Я гнл свой велик по просёлочной дороге, прям как в той эстрадной песне, про букет полевых цветов, правда в плеере моем звучала совсем другая музыка — классика рока конца 70-х прошлого столетия! Вокруг простирались бескрайние поля, цветущие луга, приветственно шелестели листвой небольшие перелески, одним словом пастораль — сельская идиллия, как выразился бы какой-нибудь поэт золотого века. Брала гордость и захватывало дух от таких просторов наших земель. Хотя это теперь уже наших, а 70 с небольшим лет назад все это принадлежало германской Восточной Пруссии.

Я не так давно переехал в Калининградскую область, где у меня проживала родная тетка — сестра отца. В жизни последние пять лет как-то не складывалось: ни в карьере, ни в семье, ни в отношениях, поэтому в один прекрасный момент написал директору заявление по собственному, сообщил бывшей жене, что меняю ПМЖ, продал свою долю в квартире и покинул родное Подмосковье, подавшись на крайний запад России.

Скажу честно, шаг был весьма опрометчивый, но я привык к спонтанным решениям и постоянным импровизациям — может потому и не устаканилось ничего в моей жизни к 32 годам.

Тетка, конечно, звала, и рада была, но как то переоценили мы наши силы и возможности. С работой в Калининграде было туго. Ну, хотя как туго, работа была, но не по моей специальности и опыту работы. Благо были кое-какие навыки. Кому комп починить, где таксануть на старом Опеле, ну и так, по мелочам. А как лето настало, тетка меня к себе на почту устроила временно, почтальоном. И вот, гнал я свой велик по проселку, к самой дальней точке доставки — небольшой деревне Романовка, куда необходимо было отвезти плотный желтый конверт: не то письмо, не то пакет. Обычно по дальним краям Михал Семеныч мотался на древнем Москвиче АЗЛК пролетарско-красного цвета, с хромированным бампером, поеденным точечно ржавчиной. Но в этот раз он спину надорвал, лежал дома на больничном, вот мне и пришлось велопробег совершить — а больше у нас в отделении некого было в такую даль посылать. Навигатор никак не мог найти маршрут к той самой Романовке, благо помогли старые бумажные карты и мой небольшой навык по ним ориентироваться.

По моим прикидкам через минут двадцать я должен был добраться до точки назначения, но за спиной сгущались грозные тучи, предвещая июльскую грозу и ливень. Да и па́рило несмотря на позднее утро уже нещадно. Моя безрукавка прилипла к телу не только на спине, но и на груди!

Впереди ещё ярко светило солнце, а позади тень от туч нагоняла меня, явно выигрывая в скорости. Пришлось поднажать на педали и ускориться до спасительной липовой рощи, виднеющейся метрах в двухстах, где я надеялся хоть как то спрятаться от крупнокалиберного, но по обыкновению скоротечного ливня.

Дорога была старой, покрытой ухабами, хотя при немцах содержалась в порядке, о чем свидетельствовала сохранившаяся местами брусчатка, выложенная некогда аккуратными узорами.

Я ворвался под спасительную сень лип в последний момент, когда над головой громыхнуло и очередь первых, ещё редких капель дождя зацепила мне спину.

Липы были в цвету и росли так плотно друг к другу, что образовывали вдоль дороги своеобразный тоннель, практически скрывая небо под густой листвой. Едва я въехал под своды аллеи, как меня окружил тягучий аромат липового цвета. Хотелось просто остановится и посидеть под деревом, опираясь спиной о грубый ствол и вдыхая этот медовый запах июня. Но вот только дождь подстегивал, не давая расслабиться, а его крупные капли пробивались сквозь густую листву аллеи и с каждым разом снова поражали меня своей шрапнелью!

Дорога виляла, загибаясь причудливой кривой среди вековых деревьев, и перед каждым поворотом мне чудилось, что я вижу чей-то силуэт, мелькающий среди толстых стволов, но едва я преодолевал его, как впереди маячил очередной поворот, и никого не было. А после я замечал этот силуэт вновь, и мне даже удалось разглядеть длинное красное платье и копну темных волос. Я пытался выжать все, что мог из велосипеда, объезжая ухабы и наполняющиеся лужи и рискуя поскользнуться на мокрых камнях брусчатки.

И всё-таки я не ошибся! За очередным поворотом мне открылся прямой участок дороги, липы редели, и впереди уже маячило жёлтыми пятнами солнце, пробившее в тучах брешь и слепящее блеском дождевых капель осевших на широкой листве. Прямо передо мной, метрах в двадцати шла женщина, на ней действительно было красное платье, а по спине рассыпались темные, переливающиеся в солнечном свете волосы. Шла она неторопливо и когда услышала шум нагоняющего ее велосипеда — остановилась и обернулась ко мне. Черные брови и добрая улыбка, это все, что я успел заметить, прежде чем раздался треск в ушах, и яркая вспышка ослепила меня…

Пришел в себя я лежа на мокрой траве. Правый локоть саднило и бедро справа тоже болело, раскалывался затылок, а перед глазами плясали зайчики, как после того когда на сварку поглядишь. Я пытался проморгать слезящиеся глаза, потому и не сразу увидел ее, склонившуюся надо мной и что-то говорящую. Как понял в следующий момент в ушах у меня звенело и слова доносились откуда-то издалека, словно сквозь шум радиопомех!

— Ты как? Живой? Встать сможешь? — это была та самая женщина, взгляд ее был взволнованный, а в глазах неопределенного цвета (темно синий, минуя серый, становился вдруг малахитово зелёным, я ещё подумал — классные линзы) бушевала, будто океаническая буря!

Я разглядывал эту неожиданную попутчицу. Она сидела на траве, подогнув под себя ноги, склонившись надо мной и держа на моем плече руку (наверное, тормошила меня, пока я приходил в себя).

— Что… случилось? — голос я свой не услышал, скорее, понял, что задал этот вопрос. Да и ее слова скорее читал по губам.

— Молния в дерево ударила. Перед тобой прямо. Ты и свалился. А может, отбросило тебя. Как ты себя чувствуешь?

Считывая сказанное, я невольно залюбовался ее губами цвета спелой малины, потому и ответил не сразу.

— Нормально, — произнес я, отвечая сразу на все вопросы, и выдавив из себя подобие улыбки, попытался подняться, сморщившись от боли.

Женщина тоже встала, машинально отряхнув колени от мокрой травы, и помогла мне удержаться на нетвёрдых ногах, пока я пережидал приступ головокружения, взяв за руку.

Бедро болело, но идти через боль мог. Вроде не сломал ничего. Голова гудела, перед глазами плясали муравьи, но зрение и слух постепенно возвращались. Ссадина на локте и вовсе была мелкой царапиной.

Я осмотрелся кругом. Дождь уже прекратился. Впереди дорогу перегораживала огромная ветка с полдерева, толстый край ее был обуглен и дымился. Велик валялся в одной стороне, рюкзак с почтой в другой. Я проковылял до рбкзака и проверив, что не испортил корреспонденцию, машинально закинул лямки за плечи. С велосипедом было хуже: переднее колесо погнулось и спустило. Дальше на таком ехать было рисково, требовалось, как минимум заклеить и накачать камеру.

— А Романовка далеко? — спросил я у женщины в красном платье, стоящей неподалеку и наблюдавшей за мной.

— Там, за рощей, — показала она рукой именно туда, куда я и держал путь.

Значит, судя по просмотренной накануне карте до деревни плюс минус километр. — Размышлял я. Велик можно докатить, а там уж найду, чем камеру заклеить да накачать.

— Только правильное название Романьево. Вы нездешний, наверное! — женщина уже справилась с волнением, охватившим ее в первые минуты произошедшего и теперь учтиво обращалась ко мне на Вы.

— А мне туда письмо доставить нужно, — пропустил я мимо ушей ее замечание. — Я почтальон. Только адрес странный. Романово, дом N1. Ни фамилии адресата, ни имени.

— Ну что ж. Идёмте вместе. Поищем Вашего адресата, — женщина доброжелательно, но при этом загадочно улыбнулась. Подобрав небольшую корзинку, наполненную чем-то жёлтым, она неспешно пошла по начавшей уже подсыхать дороге, а я двинулся следом, прихрамывая и катя рядом искалеченный велик.

Только сейчас я смог разглядеть получше женщину, встреченную на этой странной дороге. Красное, я бы даже сказал алое, как пионерский галстук платье облегало ее крепко сбитую фигуру, подчёркивая женские округлости, что пониже спины. Черные, с рыжеватым отливом волосы, рассыпались по плечам и спине, подпрыгивая в такт ее движению, и матово блестели в лучах солнца. Походка незнакомки была изящной и грациозной, словно шла она не по разбитой грунтовой дороге с проплешинами брусчатки, а по просторному залу какого-нибудь дворца или замка. Длина ее платья заканчивалась над коленями, открывая белые упругие икры. А на ногах были обычные светлые босоножки.

Я догнал мою неожиданную попутчицу и поравнявшись с ней поковылял рядом. Она лишь бросила на меня мимолётный взгляд и улыбнувшись каким-то своим думкам опустила голову, глядя себе под ноги, машинально поправляя спавшую на лицо густую прядь волос. От нее исходил приятный летний аромат и лишь спустя несколько секунд до меня дошло, что это пахли цветки липы, которые лежали в корзинке женщины.

— Меня Глеб зовут. Представился я. Я почтальон. Хотя, я вроде уже говорил. А Вы? Вас как зовут? — кажется, слух вернулся, и я уже вполне сносно воспринимал речь.

— Аксинья! — ответила она, вновь бросив на меня взгляд и цвет ее глаз с темно-синего сменился на зелёный. Хотя это конечно был эффект ее линз. Ну, или луч солнца скользнул так по ее лицу.

За этот момент я успел чуть лучше разглядеть ее. Аксинья была примерно моего возраста. На белой коже лица ярко выделялись большие глаза, обрамлённые завитками длинных ресниц, широкие дуги аккуратных, ровных бровей. Приятные черты завершал чувственный рот, с милыми ямочками в уголках губ. Прямые волосы были расчёсанные на пробор, а глубокий вырез платья демонстрировал прелести ее женственной фигуры.

— Большой поселок? — спросил я, чтоб хоть что-то сказать, смутившись, что задержал взгляд на вырезе платья чуть дольше, чем следовало.

— Скорее деревня была. А теперь и вовсе хутор. С войны почти никто и не возвратился. Старики умерли. Вдовы с детишками в город перебрались. Вот получается я одна там осталась.

— То есть как? — Опешил я, замедляя шаг, но потом вновь ускорился, превозмогая боль в бедре. — Вы имеете ввиду в 45том? Так тут ведь немцы жили. И было это давно. Семьдесят с лишним лет назад.

— Ну, точно нездешний, — Аксинья опять бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась. Глаза ее при этом вдруг просветлились на секунду, став серо-голубыми и постепенно темнея в синий. Было что-то в этой женщине такое, притягивающее своей загадочностью. Вот как липа, идёшь мимо, а едва ощутил ее запах, так прям тянет остановиться и подышать немного этим летним ароматом.

— Без малого три года как война закончилась, — сказала она совсем непонятно и с грустью замолчала.

Я начал перебирать всевозможные известные мне конфликты, произошедшие три года назад, но о какой войне она могла вести речь я так и не понял.

— Так если вы там одна живёте, то получается и письмо мое либо вам, либо никому, — теперь уже я остановился, переводя дух и унимая боль в ноге. Аксинье, сделавшей пару шагов вперёд пришлось тоже остановиться и обернуться.

— Когда война шла, нам часто письма приходили. Жёлтые такие конвертики. А вот если с красной полосой, то значит похоронка! — темно-зеленые зрачки стали почти черными, — а после войны Ваше письмо первое будет.

— Да что за война такая? — я повысил голос, теряя терпение. И поймал на мысли, что, наверное, у женщины не все дома. Мало ли какой люд на отшибе живет! И даже на миг пожалел уже, что повстречал ее на пути.

— Идёмте, — спокойно и уверенно произнесла Аксинья и снова двинулась в путь, — за тем поворотом опушка, за ней ручей и Романьево.

Я замолчал. Хотелось поскорее добраться до места назначения, бросить конверт в ящик и вернуться домой. Теперь меня занимала мысль ремонта велосипеда. Если там и правда никто не живёт кроме этой странной женщины то и шансы, что кто-то поможет с резиновым клеем и насосом сводились почти к нулю. А перспектива ползти пешком до почты с хромой ногой и вовсе не радовала — до вечера возвращаться буду. Я пытался припомнить подробности карты в надежде на более короткий маршрут, сожалея, что не прихватил ее с собой, и тут меня словно паром обдало — я ведь перед поездкой сфоткал ее на камеру смартфона.

Резко остановившись, я скинул рюкзак с плеч, расстегнул боковой карман и достал мобильник.

— Ну, конечно! — с досадой сказал я вслух. Экран пересекала паутина трещин, и включаться он не собирался! Разбился когда я с велика упал. — Черт! — процедил я сквозь зубы!

— Что-то случилось? — участливо поинтересовалась Аксинья.

— А у вас… Телефона нет? — в надежде спросил я.

— Нет. Был когда-то, но потом где-то связь оборвалась. А восстанавливать после войны никто не стал. Пока страна оправится, пока крупные города восстановит, а до наших деревенек в последнюю очередь дело дойдет. Да он мне и ни к чему.

— Ну а как же? Скорую вызвать. Пожарную. Прогноз погоды в интернете глянуть?

Аксинья глянула на меня непонимающе, а потом словно припомнила, что нездешний я и с улыбкой (ну как ребенку, ей-богу!) сказала:

— Я сама себе и врач, и пожарник. И прогноз погоды предскажу. Идёмте. Уже немного осталось, — и словно зная, о чем я думал пару минут назад, дополнила, — а за велосипед не беспокойтесь. Сможете мой взять. Мне он не нужен, ржавеет только!

Хотя бы в чем-то женщина оказалась права, действительно за поворотом липовая аллея закончилась и дорога вышла на равнину. По обе стороны простирались луга, покрытые сочной зеленой травой с пестрыми вкраплениями ярких полевых цветов: красных маков, оранжевых саранок, синих васильков. Воздух после дождя был свеж, а слабый ветер доносил из-за спины тягучий аромат липоцвета. Неподалеку впереди виднелся мост через ручей: старый, добротный, с кованными немецкими перилами. Я уже вдохнул воздух полной грудью, предвкушая скорое окончание моего злоключения: за мостом виднелись несколько домов — цель моей поездки, Романовка. Вода в ручье была прозрачной, а поток воды стремительный. Кое-где поблескивали на солнце серебристой чешуей маленькие рыбешки. Почему-то захотелось вдруг остаться тут, в этом месте на несколько дней. Я снова украдкой глянул на мою спутницу, а она, почувствовав мой взгляд, повернула голову и одарила меня улыбкой. Мне стало стыдно за свои мысли, что у нее не все дома, вполне вменяемая, очень симпатичная молодая женщина! Вот только причем здесь война трехлетней давности? Я мысленно пожал плечами и свернул с дороги на узкую тропинку, вслед за Аксиньей.

Скрывать не буду, после армии и в студенческие годы я был очень охоч до девушек и знал в них толк. Это потом меня жизнь закрутила, брякнула пару раз головой о стену амбиций и выбросила на берег реальности без гроша и семьи. В тот период было не до женщин. И вот теперь, шагая в трех шагах позади Аксиньи, я свободно разглядывал ее крепкую, приятной полноты фигуру, белизну кожи ног, плавно покачивающиеся бедра, упругие формы, тесно обтянутые алой тканью платья. Свежий воздух и липовый аромат вскружили мне голову, настраивая на какой-то романтическо-эротический лад. Я подумал, что у меня давно никого не было, а возможно и у этой женщины, живущей здесь в одиночестве тоже. Ну и под действием этих мыслей реакция мужского естества не заставила себя ждать. Даже ноющая боль в бедре и саднящий локоть отошли на второй план.

А тем временем мы дошли до невысокого забора с дощатой калиткой, выкрашенной в ярко голубой цвет. Местами краска вздулась от непогоды и отшелушилась. Двор был ухоженным: трава вокруг дома выкошена, на клумбах цвели красивые цветы. Из будки высунулся старый подслеповатый пес и виляя хвостом поприветствовал хозяйку, ткнувшись носом ей в ладони. На меня он лишь бросил мимолетный взгляд. А вот кошка (или кот), развалившаяся на крыльце, наблюдала за мной с подозрением, если не с презрением.

— Проходите на веранду, там и располагайтесь, — Аксинья гостеприимно распахнула передо мной застекленную дверь и я, поставив велосипед у стены, прошел в прохладу помещения. Приятно пахло сушеными травами, цветками липы и яблоками. — Я принесу холодный морс и поставлю чайник, — послышался голос Аксиньи из сеней дома.

Я опустился в простенькое кресло, обитое клетчатой тканью, и устало вытянул ноги вперед. Только сейчас, расслабившись до меня дошло всё, что случилось, и что могло случиться, ударь молния чуть ближе или будь ее разряд чуть мощней. От меня бы осталась поджаренная отбивная. Просто чудом отделался. Я еще раз достал смартфон, попытавшись его запустить, но все было безуспешно.

Вошла хозяйка дома, неся поднос. Она уже успела переодеться, теперь на ней было голубое в синие цветы платье с треугольным вырезом на груди, а волосы она убрала в хвост. Аксинья поставила передо мной запотевший кувшин с морсом, два высоких стакана и вазу с печеньем.

— Угощайтесь! — улыбнулась женщина. — Я подумала, что с жары хотите пить, да и проголодались в дороге, наверное! Печенье утром спекла, словно знала, что гости будут. А я пока Ваши царапины обработаю. — Женщина снова направилась выходу.

— Аксинья?! — впервые произнес я вслух, словно пробуя это имя на вкус.

— Что? — женщина уже в дверях обернулась, держась за дверной косяк, а ее глаза коснулись взглядом моих, проникая куда-то гораздо глубже, чем в зрительный нерв предающий информацию в мозг. Словно в душу мне посмотрела, и так тепло на сердце стало, как будто я ее знаю не первый год и ближе она мне, чем кто-либо еще на этом свете. Все это длилось доли секунды, но я опять уловил, как зрачки ее сменили цвет из темно-зеленых став ярко-синими.

Отчего-то словно смутившись, я опустил глаза, мельком скользнув по фигуре женщины, машинально отметив, что дома она ходит босиком, негромко пробубнил:

— Красивое имя у Вас. Необычное.

— Спасибо, Глеб! — женщина помедлила еще пару секунд в дверном проеме, словно хотела что-то добавить, и даже, кажется, сделала глубокий вдох, но потом молча повернулась и вышла.

Налив в стаканы ледяной морс из лесных ягод я отпил треть стакана и по телу растекся приятный холодок. Усевшись поудобнее на левый бок, так как ушибленное правое бедро начало ныть, я с интересом осмотрелся в просторной веранде, одна стена которой сверху до середины состояла из застекленных рам. К потолку были подвешены связки трав, из которых я ухналь лишь зверобой. На широких подоконниках стояли горшки с цветами, а между ними на белой бумаге сушились соцветия липы. На другой стене висели какие-то картины и рисунки сделанные выжигателем и металлической чеканкой. А в центре мое внимание привлекла фотография в рамке под стеклом. На ней я сразу узнал Аксинью, а рядом с ней был мужчина в военной форме. Вот только солнечный блик падал прямо ему на лицо не позволяя его разглядеть. И все-же, что-то показалось мне в нем знакомым. Я уже хотел подняться и подойти поближе, чтоб разглядеть портрет, но в тот момент вошла хозяйка, неся в руках небольшую миску с водой, белое полотенце и зажав под мышкой аптечку.

— Я поставила чай, заварю свежий с липой и угощу вас, да еще с душистым липовым медом, думаю, не откажетесь от скромных угощений? — все это говоря, она улыбалась, поглядывая на меня и доставая из аптечки вату и йод.

Аксинья ловко и быстро обработала ссадины на локте и голове, а потом возникла небольшая заминка. Женщина с сомнением посмотрела на меня, отступив на шаг и сказала:

— Кажется, Вы еще бедро ушибли. Если стесняетесь, я могу выйти, обработаете сами?

А я подумал, да чего мне стесняться то, не голышом же перед ней раздеваться и бодро ответил:

— Давайте уж Вы! А то рука у Вас легкая!

— Легкая! То верно!

Аксинья взяла новый клочок ваты, а я расстегнул ремень и приспустил шорты до колен. Пришлось и плавки сбоку вверх задрать, под ними багровела ссадина шириной почти в ладонь, переходящая в желто-фиолетовый синяк.

Женщина смочила чистый край полотенца и приложила к ране. Как ни странно, я не ощутил саднящей боли, как обычно бывает в таких случаях, а она, промокнув рану, накрыла ее своей ладонью и совсем на секунду прикрыла глаза и что-то беззвучно шепнула. Меня подмывало расспросить о том, что она только что сделала, но Аксинья, как ни в чем не бывало, обработала рану йодом и собрав медицинские принадлежности вышла из веранды. А я так и не нашелся, какой именно вопрос и как я хотел задать. Быстро одевшись я с удивлением отметив, что боль отошла довольно далеко на задний план и практически не тревожит меня.

Пока я допивал морс, Аксинья вернулась с очередным подносом, неся пузатый фарфоровый чайник, две чашки на блюдечках, вазочку с прозрачным желтым медом, неровный кубик сливочного масла и лепешку свежего, еще горячего хлеба.

— Пока за липоцветом ходила и хлеб подоспел, еще из печи, угощайтесь, чем уж Бог послал.

— Да все просто шикарно! Больше ничего и не надо! — я вдруг ощутил, как разыгрался у меня аппетит и желудок свело голодной судорогой.

Как ни странно, с тех пор как мы перешли тот ручей и пришли в Романовку (или Романьево, черт уж тут разберет) я ни разу не подумал, ни о проблемах с велосипедом, ни о загадочном конверте, который мне нужно доставить. Как-то блаженно и умиротворенно было в этом месте, в этом доме. Будто в свой дом вернулся, после долгих странствий. В тот родной дом, где всегда ждут и будут ждать, что бы ни произошло!

Аксинья тем временем разлила чай, и веранда еще гуще наполнилась ароматами липы: сушеной, чайной, медовой.

— Угощайтесь. Гости у меня теперь редкость.

— А знаете? — я подвинул чашку с блюдцем и подул на горячий чай. — Когда мы только встретились, мы, кажется, разговаривали друг с другом на ты. Может и сейчас так можно? Мне было-бы проще. Давай?

— Давай! — улыбнулась женщина и легонько сжала мое сердце теплым и трепетным взглядом. — Расскажи о себе? Откуда ты? Как ты? Почему почтальон?

Я вкратце рассказал историю моей жизни до Калининграда и после приезда сюда. Аксинья задумчиво слушала мой рассказ, иногда рассеянно кивая, а когда я закончил, вымолвила, скорее просто, про себя:

— Разные у нас истории. Совсем непохожие.

— Ну да. Наверное, и у всех людей разные, — я не знал, что тут еще ответить. — А твоя история, какая? — спросил я.

— Налить еще чаю? — Аксинья посмотрела на меня, пропустив вопрос мимо ушей, и я рассеянно кивнул.

Желудок приятно наполнялся теплым хлебом со сливочным маслом и медом, душистый чай растекался по телу, расслабляя его.

Вздремнуть бы! — промелькнула мысль, и я ощутил, как веки становятся все тяжелей.

— А истории у нас разные, — донёсся до меня голос Аксиньи, словно издалека, хотя она была все тут же, рядом, правда смотрела в окно и машинально поглаживала угол стола, — потому, что нездешний ты.

— Ну, это понятно, что нездешний. Я в другом месте живу. Или ты к тому, что в область приезжий?

— Ни то и ни это. Бывали случаи, до войны еще, появлялись у нас тут нездешние. Аккурат из той рощи липовой приходили, где я тебя встретила. И именно в этот самый период.

— В какой период?

— Когда липа цветет.

— Н-ну, мало ли!… Заблудились люди. Не на ту дорогу свернули. Что ж теперь всех нездешними звать?

— У тебя жизнь другая. Мир другой. И история другая. История того места где ты живешь. Откуда пришел. Ты ведь не зря про войну удивился. У Вас последний раз страшная война семьдесят с лишним лет назад была, а тут и трех лет не прошло.

Я с трудом понимал, о чем она говорит, а глаза все больше соловели, словно пил я не чай, а что-то хмельное.

— Отдохни-ка с дороги часок. Я в доме тебе постелю. А после уже договорим, да и решим с делами твоими почтовыми, — сказала Аксинья, глядя на мой сонный вид и поднявшись, пошла к выходу. Быстро допив остывший чай я встал, чтоб пойти за ней, и тут по моим глазам скользнул солнечный блик от той самой фотографии, что висела на стене. Я попытался всмотреться, но лицо спутника Аксиньи, снова было невидно́, снова на него падал луч солнца.

Я поспешил за хозяйкой, силуэт которой уже растворился в дверном проеме. Поднявшись по небольшой лесенке, ступеньки три, не больше мы вошли просторный и вполне современный дом. Меня не покидало странное ощущение, словно я уже бывал тут когда-то, но этого никак не могло быть, ведь я вообще в этой деревне был впервые!

Аксинья провела меня в небольшую светлую комнату с тахтой и окном с раскрытыми ставнями. За окном шелестела мелкими листками молодая береза, а вдалеке пестрел полевыми цветами луг.

Я присел на кресло, пока хозяйка дома расправляла постель, а я с интересом наблюдал за ней, разглядывая ее фигуру, ее плавные движения, как она переступает босыми ногами по окрашенному коричневой краской полу, как поправляет выбившуюся прядку волос, как занавешивает тонкие шторки.

— Можешь ложиться, — пригласила она. — Отдыхай, — и направилась к выходу.

«А ты останешься со мной?» — подумал я про себя, и Аксинья вдруг остановилась, словно я произнес это вслух, медленно повернулась и как-то странно посмотрела мне в глаза.

«А ты хочешь этого?» — она не сказала вслух ни слова, но этот ответ прозвучал у меня в голове.

— Да! — сказал я вслух.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, зрачки Аксиньи переливались разыми оттенками и что-то происходило в моей душе. В моем сердце. Всплывали какие-то обрывки, образы. Этот дом. Эта женщина. Я знал, что уже жил здесь, что мы близки. Что мы родные люди. Но только в каком-то другом мире, или другом измерении. Почувствовал я тогда гораздо больше, чем могу объяснить словами.

Я поднялся с кресла, подошел к Аксинье, и крепко прижав ее к себе, поцеловал в губы. Я знал, что поступаю правильно! Женщина прильнула ко мне, а ее рот принял и поддержал мой внезапный поцелуй.

Через миг мы уже были на тахте. Тонули в ней словно в бездонной перине. Горячие упругие губы Аксиньи со сладким привкусом липового меда, ее жаркое дыхание у меня на лице. Ее глаза, глаза переполненные любовью и страстью, и горечью, и надеждой. Она отвела взгляд, зрачки были совсем темные, а из глаз успели потечь ручейки слез.

— Ну ты чего? — шептал я ей на ухо. — Чего ты? Это же я… Я… — и я хотел сказать что-то еще, но словно позабыл свое имя, силясь его вспомнить, а Аксинья, утерев с щек слезы, зашептала в ответ обрывистыми фразами, чередуя их поцелуями в губы, в щеки, в лоб, в уши.

— Я ведь знала… Знала что вернешься… Что придешь… Ждала… Потому и не уехала отсюда… Последняя осталась… Ты ведь обещал вернуться… Вернулся… Нашел способ… Спасибо любимый мой!… Спасибо!

И снова наши губы, наши языки, наши руки… переплетены, неистовы, полны страсти.

Аксинья медленно отстранилась от меня телом, но губы ее продолжали целовать мои, пока она не поднялась с тахты, встав на пол подле нее. Мы смотрели друг на друга, часто дыша, лица раскраснелись, глаза блестели, губы онемели от поцелуев. Аксинья, все так же глядя мне прямо в глаза, медленно распустила волосы, собранные в хвост и они тут же равномерной гладью осыпали ее плечи. Затем запрокинув за спину руки, расстегнула замок на платье…

— Люби меня, как любил когда-то на лугу среди васильков. Помнишь? — прошептала она, и я действительно помнил этот момент.

… наши обнаженные тела тесно прижимались друг к другу. Нежные ладони Аксиньи поглаживали мне спину, волосы на голове, плечи, пока мои губы путешествовали по ее гладкой коже с тонким запахом липы. Я целовал плавные линии ее шеи, налитую упругую грудь и живот, переходящий книзу в женскую тайну. Наши ноги переплетались, наши ладони, находили друг друга наощупь и смыкались пальцами в замок. Приоткрытый рот Аксиньи манил меня, призывая для очередного поцелуя. Наше естество пылало трепетным огнем и в какой-то момент мы соединились, слились, запульсировали в едином танце, едином ритме, пока пучина блаженства не поглотила нас обоих с головой.

А потом мы лежали на смятой простыне, наши пальцы играли друг с другом, сплетаясь в причудливые узоры и узелки. Мы молча наблюдали за ними, а луч солнца спешащего к закату пробивался в брешь между пальцев и ласково заглядывал нам в глаза.

— Хочешь есть? — шепнула Аксинья.

— Только пить, — ответил я ей шепотом.

— Я сейчас принесу! — она начала подниматься с кровати и я с неохотой выпустил милую сердцу женщину из крепких объятий и разъединил связь наших пальцев.

В комнате был полумрак, последние лучи заходящего солнца скользили по стене. Я любовался обнаженной фигурой Аксиньи, совсем не смущающейся передо мной своей наготы, пока он поднимала с пола скинутую второпях одежду, пока искала в шкафу короткий цветастый халат на пуговицах, пока надевала и застегивала его. Все это время я скользил жадным взглядом по ее телу, округлостям тяжелых грудей, темнеющим сосками на белой коже, широким бедрам, переходящим в круглые колени и красивые икры, крепким ягодицам, темному островку внизу живота, скрывающему женскую тайну.

Теперь я точно был уверен, что уже где-то и когда-то встречал Аксинью и был с ней близок. Мне была знакома каждая линия ее тела, каждая прядь волос, и те две родинки, о которых знал только я, знакомы были ее движения, исходящий от нее запах цветущей липы и летних цветов, ее ровное дыхание, ее голос.

Аксинья бесшумно вышла и через минуту уже вернулась с кувшином морса и стаканами. Мы жадно пили душистый кисло-сладкий напиток на родниковой воде, таежный букет которого так и манил сделать еще один глоток, а за ним еще один, и еще, и еще. При этом мы не сводили глаз друг от друга. Отныне наши взгляды переплетались, делая связь между нами все крепче, все сильнее. Аксинья сидела на краю тахты, подогнув одну ногу под себя и я поглаживал ее обнажившееся круглое колено, знакомо ощущая под пальмами нежную гладкую кожу. А она в ответ теребила короткий ежик моих волос, отчего-то улыбаясь и качая головой, словно не веря чему-то.

— Я… вернулся! — скорее для себя утвердительно произнес я.

— Да! — шепнула Аксинья!

— А хочешь… А можно… Я останусь? Я завтра заберу кое-какие вещи и останусь у тебя. Да?

Но она отчего-то яростно замотала головой и отвернулась к окну, или чтоб я не смог зацепиться глазами за ее взгляд, или скрывая нахлынувший поток слез.

— Но почему? Почему нет? Я ведь люблю тебя, я точно это знаю! И от тебя ощущаю то же чувство!

— Завтра будет все иначе. Завтра… Нас уже не будет вместе! — глухо проговорила Аксинья все так же глядя в окно. — Лишь по отдельности. Каждый в своем мире.

— Но, я не понимаю… — начал я, но Аксинья быстро склонилась над мои лицом, и я снова ощутил губами ее влажные губы, к медовому вкусу которых добавилась горечь слез.

Мы любили друг друга всю ночь, и ночь эта была бесконечной. Уже под утро силы покинули нас, и от любовных утех, а более всего от эмоционального перенапряжения, пережитого нами за эти сутки. Когда я, не в силах уже бороться со сном смежил веки и погружался в глубокий сон, я знал, что Аксинья еще не спит. Ее голова лежала на моей груди, я ощущал на коже ее горячее дыхание, гладкие мягкие волосы и слезы, которые она роняла на меня…

• • •

… когда я открыл глаза, оказалось, что лежу на мокрой траве. Правый локоть саднило и бедро справа тоже болело, раскалывался затылок, перед глазами плясали зайчики, как после того когда на сварку поглядишь, а в ушах звенело. К горлу подкатывала тошнота, а мое тело как-то монотонно тряслось…

… трясли.

… трясла!

Когда я проморгал слезящиеся глаза, то увидел, что надо мной склонилась Аксинья и трясет меня за плечо, приводя в чувство. Взгляд ее был взволнован, даже испуган, а вот темно-синие, с зеленым отливом глаза цвет больше не меняли.

— Ты как? Живой? Встать сможешь? — она перестала трясти меня за плечо, всматриваясь в мои глаза.

— Аксинья! — я попытался улыбнуться и с трудом принял сидячее положение.

— Вообще-то Оксана! — женщина немного отстранилась от меня и убрала руку с плеча, глядя теперь уже как то сочувственно и с облегчением, что ли. — Аксиньей меня еще никто не звал. Да бог с тобой. Аксинья, так Аксинья. Главное что с тобой вроде ничего страшного не случилось. Живой и то слава богу! А то у меня день сплошных неприятностей! В город поехала, жуткую аварию видела, на обратном пути тормоза отказали, а теперь ты вот… в траве… без чувств!

Я всмотрелся в ее лицо. Это вроде была Аксинья, и в то же время чем-то эта женщина от Аксиньи отличалась: волосы были чуть светлей, ближе к каштановым, и взгляд какой-то другой, тревожный, и одета она была не в летнее платье, а в белую блузу с кружевными отворотами и бордовые джинсы.

Я перевел взгляд на урчащий рядом серый фольксваген, водительская дверь была распахнута.

— Ты не подумай, что это я тебя сбила. Я домой ехала, а ты тут… лежишь. Я и… остановилась. Почему ты так на меня смотришь? — женщина разволновалась, а я пытался вглядеться в нее и понять в чем здесь связь с Аксиньей, да и была ли она вовсе.

— Так ты меня не помнишь? Не знаешь? — медленно спросил я, превозмогая головную боль и тошноту, язык во рту еле ворочался.

— Н-нет! Впервые вижу! А, знаешь?… — женщина (Оксана или Аксинья) как-то с пониманием поглядела на меня. — Давай-ка я тебя в село отвезу, там у меня сестра фельдшер. Она тебя поглядит. Вдруг что у тебя серьезное, после падения. Перелом не дай бог или сотрясение. А там решим, как тебе дальше быть.

Я поднялся с ее помощью и доковылял до машины, по дороге подобрав валяющийся рюкзак с почтой. Проходя мимо искореженного велика я с сожалением глянул в его сторону, но Оксана (или все же Аксинья?) сказала, что спрячет его в траве, а потом заберем и отремонтируем.

Женщина вернулась через минуту и принеся в салон авто приятный аромат свежести (или это снова был запах цветущей липы) плавно тронула машину. Когда мы объехали огромную ветку, валяющуюся на дороге, я спросил, что произошло.

— Я как раз к алее подъезжала, когда в нее молния ударила, думаю, ты в самом эпицентре оказался, чудом уцелел. Наверное, в рубашке родился. Куда ехал-то?

— Я почтальон. В Романьево письмо вез.

— В Романовку может?

— Черт. Да, в Романовку!

— Да парень, точно что-то с головой твоей. Ну, ничего, за ручьем уже наше село будет, приедем скоро.

Мы миновали ручей по небольшому бетонному мостику, покрытому ухабами. К слову и ручей был не ручей, а одно название — канава, наполненная стоячей водой, покрытой ряской. Пришли на ум слова Аксиньи «У тебя жизнь другая. Мир другой». И вправду мир другой был.

• • •

— Ничего! Жить будет. Легкое сотрясение, да пара ушибов. К субботе все заживет! — розовощекая невысокая женщина с добрыми глазами — сестра Оксаны собирала свои вещи в медицинскую сумку, закончив меня осматривать.

Пока она обрабатывала мне ссадины и вколола успокоительное, Оксана разузнала у меня номер тетки и позвонила ей, сообщив о случившемся и заверив ее, что и со мной все в порядке и почта в целости и сохранности.

— Пусть пару часов у тебя побудет в прохладе, а в 16.40 на рейсовом отправишь его обратно, — сказала фельдшер Оксане, стоявшей облокотившись плечом о дверной косяк. — А Вам молодой человек в грозу лучше велосипед дома оставлять, — женщина задорно подмигнула мне и ушла.

Когда Оксана, проводившая сестру, вернулась в комнату и присела рядом на старенький диван, я сказал:

— Спасибо тебе… Оксана! Мне бы еще почту доставить успеть, до рейсового.

— Доставим, не переживай. Наше село маленькое нынче. Какой там адрес?

Я наклонился и подняв с пола рюкзак, выудил из него большой желтый конверт.

Только сейчас я обратил внимание на адрес, от времени и влаги он растекся, и угадывались лишь буквы «Роман… в…», просто кто-то (может и тётка моя) дописал неразличимые буквы синей пастой и получилась Романовка, но ведь изначально могло быть написано и Романьево.

— Романовка, дом 1. Фамилия не читается, растеклась надпись, — я протянул конверт Оксане, сделавшей удивленное лицо.

— Так это мой… адрес. А от кого? — она снова глянула на меня, но я лишь пожал печами.

— Там неразборчиво, а я лишь доставляю почту адресату.

— Я вскрою?

— Ну, если адрес твой, то вскрывай!

Женщина подрагивающими пальцами аккуратно вскрыла конверт и достала белый плотный прямоугольник бумаги. Несколько секунд она вглядывалась в него, а потом холодно произнесла:

— Это… что?! Фотошоп? — повернувшись ко мне, Оксана сверкнула глазами и в тот момент (могу поклясться) ее темно синие зрачки, сменившись зеленым вдруг почернели. Я перевёл взгляд на прямоугольник бумаги, который она мне протягивала, и удивился не меньше ее.

— Аксинья? — удивленно произнес я., принимая из рук Оксаны фото. То самое фото, которое висело на стене у Аксиньи и которое я тогда не смог рассмотреть полностью. Но теперь… На том фото, рядом с Аксиньей (а схожесть ее с Оксаной была стопроцентная) был… я. В какой-то военной форме, хотя я никогда и не служил в армии, с более длинным, волнистыми волосами, зачесанными назад, но это был я. Возможно так мог бы выглядеть мой брат близнец, но я никогда не слышал о его существовании.

Наши двойники, в незнакомой нам одежде, улыбались нам с черно-белого фото. Там они были близки и были счастливы. Перед глазами мелькнула картинка ночи, проведенной в доме Аксиньи, ее рассказы, ее воспоминания. Оторвав взгляд от фото, я посмотрел на Оксану, в ее глаза и гораздо глубже, проникая взглядом в самое сердце. Я рассказывал ей историю Аксиньи, так же, как сама Аксинья передала эту историю мне: через взгляды, образы, чувства. Где-то в другом мире или ином измерении когда-то уже жили мы с Оксаной, другие мы, те которые были близки и были разлучены. А теперь я вновь встретил ее уже в этом, нашем мире. Встретил в образе Оксаны, чтоб вновь обрести, полюбить, сохранить и во чтобы ни стало уберечь от разлук. Все это проносилось в моей голове и тут же передавалось Оксане.

А потом я придвинулся к этой женщине ближе, и крепко прижав ее к себе, поцеловал в губы. Я знал, что поступаю правильно! Оксана тоже прильнула ко мне, а ее рот принял и поддержал мой внезапный поцелуй.

Вот так внезапно и неожиданно мы снова обрели друг друга.

Мы были вместе.

СНОВА ВМЕСТЕ!

Мы жадно целовались на поскрипывающем диване, а в распахнутое окно теплый ветер доносил душистый летний аромат.

Липа цвела…