомименький, – вздохнула она, вытираясь влажным платком с забавной вышитой монограммой.

– А что означает "ЕЖ"? – полюбопытствовал Жабрин, помогая девушке вытереть там, где ей не было видно: на затылке, плечах и спине.

– Память о прошлом, как и эта ваза, которую мне подарили на пятнадцатый день рождения. Я тебе потом объясню, а сейчас надо торопиться, так как через час придут мои друзья. У нас будет тайное собрание, на котором мы примем новые положения ССМА. А заодно примем в наши сплоченные ряды и тебя. Ты ведь не против?

– Я только "за"! – воскликнул он, и они занялись уборкой помещения, постели и сервировкой стола, на котором опять – таки появились осетрина, икра, копчености, сладости и, само собой, выпивка.

– Ну, черт, – пробормотал Васька, щупая в кармане купюры, однако сознание взяло верх над жадностью, и он более не проронил ни слова, которым мог нечаянно задеть ранимую душу возлюбленной.

Когда приготовления были закончены, Жабрина снова неодолимо потянуло на цветущую Колибри.

– Нет – нет, – нежно отстранила она его. – Ты уже изрядно натрудил мою дырочку, а ведь ей надо передохнуть, поскольку кто – нибудь из товарищей тоже может захотеть войти в нее. Боюсь, не удовлетворить их, чем несомненно обижу каждого из желающих... И в рот тоже не надо – слишком много спермы на ночь лучше не кушать, тем более что предстоит испить еще пять – шесть порций от друзей. Но ты ведь не обижаешься, нет? – кокетливо спросила девушка, нежно чмокнув шишку члена, но в рот его не взяв.

– Отнюдь, – согласился Васька. – Я понимаю.

Обнявшись, они сели на узенький диванчик, и наконец – то юная пассия Папуаса начала рассказ о себе.

– Ты бы не поверил, если бы я сказала, что еще полгода назад была стыдливой, скромной паинькой, девственницей и брезгливицей ужасавшейся при одном упоминании об оральном сексе, ведь так?

– Вестимо, – немного удивившись, кивнул он. – Трудно верится...

– Вот – вот, – Колибри заулыбалась и закурила папиросу. – Я действительно дворянских кровей, из рода, уходящего корнями в начало восемнадцатого века, когда царствовал Петр Великий... Новые веяния изменили меня, мою семью, близких, родных… Матушка, шлюха первостатейная, переметнулась к большевикам вместе любовниками, батюшка сгинул на войне, сестры – кто куда...

– Да трудное – с выдалось время, – посочувствовал Жабрин, вспомнив и своих родных. – Мне тоже – с не мед выпал на долю...

– …и тогда я поехала в Москву. Сдуру и от отчаяния, потому как мать имение свое сплавила, обо мне не подумав и дав небольшую сумму на устройство жизни лишь из чувства призрения, поскольку я образ ее жизни тогда осуждала и отвергала напроч…

Приютила меня троюродна тетка, но не даром, а за деньги, каковых хватило бы примерно на год. Однако сынок ее, игрок и пропойца, украл все до гроша. Осталась только эта ваза, кое – что из одежды да фотоснимок, на которой вся наша семья лет восемь назад…

Пока она искала фото, Васька сделал бутерброд с маслом и кетой, налил искрящегося вина и утолил нахлынувший голод.

– Когда тетушка. Узнала, что у меня больше нет денег, она вышвырнула меня на улицу, – Калибри вздохнула, продолжая рыться в сундучке. – Там бы я и стала последней проституткой, да Бог миловал – в первую же ходку, плачущая и готовая повеситься, выбрала себе красавца! Сегодня вы познакомитесь Короче, лишил он меня девственности и влюбился, так как я была непорченная...

Вот как я стала членом ССМА, лидером которой был мой спаситель Пушка. Пушка – из – за того, что у него агрегат в штанах тоже хоть куда, только чуточку поменьше твоего и потоньше. За два месяца, Папуасик, я вошла в курс дела, еще через два стала левой рукой Пушки, а сейчас являюсь организатором собраний и соответственно, председательствующей. Доверяют!

Колибри весело подмигнула Жабрину и подала ему снимок.

– А "ЕЖ" причем? – опять спросил он.

– Как это причем? Это мои инициалы. Я в n лет платочек этот вышила... Как положено – Елена Жабрина.

Ваське показалось, что он ослышался, но тут он глянул на снимок, и внутри сначала обдало холодом, а затем запылал огонь, от которого впору было сгореть.

Мило улыбаясь, на Жабрина смотрели мать, Софья, Еленами Даша...

– Что с тобой, Папуасик? – обеспокоено спросила Колибри, не понимая, что стряслось с новым сотоварищем по движению. – Тебе плохо? Воды? Таблетку?

Васька не слышал ее слов. На ходу схватив пальто и шапку, он вылетел на лестницу, попутно сбив нескольких поднимавшихся наверх заговорщиков, а на улице поскользнулся и упал лицом в рыхлый сугроб. Он плакал, пока хватило сил, а затем замерз и как побитая собака потащился к Марье Петровне Дрюкиной.

Разумеется, она его приняла, обогрела, обсушила и до полуночи утешала в кровати всяческими способами – с гораздо большим усердием, нежели ранее, потому как ее вновь посетило счастье, и она не хотела потерять его...

Через неделю, когда немного очухавшийся от потрясения Васька, постучал в дверь чердачка, ему открыла полуголая Колибри; еще две голые девицы, ласкавшие член Пушки, с интересом осмотрели Жабрина ниже пояса, словно раздевая. Сам Пушка курил папиросу, тискал круглые девичьи ягодицы и совершенно без ревности созерцал вертящуюся от радости Колибри, уже повисшую на Васькиной шее.

– Ну – у! – вопила она. – Теперь пошалим и позабавимся! Люблю групповушки! Оргия – это кайф!

– Ты это... На вот, – встряхнув еще ничего не подозревавшую сестру, сказал он. – Полюбуйся и на мое семейство.

Он протянул ей давнее фото, на котором улыбались молодые Ерофей Аверьянович, его супружница и четверо детей. То бишь симпатичное семейство Жабриных той поры, когда не было измен, ссор и развода, когда они были одним целым и наслаждались спокойной размеренной жизнью.

– Брат! Родной братик отыскался! – взвизгнула Елена, абсолютно не терзаемая тем, что она с этим братом вытворяла самые гнусные кровосмесительные трюки.

– Это хорошо. Это замечательно. Поздравляю! Анархия – мать порядка! – провозгласил Пушка и полез на одну из девиц.

– Да здравствует анархия, избавляющая нас от пут морали и рамок, унижающих и ограничивающих свободу человека! Ура, Васятка! – в тон ему, но гораздо звонче зазвенел голосок Колибри,

Она сбросила с себя тонкий пеньюар и с криком: Теперь ты можешь любить меня во что захочешь!" бросилась в объятия Жабрина.

– Мать вашу... Пошли вы все куда подальше, – по – детски шмыгнул он носом и грубо оттолкнул Елену. – Может, потом когда – нибудь… А сейчас я не готов... Утопиться мне охота. Чтоб вам солнца не видать, придурки...

И он вышел с твердым намерением покончить с собой сегодня же, после того как пропьет последние деньги, не успевшие послужит идее мировой анархии.

Но не утопился. Стоя на берегу Москвы – реки, он вдруг понял, что согрешил непреднамеренно, не зная о родстве с девушкой и…из любви к ней. Да, он любил Елену так же пламенно и искренне как и Сонечку. Однако трахаться с ней отныне стало невозможным, ибо сие называлось бы неприкрытым развратом и постыдным кровосмешением.

Через два дня, написав письмо в Козьемордино, чтобы по старому адресу денег пока не слали, студент Василий Ерофеевич отбыл в Петербург искать новую идею.

На учебу и анархию он плюнул окончательно и бесповоротно...