Летом 1915 года Ерофей Аверьянович Жабрин уходил на войну. Потомственный дворянин, майор, человек храбрейший, честнейший и преданнейший Его Императорскому Величеству, а заодно Отечеству, он пожелал самолично приложить руку к посрамлению германского кайзера посредством применения личного мужества, стратегического мышления и славного российского оружия.

Но прежде состоялось трагическое, но полное оптимизма прощание в старинном имении Жабриных в живописной деревеньке Козьемордино, куда съехались друзья, соратники, родственники и давние сослуживцы. Приехала даже бывшая жена майора, хотя ее никто не приглашай. Ее здесь никто не любил за высокомерие, крайнюю распущенность и склочный характер. Все эти качества стали причиной развода, после которого Таисия Львовна укатила в собственное имение за сто с лишним верст от Козьемордина, прихватив всех бывших любовников: каретника Порфирия с громадным неоковырным членом, каковым дама любила побаловаться по утрам; бездомного ваятеля Варавву, виртуоза по части плотских утех с применением рук и языка личного банщика Вавилку, работавшего исключительно с задним проходом; бесхозного демократа – материалиста Феоктиста Купца, умевшего доводить Таисию Львовну до оргазма политическими речами с минимальным использованием ласк, а также еще с десяток всякого мужичья, кого любвеобильная дворянка еще не успела поиметь и собиралась заполнить сей пробел позже. Женщин, девок собственного сынишку Василия она великодушно оставила мужу, полагая, что Ерофею Аве – рьяновичу будет чрезвычайно трудно в жизни без родного отпрыска, в котором он видел будущего генерала. Дочерей Софью, Дашу и Елену она взяла с собой, однако, боясь, как бы девочки не набрались от нее того, о чем детям знать не полагается, вскоре определила их в небольшой пансионат, где царили чуть ли не монастырские законы. Теперь три юные красавицы, наконец вышли на свободу и также явились проводить давно позабытого папочку на войну. Они были великолепны, скромны, стеснительны и выглядели наивными, поскольку с мирской жизнью были почти незнакомы.

Впрочем, их родной брат Вася, хотя и знал три европейских языка, с виду тоже был хорош – как монах – отшельник, пугался каждого, кто вел себя чуть вольнее, нежели он сам. Жизнь его состояла из зубрежки религиозных, научных и военных книг; он усердно изучал английский, французский, немецкий и уже брался за китайский; проводил в маленькой лаборатории химические и физические опыты; музицировал и часами стоял за мольбертом, пытаясь создать этюд, достойный занять место в самом Лувре. В остальном Василий Жабрин или не разбирался вовсе, или имел понимание понаслышке.

Из всего вышесказанного можно сделать один не очень утешительный вывод: все четверо детей майора Жабрина и его жены – потаскухи были в общем – то умными, способными, но затурканными и малоприспособленными к жестоким реалиями жизни. Во всяком случае, так думал Ерофей Аверьянович, прозревший вдруг перед отъездом, а точнее, очнувшийся и покаявшийся в том, что не смог дать наследникам настоящего детства.

– Чего уж там, – говорил он, стоя на коленях пред иконой и прося, чтобы Всевышний помог его деткам не пропасть. – Они ж у меня не полные придурки, а просто глупенькие, беспомощные. И добрые. Авось, Господи, и у них все образуется. Ежели подмогнешь. А ты, брат, помоги. Бог молчал, и тогда майор, вздохнув, вернулся к компании. Народ пил, ел, танцевал, все лобзались, плакали и смеялись, матерились, угощали друг друга и прислугу, и к полуночи установилась удивительная идиллия. Со стороны могло показаться, что наступил, наконец, "золотой век", когда нет ни угнетенных, ни угнетателей. Совсем упившаяся Таисия Львовна распевала непристойные частушки, пребывая в объятиях конюха Митьки; извозчик Тимоха и граф Брагинский вдвоем уснули в репейнике так и не определившись, кто кого перепил; учитель Гусаков, в свое время фигурировавший в жизни бывшей хозяйки как естествоиспытатель нетрадиционных способов сношения, читал стихи Державина кухарке Зойке, держась за ее необъятный соблазнительно оттопыренный зад, а кухаркин муж Матвей старался вырваться из цепких рук совершенно наклюкавшейся учительницы, которая, потеряв чувство меры, нахально лезла мужику в штаны "посмотреть редисочку"...

– Какие они странные, когда напьются, хихикала Софья. –

То засыпают прямо за столом, то болтают глупости всяческие,

а то и вовсе творят непонятное...

Даша с Еленой давно уже спали, а Василий с Софьей сидели у окна и наблюдали. Конечно, им могли всыпать за такое, но они надеялись, что до них никому уже нет дела, тем более, что сам виновник торжества тоже хорошенько налакался и спал на полуголой груди дремлющей горничной Аглаи, которая вот уже шесть лет делила с майором барскую постель и считалась чуть ли не новой супругой Жабрина.

– Да уж... Занятно все, – буркнул Васятка, чтобы поддержать беседу с сестрой, которая ему очень понравилась своей простотой и обаянием. Они были примерно одного возраста, у них было много общего и в манерах, и в мыслях, оба располагали к откровению и потому как – то сразу сдружились.

– А папенька наш тоже матерится? – спросила вдруг Софья, вся красная оттого, что матушка как раз стала тереться о грудь конюха.

– Случается, – ответил юный Жабрин. – Когда злой или пьяный. А так – изредка...

– И частушки у них какие – то непонятные, – задумчиво протянула девушка. – Вот, слушай! Понял что – нибудь?

– Так я и не расслышал, как следует, – пожал печами Васька.

– Эх ты, тетеря глухая, – перейдя на шепот, засмеялась Софья. – “У миленка не стоит, потому миленок спит. Но не стану горевать – я могу и пожевать!” Об чем это, а, Вась?

– Леший их знает. Эзопов язык. Иносказание другими словами.

– Ну, тогда я не знаю, зачем такое иносказание, если другим невдомек, о чем песенка. Прямо злость берет!

– Меня тоже, – кивнул Жабрин – младший. – Стратегию массового сражения с неприятелем я понимаю, законы физики тоже, даже самые таинственные места в Библии подвластны моему разумению, а это… Да и на кой оно нам надо, а? Пошли спать. Сестра нехотя согласилась и собралась уж было идти в опочивальню, как вдруг ее внимание привлекла парочка, выбравшаяся из – за стола и направившаяся к гумну.

– Куда это они вдвоем? – озадачилась девушка, узнав свою тетку Ольгу Львовну и Федора Зазыбина, которого вроде бы прочили Софье в женихи лет через пять, когда он закончит университет и получит чин.

– До ветру, может, – предположил Васятка.

– Ага, до ветру. Вдвоем. Мужчина и женщина, – хихикнула Софья.

– Ну... тогда погулять. Луна... тепло... романтика.

– Хм... Похоже. Тогда давай и мы за ними, а? – заговорщицки предложила она. – Интересно так! Романтика вдвойне! Давай, Вась!

– Ежели недолго, то я не против. Только бы на глаза им не попасться. Папаня жутко не любит поздних гулек. В другое время я бы давно уже дрыхнул.

– А мы тихонечко, незаметненько, затаив дыхание, – с радостным жаром зашептала девушка. – Ой, пошли скорее, а то упустим!

Жабрин – младший поковырял в носу, почесал затылок, подумал и согласился. Честно говоря, ему самому не хотелось расставаться с Софьей. Она его жутко влекла, так приятно прижималась от натурального страха, так тревожила душу и еще что – то своим грудным голоском, что отказаться было невозможно.

Почти в обнимку, как влюбленная парочка, они последовали за беглецами и вскоре вместе с ними очутились в густом ивняке на берегу козьемординского пруда, где вовсю изливался у гнезда подруги соловей. В небе мерцала живописная луна, тихий ветерок приятно остужал отчего – то распаленное тело, такая райская благодать ниспадала на Васятку от всего этого, что он прямо таял.

Зазыбин и Ольга Львовна наконец остановились на открытой лужайки около мостика, о чем – то зашептались и вдруг обнялись.

– Ой! – со странной дрожью произнесла Сонечка, прижавшись к брату чрезвычайно плотно.

– Ну, так… Это, – невразумительно выдавил он.

Они стояли в тени всего в пяти шагах от тетки и Федора, и в ЛУННОМ свете те были как на ладони.

– Ой! – со странной дрожью произнесла Сонечка, прижавшись к брату чрезвычайно плотно.

– Ну, так Это, – невразумительно выдавил он.

Они стояли в тени всего в пяти шагах от тетки и Федора, и в ЛУННОМ свете те были как на ладони.

– О – ой! – снова вскинулась девушка, а ноги ее даже подкосились когда губы Ольги Львовны впились в рот Зазыбина.

– Ну – у… это... ну – у – у, – протянул Василий, вытаращившись и поддерживая Софью за хрупкую талию.

– Не, ну – со стоном вырвалось у нее, – а целуются. Наша тетка и мой Федька... Мерзавец... изменщик... подлое животное...

Она вдруг дернулась и замолчала. Да и Жабрин тоже молчал, вытянув шею, потому что Ольга Львовна неожиданно для них потянула лиф платья и вызволила наружу свои пышные белые груди с темными пятнышками острых сосков.

– Гу – у – уг! – громко выдохнул опешивший Зазыбин.

– Э... Э... О – о – о, – прошептал Василий, больно стиснув сестру.

– М – ма – а – а, – чуть слышно пискнула Сонечка и стыдливо спрятала загоревшееся личико у него на плече. Так они стояли минуты две, не глядя в сторону дамы и молодца и стараясь унять непонятною дрожь, напавшую на обоих. Особенно на Сонечку, которая теперь тихонечко повизгивала и жалась к брату и грудями, и животом, и вообще всем тугим низом тела, вызывая непреднамеренное набрякание плоти.

– О! Ого! Вась, а? – вдруг отпрянула Соня и глянула именно туда.

– Чего? – не сообразил он.

– У тебя там... что – то... жмет ведь... А мне страшно и опять прижаться надобно. Успокоиться хочу, разнервировал меня изменщик, раздосадовал, змей коварный. А оно давит, это, которое у тебя…

– Бывает... Но оно не это, не слушается. Само оно, – брякнул Василий, оттопыривая зад, чтобы сделать удобство сестре.

– Да? Правда, само? А почему? – удивилась она.

– А кто его знает. Набычится иногда, прямо удержу нет... и тоже нервирует, а угомонить ирода не умею, не научился… Ну да он сам часа через два… это самое… помягчеет.

– А – а – а... ну, ладно, я потерплю, – вздохнула Софья и снова прижалась, как будто даже плотнее, чем сначала, в свою очередь, нажимая на непослушную плоть животом.

Громкое сопение отрезвило их, отвлекло от темы, и они, повернувшись, увидели, что Федька Зазыбин жадно сосет и облизывает грудки Ольги Львовны, гладит широкой лапой ее поигрывающий зад, а другой рукой шарит где – то под платьем, хотя, ежели хорошо подумать, там ничего интересного нет. Разве что шелковые панталоны.

В этот момент то ли тетка оступилась, то ли у нее нога подвернулась, и она опустилась перед Зазыбиным на колени, крепко ухватившись за его штаны.

– Вот бы расшиблась... Так бы ей и надо было, – с жаром выпалила Сонечка. – Чтоб чужих женихов не отбивала. Любовники чертовы...

– Любовники – это как? – спросил Васька. Он в этих делах не разбирался.

– Это когда сердечные чувства, – пояснила Софья. – О! Ой! Гляди – ка, Вася! Че – чего это?

Штаны Зазыбина как раз сползли до коленок, а перед носом Ольги Львовны возникло нечто толстое, длинное и белое.

– А – а Ну – у. Это оно, которое само бычится, – ответил Жабрин – младший. – Оно это... и у меня есть... такое же. Но вроде покрупнее будет...

– Да – а! – остолбенела Сонечка.

– Ну – у... а как же! У нас, у мужиков, у всех такое имеется.

– А не врешь?

– Зачем?

– Не знаю... Потому что у меня нету такого, которое бычится.

– Х – ха! – Василий ухмыльнулся. – Это уж точно враки. Это у всех есть: у меня, у бати, у Митьки. Ну, у баб тоже должно бить…

– А вот и нет! – рассердилась сестрица. – У меня нет! И у Дашки нет, и у Елены. Про мать не знаю, уверять не буду.

Тут они обмерли от удивления и в четыре глаза уставились на воркующую парочку, которая уже не целовалась и не обнималась. Ольга Львовна держала толстый предмет холеными пальчиками, подергивала его и энергично посылала себе в рот, сладенько посасывая и дразня языком.

– Чего это она? Зачем это она? – ошалело ахнула Софья.

Василий пожал плечами, не найдя пояснений.

– Сосет она! – дошло вдруг до сестренки. – Сосет! Это самое, которое и у тебя есть.

– Ага... вроде как... странное занятие. Никак в толк не возьму.

Федор Зазыбин тем временем начал покрякивать, егозить задом, а потом взял тетку за волосы и принялся сам посылать предмет ей аж в глотку, отчего Ольга Львовна замычала, захрюкала, но сосать тем не менее не прекратила. Ей опреде¬ленно нравилось происходящее, и она откровенно наслажда¬лась глубокими погружениями предмета в рот.

– Какой красавец! Какой вкусный! – переводя дыхание, вос¬кликнула она. – Кончай, Федюша! Кончай мне в рот! Я все... все сопью, рыцарь мой!

Василий и Софья недоуменно посмотрели друг на друга. Слова тетки были далеки от их понимания, но очень интриговали, поскольку хотя и было сказано "кончай", Зазыбин продолжал лупить Ольгу Львовну в горло, а она отсасывала все активнее, буквально стервенея и уже почти не выпуская предмет из губ.

– Если бы ближе, а, Вась? – зашептала девушка.

– Можно. Абы только не услышали, – кивнул Жабрин.

Держась за руки, они приблизились шага на два и затаились за кустом в рискованной близости от любовников. Теперь хорошо было виден предмет, и сосущие теткины губы, и обнаженная грудь.

– Ух, какое… Да только все равно толком не разглядеть, в каком именно месте оно выросло, – Сонечка вдруг посмотрела умоляющими глазками на брата. – Ты меня любишь, Васечка?

– Ну...

– Ты мне это покажешь?

– Так ведь... я это... не знаю, – смутился он

– А я тебе тоже покажу, что у меня этого нетуть! А Вась?! – настаивала она, нажимая животиком на дубово торчащий отросток.

– Сразу? – не в силах отказать сестренке, молвил он.

– Ага! И я – сразу! – она даже вспыхнула от радости и благо¬дарно чмокнула его в щеку теплыми губками.

Жабрин, слегка путаясь, расстегнул пуговицы, приспустил штаны, и здоровенная образина выбрыкнула наружу, заставив Софью отшатнуться.

– М – м – ма – а – а! – вырвалось у девушки. – Оно такое же! Набыченное!

– Тш – ш! – шикнул Василий. – Тихо ты, глупенькая! Теперь твоя очередь показывать.

Пока она возилась с платьем и бельем, с ее личика не сходи¬ла счастливая блаженная улыбка.

– Вот... на, гляди, – сказала нак

онец Сонечка, взяла Васькину руку и положила себе между ног.

– И – е – о – о! – опешил он. – Точно – нету! Только бугорок в шер¬стке, пупырышек какой – то и рассечка непонятная...

– Ага! – едва слышно хихикнула она. – Это оно у меня надвое разделено и раскрывается. Там еще лепесточки есть и ды¬рочка.

Девушка опять смутилась, ткнулась носиком Василию в грудь, однако его руку не от¬толкнула, а еще и раскрыла, как положено, бугорок, потре¬пав братовым пальцем по мо¬крым лепесткам.

– Сыро чегой – то, – заметил он, волнуясь и ощущая, что отросток его вроде бы затвердел еще сильнее и удлинился.

– Ага, – хихикнула она сно¬ва. – Оно всегда так: как при¬коснусь – мокреет, как помну или потру – раскрывается... И не слушается... Вась, а, Вась? А мне пощупать можно?

– Само собой... ежели не брезгуешь, – согласился он, и аж выгнулся весь, когда обе маленькие ладошки Сонечки обхватили толстый прут.

Минуты две они увлеченно трогали друг друга, прижимались, забавно дрожали и молчали.

– У меня мурашки по коже, – призналась Софья, жадно сжимая предмет.

– А у меня кавардак в башке и… и чего – то счас бу – будет, – заплетающимся языком сообщил он.

– Что будет? Что? – прошептала она, задыхаясь.

– Не – не з – з – знаю…

Но тут их отвлекли.

– К – кончаю! Кончаю – у – у, Ольга Львовна... А – а – а, – зарычал вдруг Зазыбин. г Н – не удержуся, мать твою... не смо – гу – у – у...

– Угу – у – у... У – у – у – у... А – а – а, – призывно ответила женщина, полностью захватив ртом отросток Федора. – Авай... А – а – аа...

В следующий миг молодца начало выгибать, трясти, а в гор¬ле Ольги Львовны забулькало, и она принялась поспешно гло¬тать неведомо что.

– Ах, накончал как, ах, негодник мой сладенький! Упоил, укормил, забрызгал, воробушек несносный, – спустя минуту, когда отросток вылез изо рта, затараторила женщина.

Жабрин и Софья непонимающе переглянулись. Сия фраза тоже была далека от их понимания и разумения.

– А теперь трахни, голубочек! Хорошо так трахни! Чтоб прямо всю меня всмятку, вдребезги, на мелкие осколочки! – жарко застонала тетка, валя Зазыбина на себя.

– Так упал же, – расстроено произнес тот.

– Я подниму! Подниму! Как миленький встанет! Я его кусать буду! Засосу! Заласкаю!

Навалившись на Федьку грудью, Ольга Львовна вновь занялась уже знакомыми трудами с сопением, чмоканьем и повизгиванием. Зазыбин удовлетворенно урчал, лежа на спине и поглаживая теткины раздувающиеся щеки.

– Упал? Как это, Вась? – спохватилась Сонечка.

– Помягчел, уменьшился. Скуксился в общем до минимального размера, который ходить не мешает, нежели когда он набычен.

– А у тебя не скуксился! – радостно хихикнула девушка. – Пусть он такой и будет, его так руками держать приятнее. Вась!

– Чего?

– Ты тоже ляг... как Зазыбин.

– Для чего?

– Я, Васенька, это самое... это... ну, как она, – сказала, запи¬наясь сестра.

– Чего – ты, как она?

– Ну... так же... как тетка... Такой ты несмекалистый! Все бы объяснить тебе да растолковать. А я, может, стесняюсь...

Он опять ничего не понял, но послушно лег на траву. Член громадной пикой торчал вверх, а Сонечка с трепетом ласкала его, стараясь делать примерно то же, что и тетка.

– Оно, конечно, может, и несъедобное, но, должно, вкусно, а то бы Ольга Львовна к сему была бы равнодушна, – смущенно вздохнула девушка, мельком оглянувшись на родственницу, ко¬торая по – прежнему отсасывала тугой зазыбинский предмет.

– А ты что, есть его собралась? – струхнул Васька и попытал¬ся отобрать у Сонечки отросток, к которому она уже приблизи¬лась сочными губками.

Но она не отдала, быстро зашептав:

– Что ты, что ты, Васечка! Как можно! Я и не думала об том! Я только подержу его да поцмакаю, как тетушка. Авось, нам обо¬им и понравится. Можно уже брать, а, родненький?

– Ну... оно, конечно, да... но, чур, не кусаться. Мне он в жизни еще пригодится ведь, сама пойми...

– Ага, ага, ага, – засияла девушка и, жеманно зажмурившись, запихнула шишку члена в рот. И тут же выпустила, стыдливо прикрыв губы и глаза руками. – Ой, Васечка, чегой – то мне стыд¬но стало, будто я нехорошее делаю. А с другой стороны, забав¬но так, еще забавнее, нежели рукой трогать, и... и... приятно. – Она снова вспыхнула. – Не смотри на меня так, Васечка, не надо, а то я аж горю вся.

– Дык… это… и я, как в огне… И тоже чертовски приятно.

– Правда?! Ой, Васечка, как я благодарна, что ты это сказал! Аж камень с души спал и радостнее стало. Ну, тогда я буду снова, да?

Не дождавшись согласия, Софья обхватила подрагивающий ствол губами и принялась посасывать, искоса наблюдая за Ольгой Львовной, чтобы в точности повторять ее движения и ртом, и губами. В общем – то, все получалось, кроме тех моментов, когда она пробовала принять член на всю глубину. У тетки с этим проблем не возникало, зато Сонечка долго не могла приспособиться.

– Вот же бедонька, – огорчилась девушка, делая передышку. – И как он у нее аж в горле помещается! Мне ни в какую не осилить. Или у тетушки глотка поздоровее моей будет, или штуковина Федькина покороче твоей, а? Как думаешь, Вася?

– Кто его знает... я об том не думаю вовсе... не до того мне.

– Это как же?! Я для него стараюсь, из кожи лезу, чтоб заглот¬нуть – таки, а он не думает! – наигранно возмутилась Софья. – Ну, Васечка, негодник!

Хохотнув, девушка вновь пригубила жилистое орудие и нако¬нец одолела его, захватив почти целиком.

– Счас опять... это самое... дурею... И будет чегой – то, – сев¬шим голосом предупредил Жабрин – сын.

– Что будет? – уточнила она, довольная достижением. I знаю...

– Что – то... Уж больно шикарно у тебя получается.

– Тогда я еще и еще, да, Васенька? Я для тебя все, что хо¬чешь, от всего сердца и без жадности.

Он быстро обцеловала весь член и привычным уже движением задвинула в рот поглубже, начав диковинный по силе и красоте отсос.

И тут с Василием произошло нечто невообразимое, сжавшее его в сплошной комок. Он выпучился, лишившись речи, в глазах засверкали разноцветные искры, а по раздувшимся жилам члена будто огонь прошел и взбесившаяся плоть яростно запульсировала, выплескивая из себя в теплый ротик сестры некую жидкую субстанцию, которая, тем не менее, была не мочой.

Поскольку отплевываться напуганная Софья не решалась, ибо могла привлечь внимание тетки и Зазыбина, то использо¬вала единственно возможное средство – разинула наполнен¬ный рот, наклонилась и стала ждать, когда все это вытечет

– Не хотел я, ей богу, – виновато шептал Васька, вглядываясь в странное, ошарашенное лицо Сонечки. – Прости умоляю бес попутал, сил не стало. Удовольствие большое ты мне сделала вот и случилось. Не серчай, а? Я для тебя тоже все, что хошь" только прости.

– Ладно уж, не кайся, горемыка ты мой, – наконец произнесла она, утеревшись платочком. – Чему быть, того не миновать. А ведь это и в самом деле не моча, Вася. Другое что – то. На вкус ни на что не похоже, сметанистое и... есть можно. Я даже первую струю глотнула от неожиданности. А тебе и впрямь приятно бы¬ло?

– Ну так хорошо, что дух забило! Чтоб мне с места не сойти, ежели вру! – Жабрин перекрестился. – Кабы не жидкость эта, я бы еще раз сто сих чувств испробовать пожелал.

– Ага, хитренький, – хихикнула девушка и вдруг замерла, гля¬дя на резвящихся за кустом любовников. – Мамочки! Святая угодница, спаси и помилуй! Глянькась, Васечка, чем мой не¬верный воздыхатель тешится!

А посмотреть действительно было на что. Ольга Львовна сто¬яла на четвереньках, выпятив большой аппетитный зад, а Фе¬дор Зазыбин, крепко обхватив этот зад руками, размеренными движениями всаживал свой орган в пушистую теткину плоть.

– Ну и ну, – прошептал Василий. – В жизни такого не видывал! Неужто там всамделишная дырка имеется, а?

Он глянул на Софью, щупавшую себя между ног.

– Есть, Васечка, но малюсенькая, крохотная совсем. На, потрогай, – взяв брата за руку, она направила его палец во влажные, отдающие трепетом и теплом закрома.

– Угу, микроскопическая, – кивнул он, осторожно погружая перст дальше. – Не больно?

– Не – а, – успокоила она его. – И даже приятственно.

– А ведь расширяется, – внезапно обнаружил Жабрин – младший, ощутив, как под легким нажатием пальца нежные стеночки раздались вширь.

– Ну? – не поверила она.

– Точно! Полпальца влезло!

– Ай! – вздрогнула в тот же миг Сонечка и быстро сдернулась с братового перста. – Заболело немного, Вася. Не очень, конечно, но все равно. А до того так интересно было!

Зазыбин все еще трудился возле теткиного зада. Оба стона¬ли а Ольга Львовна даже повизгивала, вертя ягодицами и са¬молично насаживаясь на Федькин член. Зрелище было, что на¬до!

Попросив Василия, чтобы он еще немножко потыкал пальцем в теснине плоти, Софья приняла удобное для обоих положение, завладела превосходно торчащим отростком, и они стали на¬блюдать, как долго будет продолжаться невероятная забава любовников и чем все это закончится.

Благо, дом был далеко, услышать не могли, поэтому Ольга Львовна эмоций не сдерживала:

– Сокол мой ясный! Гладиатор! Дрючь меня! Умори, как сучку несытую! Глубже, сильнее, Федя! Не жалей плюшку мою сдоб¬ную! Засандаль, золотце... засандаль... кончать буду... кон¬чать... не один раз и долго... И выть буду, Федюша... А! А! О! О – о! А – а – о – о!

Слушая эти вскрики, Сонечка задышала учащеннее, ее рука все сильнее сжимала и теребила Васькин отросток, а он, вновь ощущая огонь в жилах члена, инстинктивно долбил в сильно промокшую расщелину.

– Ах... ох... У – у – ух, Федя – а – а, – завывала Ольга Львовна, вскидывая зад. Хорошо – токак – а – ак... Хорошо – о – о... А кабы вас двое... о – о!

– Зачем? – спросил Зазыбин.

– Чтобы и в рот меня, Федю¬ша… А! А! О – о – о – о!.. И малофеечки испить … сладенькой… побольше… погуще… А – а – а – о – о!

– Теперь тетку трясло, лихорадило, она то блеяла, то визжала, то вдруг начинала всхлипывать, как дитя.

– Ой, хорошо ей, впрямь хорошо, – зашептала Сонечка, сильно стиснув член. – Так притвориться невозможно. Хорошо ей... ой, как хорошо. Попробовать надо.

– Болело же, – напомнил Жабрин – сын. – Рискованное дело. Тетка – баба битая, тренированная, а мы с тобой не то что таким не занимались, а даже и не видели подобного.

– Хочу, Васечка. Интересно мне... и не страшно ни капельки. Ведь сам видишь, звенит она вся от радости и наслаждения. Может, и мне так будет? Давай, а, Вась?

Взвинченная, раззадоренная теткиными возгласами, Софья забросила платье на плечи, повернулась к Василию кругленьким задиком и подергала его за рукав:

– Ну, что же ты... не медли, пока охотно мне и страху нет. Кабы только вставить его правильно, а то еще не туда направим. Уж ты постарайся, родненький.

– Кончаю, м – мада – а – м! – проржал за кустом Зазыбин. – Й – ю – у – у – у!

– И я – а – а – а! А – а – а – у – у! – заголосила Ольга Львовна, насадившись на член до упора и уткнувшись лицом в траву.

– Ну! Ну! – уже сердито потребовала Сонечка, окончательно убедившись, что удовольствие от сих упражнений истинно не¬виданное.

Васька с минуту пристраивался между плотными, пышными губьями сестриной плоти, наконец, ощутил, что попал, куда на¬до, по примеру ушлого Зазыбина взялся за волнующие Софьины ягодицы и подался вперед.

Его удивлению не было границ, когда твердый ствол с легким похрустыванием легко проник в самые глубины расщелины.

– И – е – о – о – о! – ошалело выдохнул он, очутившись на гребне

дикого наслаждения, быстро накатывавшего на него.

В момент проникновения Сонечка вела себя спокойно. Она лишь раз сдержанно ахнула, а затем издала чуть слышный вздох облегчения.

– Васенька – а – а... Вася – а – а, – прошелестел ее нежный голо¬сок. Ой, похорошело мне, Вася – а – а – а... Ой, будет что – то и со мной... Как с тобой было.

Внутренняя дрожь девушки передалась Василию, и он остервенело заработал своим рычагом, аж мошонка зашлепала по тугим девичьим телесам.

– Ва... ся... сей... час... Ва – а – а – ся – а – а, – ахну¬ла Софья.

Их взорвало одновременно – то самое, неизведанное ранее чувство, каким, оказывается, может утешаться человек. Точнее, два человека – мужчина и женщина, поскольку каждый имеет необходимую для данного вида забав архитектуру.

– А – а – а – а! – заорал Жабрин – младший, выплескивая в недра сестры потоки влаги.

– О – о – о – и – и – и! – визжала она тоненько, но пронзительно, отвечая встречными ударами толчками, благодаря которым наслаждение утраивалось и не¬сло ее на волнах невесть куда.

Они не слышали, как в ужасе завопила Ольга Львовна, как за¬матерился Федька Зазыбин, предположивший, что их засекли; не видели, увлеченные собой, как эта распутная парочка, на хо¬ду поправляя одежды и не разбирая дороги, без оглядки рвану¬ла прочь через заросли...

Полчаса спустя, утомленные соитием, но счастливые и бла¬годарные друг другу, так и не понявшие, кстати, что же все – та¬ки произошло и как это называется, Василий и Софья замерли в объятиях. Им надо было успокоиться и набраться сил, чтобы поскорее вернуться незамеченными домой. По правде говоря, им хотелось проделать замечательный фокус еще раз или два, но отросток реагировал на Сонечкины ласки вяло, да и дыроч¬ка припухла, причиняя девушке некоторую боль.

– Завтра... Пусть завтра, – пылко говорила она, целуя Ваську в губы. – Обязательно... непременно, потому как я теперь это¬го очень хочу и буду хотеть всегда... С тобой...

Но на следующий день рано утром Ольга Львовна и Таисия Львовна вдруг засобирались домой. Зазыбины вообще поче¬му – то уехали ночью.

Василий поверить не мог, что мать способна на такую под¬лость забрать у него Сонечку, с которой у него только – только устроилось. Он мысленно проклинал ее, но высказать вслух все, что думал, не осмелился. Все – таки она ему мать, хоть и плохая.

Софья всплакнула у Васьки на плече, всех здорово удивив, поцеловала его и уехала.

В десять утра на сверкающем лимузине укатил на войну отец, поблагодарив всех и попросив прощения у тех, кого, возможно, обижал.

Так закончился первый интересный эпизод в жизни Василия Жабрина. Смутно закончился, неважно – огорчением и обидой судьбу. Однако плохое не бывает вечным. Васька об этом знал...