— Значит, так, Володя, – начал свое дорожное напутствие шеф. – Приедешь на комбинат, просись в гостиницу.

— Я думал остановиться в общежитии.

— Странное у них общежитие. И коменданша странная.

Шеф помолчал.

— Я бы сам поехал, да жара. И сердце…

Ага, сердце, подумал Вовка, небось, Нина Сергеевна не пускает. Нина Сергеевна, новая жена шефа и, по совместительству, крупная женщина украинского происхождения, враз прекратила частые сабантуи по любому поводу, а также другие нехорошие излишества. Ну, да ничего, поеду один, разберусь.

Особенных проблем на комбинате Макаров не предполагал. Ну, обрывность высокая. Стало быть, либо сырье стало хуже, либо отступление от технологии, от рекомендаций, разработанных Вовкиной кафедрой. Либо одно из двух. Разберемся…

Вместо положенных двадцати минут до Мамино, где расположился текстильный комбинат, электричка тащилась почти час. Макаров, размякший от жары, появился на комбинате под вечер и сразу направился в отдел кадров. Там за коричнево-дерматиновой дверью сидела дородная тетка и пила из бутылки местное пиво «Маминское». Морщилась, тяжко рыгала, но пила.

— Пива хотите?

Вовка пива не хотел. Тем более местного, мутноватого. Водички бы, холодненькой, это да! Ну, лимонадика.

Посмотрев Вовкины документы, кадровичка изрекла:

— Сегодня Вы в цех не ходите. Сегодня пятница, короткий день!

— Там совсем никого нет?

— Почему? Может, начальник или мастер еще там. А машины давно стоят. Вам ведь машины нужны?

— Мне все нужно. Куда идти?

— А выйдете из нашего корпуса, повернете налево, там ткацкий, а в углу – прядильный, а между ними – шлихтовальный. Найдете?

Вовка кивнул. Язык до Киева доведет, а не только до прядильного корпуса.

Территория комбината была большой. Куда больше, чем Вовкин институт, но к закату Макаров все-таки дошел до прядильного корпуса. Там действительно стояла тишина, но вахтерша, которой Вовка показал временный пропуск, сказала, что начальник цеха и мастер не ушли, но, скорее всего, заняты, и при этом гаденько ухмыльнулась. Вовка недоуменно пожал плечами и взбежал на третий этаж, где помещались кабинет начальника и комната мастеров. Хорошо бы еще сырье осмотреть, да кипные рыхлители, подумал Макаров, открывая тяжелую дверь, за которой пахло металлом, маслом и еще чем-то фабрично-заводским. Он уже хотел позвать кого-нибудь, но так и застыл с открытым ртом. Из-за неплотно прикрытой двери напротив входа на этаж доносились сладострастные стоны и какие-то невнятные слова! Вовка на цыпочках подкрался ближе и заглянул в щелку. Массивный голожопый мужик в рабочей куртке возлежал на тетке и активно трудился на ниве улучшения текстильной технологии, или, попросту говоря, безудержно трахал ее, приговаривая:

— Дадим стране угля!

На что женщина отвечала:

— Бля!

Или:

— Пятилетку в четыре года!

— В девять месяцев!

Ну, и далее, в том же духе.

Макаров уже устал стоять, когда мужик радостно выдохнул:

— Все!

И припал к своей визави.

А тетка ответила:

— Ну, спасибо тебе, Кузьмич, премию выпишу.

— На что Кузьмич бодро ответил:

— Рад стараться, Ваше высокоблагородие, государыня-матушка!

И затолкал обмякший член в промасленные штаны. А потом, откозыряв по-военному, пошагал к выходу, то есть, прямо к Вовке. Макаров отскочил в сторону и спрятался за шкаф, а когда Кузьмич скрылся в комнате мастеров, Вовка смело вошел в кабинет начальницы. Вошел, громко топая, а за три метра до лежбища перешел на строевой шаг. Начальница все еще лежала с призывно распахнутыми белыми бедрами и обмахивалась руками, словно веером, томно закрыв глаза.

— Это опять ты, Кузьмич? Баловник!

— Никак нет! – рявкнул Вовка. – Старший лейтенант Макаров! Представляюсь…

Ну и далее по строевому уставу.

Дама лениво открыла глаза и, показывая пухлой рукой на гладко выбритый выпуклый лобок, молвила лишь одно слово:

— Хотите?

Макаров был не прочь, но не после Кузьмича, и вообще Вовка предпочитал другую обстановку в стиле романтического ужина, а не околотехнологический трах на разрезанной пополам хлопковой кипе. Поэтому он снова рявкнул: «Никак нет!», и застыл, поедая глазами начальство, то есть раскрытые бедра и изрядно увлажненную Кузьмичем промежность. Дама развела руками, нет, так нет, и попросила:

— Ну-ка, помоги даме встать!

Вовка, конечно, помог.

— Екатерина я, – сказала дама, не торопясь запахивать синий рабочий халат на большущей белой груди.

— Вторая? А, может, третья?

Дама жеманно откинула голову и улыбнулась маленьким, ярко накрашенным ртом:

— Нет. Всего лишь Матвеевна. Начальник цеха.

И попыталась сделать книксен, то есть реверанс, а Вовка, сорвав с головы кепку-бейсболку, попрыгал в бодром мушкетерском приветствии. Екатерина Матвеевна благосклонно восприняла Вовкины ужимки и прыжки и кивком головы пригласила Макарова за рабочий стол. Вовка бодро плюхнулся на предложенный дамой стул, та уселась в кресло, и Макаров услышал (или показалось?), как ее влагалище сочно хлюпнуло.

— Так какое у Вас дело? Или, так, приключений ищете?

— Шеф сказал, брака у вас много. Просил разобраться.

— А кто у нас шеф?

— Виктор Петрович Щербинин.

— Как же, как же! – обрадовалась Катерина. – Хорошо помню! И как он?

— Отлично! Женился недавно.

Катерина аж присвистнула.

— Вот как? И как она?

— Большая женщина. Видная.

— И чего же у нее… видного?

— Все. Большая ж… задница, и большие с… груди. И на лицо симпатичная!

— Ну, раз так…

Возможно, у Катерины были какие-то свои виды на Щербинина, уж очень разочарованной она выглядела.

— Ладно. Вы где остановились?

— Пока нигде. А Вы что посоветуете?

— В общежитии не советую. Бардак там. Да и начальства до завтра не будет. В городской гостинице мест нет, там гости, на конференцию приехали.

— Тогда где же?

— А знаете, поехали ко мне!

Она аж привстала с кожаного кресла, и ее влагалище снова хлюпнуло.

— А что у Вас, хрущевка?

— Нет, загородный дом, сад, огород, сарай, баня и двенадцать соток земли.

— Продаете?

— Нет, это я так… к слову пришлось…

— И удобства во дворе?

— Ну, да…

Деревенскими сортирами Вовку было не испугать, сиживал он и над затопленной дождем ямой, полной протухшего дерьма и опарышей.

— Я Вам на втором этаже постелю, там сеновал, – привела она последний довод.

И Макаров сдался.

— Сеновал, так сеновал!

Она обрадовано вскочила, скинула, нимало не стесняясь, халат и, виляя всем телом, надела через голову цветастый сарафан.

Екатерина Матвеевна была средней во всем. Рост, объемы, лицо не вдохновляли на немедленные «подвиги», но и сильно не огорчали. В общем, симпатичная курносая женщина бальзаковского возраста, лет, эдак, тридцати-сорока. Да и лифчик ей пока не требовался.

Катерина заперла кабинет, и они вышли на улицу. День кончился. Загорелись редкие фонари.

— Вот и хорошо! – обрадовалась Катерина, продолжая разговор, и ее щечки запылали. – Завтра у дочки день рождения, отметим!

Вовка решил польстить даме.

— И сколько ей, лет десять?

— Почему? – удивилась Матвеевна. – Восемнадцать!

И вдруг сорвалась с места.

— Такси, такси!

В машине начальница старательно прижималась к Макарову горячим боком, гладила его по бедру и по вспухшему бугру под ширинкой. Видимо, усилия Кузьмича были недостаточны, и дама хотела еще. «Снегопад, снегопад, если женщина просит!», – вертелось у Макарова в голове, и он стал поглядывать на ее полуобнаженные груди в глубоком декольте легкомысленного сарафанчика. И он запустил руку Катерине между ног, ощупывая плотные безволосые губы. Там уже подсохло.

Между тем такси уже вырвалось из городка и пылило по проселочной дороге. А ладонь командировочного была уже полна Катиных выделений.

— Подожди, подожди! – жарко шептала она на ухо Вовке. – Подъезжаем уже!

ГАЗ-24 закачался на ухабах и подкатил к неосвещенной избе.

— Приехали! – пропела Катя, выскакивая из машины. Вовка, обтерев о сидение руку, сунул водителю мятый рубль и выбрался из такси. Вечерело. Быстрые летние сумерки уже закончились, и на темном небе загорались первые звезды.

Они вошли в темные сени, и Катя защелкала выключателем.

— Не щелкай, Катька! – проворчал женский сварливый голос. – Свету нету!

— Так Вы бы керосиновую лампу зажгли бы, что в темноте сидеть!

— А я все и так вижу! Опять мужика привела?

— И не мужик это вовсе! – обиделась Катерина. – А квартирант!

Ладно, подумал Вовка, за немужика ответишь, и скоро! А что это за старуха? Мамаша ее, что ли?

Катерина нашла лампу и, чиркнув спичкой, зажгла фитиль, накрыв несложную конструкцию закопченной стеклянной колбой. В комнате сразу стало светлее, и Вовка сразу заметил на диване голую немолодую женщину, которая с любопытством поглядывала на гостя.

— Ничего, справный! – с явным удовлетворением заметила старуха.

— А что же Вы, мамаша, голая сидите?

— Так жарко! Потею.

Потеть у нее было чему. Если взять Катерину и увеличить ее телеса где-нибудь раза в полтора-два, то как раз получится ее габаритная мамаша. Огромные сисяндры размером с десятилитровые огнетушители спускались на круглый живот, который, в свою очередь, словно фартуком, закрывал бабкин лобок почти целиком, не скрывая, впрочем, глубокой, как овраг, щели, заросшей седыми кудрявыми волосами.

— И, правда, жарко! – пропела Катя. - Я, пожалуй, тоже разденусь. Жарко!

Кирпичные стены за день накопили тепла, и теперь оно щедро лилось в комнату. Катя торопливо стащила сарафанчик и уселась рядом с бабкой. Все познается в сравнении, и Катерина «помолодела» лет на десять. Ее и так небольшая грудь стала на вид еще меньше, а из больших губ высунулись малые. Катькина мать вдруг раскорячилась и, ухватив себя за седину, растащила по сторонам жирные, истекающие соком губищи. Откуда ни возьмись, выскочил длинный, размером в половину Вовкиного члена клитор. Выскочил и задергался! А Вовкин член задергался в ответ, извергая все, что накопилось за долгое время, в тесные трусы-плавки. Борясь со сладкой истомой, Макаров выхватил из джинсов и мокрых трусов стреляющий спермой член и направил в сторону сидящих с разведенными ногами женщин.

— Я же говорила, что справный! – засмеялась бабка.

А Катерина ничего не сказала, потому что бешено терла ребром ладони красные от желания губы, а другой рукой тянула и крутила соски.

— Ну, Катенька, подожди! – схватила ее за руки бабка. – Сейчас квартирант очухается и тебя поебет. Ненасытная моя! Приготовь-ка нам лучше окрошки.

Катя со вздохом оторвала руку от жадной щели, с трудом встала и, топоча белыми босоножками по крашеным доскам, удалилась на кухню, а бабка поманила Вовку пальцем.

— Ты, внучек, мою Катьку не обижай, – сказала она. – Сиротой она росла, без отца, и муженек от нее сбежал, когда она на сносях была…

Она много чего еще говорила, а сама теребила узловатыми пальцами гигантский клитор. И когда Катерина вернулась с большой миской окрошки, она уже билась в конвульсиях, орошая диван и пол возле него жидкими выделениями из влагалища. «О, матушка в своем амплуа!», – сказала Катя, поставила миску на стол и поскользнулась, наступив одной ногой в лужицу Вовкиной спермы.

— Холодненькая! Навались!

Продолжение следует