На следующий день были неприятности — сразу после первого урока.

— Курилку себе тут устроили! — негодовала техничка. Позади нее глухо звякнуло ведро — видно, кто-то споткнулся, пробираясь через руины не сданного в срок ремонта. — Сейчас вот увидите, Нина Васильевна, прямо там и поймаем кого-нибудь. Совсем наглость потеряли! — сбивчиво выразилась она, заходя в туалет на четвертом этаже.

Там никто не курил, но всего минуту назад творились еще более сомнительные вещи. Под одной из дверец можно было увидеть ноги в джинсах и кроссовках, почему-то в профиль и у самой перегородки. А кроме того, еще одну пару ног, девичьих и голых, что становилось всё заметнее: перед кем-то в кроссовках старшеклассница опускалась на колени. В ее шнурованных розовато-серых полуботинках на каблуке это было не очень удобно, и вообще некоторое время шла какая-то слегка неуклюжая возня, пока наконец в проеме под дверцей не показался краешек ремня от приспущенных джинсов. Ремень был недвусмысленно дамским.

Но тогда-то и послышался издали сердитый голос. Нога в кроссовке дала легкого пинка голой ноге чуть повыше колена, и девушка суматошно вскочила, чуть не потеряв равновесие. Полуботинки исчезли куда-то вверх, в проеме под дверцей быстро мелькнула рука, подбирая джинсы, а затем раздался плеск спускаемой для виду воды. Кабинка распахнулась, ровно когда вошли техничка и завуч.

— Здравствуйте, — скромно сказала Теряха, выходя. Дверцу она быстро она захлопнула и старалась прикрывать.

— Ирочка?… — удивилась Нина Васильевна.

— Ничего, что я тут занимаюсь? Я заочно на подготовительных, уже через месяц зачеты, совсем времени нет…

В самом деле, на подоконнике лежала обложкой вверх раскрытая книга, затрепанная, глубоко советских лет издания, с названием «Анатомия человека».

— А кто курит? — гаркнула техничка.

— А… я вот как раз думала, что это они, которые курят, а это вы, — сказала Теряха и мило улыбнулась. — Молодые люди, я не знаю, шестой класс, седьмой, голос едва ломается… Что я с ними сделаю? Но они тут так, иногда.

— Безобразие! — гаркнула техничка.

— В женский туалет… — сказала Нина Васильевна с тихим возмущением. Она могла раскричаться не хуже технички, но только при сольных выступлениях.

— Ну, девочки тут тоже бывают. Вчера вот одна плакать приходила.

— Замуж выйдет — тогда пусть плачет, — сурово сказала техничка и гаркнула: — Я запираю!

Теряха слегка опешила.

— Прямо сейчас?… — спросила она, попятившись и почти прижавшись спиной к дверце кабинки.

— Да! — гаркнула техничка и торжествующе извлекла огромную связку ключей.

— Ты бы лучше в библиотеке занималась, — сказала Нина Васильевна миролюбиво, почти извиняясь, — а то что тут глаза портишь, дымом дышишь…

— В библиотеке столько интересного, отвлекаешься, а еще иногда лезут через плечо картинки смотреть, — сказала Теряха тоном смущенной отличницы. — Я тут привыкла, я…

— Привыкнешь и сама потом курить начнешь! — Техничка звонко тряхнула ключами.

— Н-ну ладно. — Теряха взяла из-под батареи рюкзак, положила в него «Анатомию» и быстро направилась к выходу. — Ой, вон они!

Пожилые женщины дружно обернулись.

— Курильщики наши? — спросила Нина Васильевна.

— Ага, — сказала Теряха. — По лестнице поднялись, увидели вас и в мужской свернули.

— Ох я им сейчас!… — гаркнула техничка и вперевалку зашагала прочь, торопясь застигнуть несуществующих хулиганов с поличным. Завуч отправилась следом. Когда они преодолели завал и направились в противоположный конец этажа, Теряха юркнула обратно в туалет и раскрыла потайную кабинку.

Анюта Степанкова ютилась на узком бачке, опустив подошвы на сиденье. Вид у нее был как у напуганного ребенка, когда наконец вернулся кто-то из взрослых. Между расставленных ног из-под юбочки нелепо топорщилась круглая сливная рукоять. Теряха откинула юбочку и шумно спустила воду, задев суставами пальцев Анюткины трусики. На голые ноги Степанковой опять попало множество мелких холодных брызг.

— Разорили мое гнездышко, — сказала Теряха, когда вода утихла. И с чувством добавила: — Бляди.

Анюта хихикнула. Теряха ударила ее ладонью по губам — несильно.

— На истории, — сказала она, преспокойно запустив руку себе в джинсы, — отпросишься выйти в полвторого. Туалет на втором этаже. А за этот вот цирк… — Теряха вынула руку и приложила мокрые пальцы к губам Анюты, — ты не будешь бессовестной астартиновой шлюхой и полижешь мне задницу тоже.

Анюта что-то недовольно промычала, мусоля Теряхины пальцы во рту. Затем вытерла рукой приставший к губам волосок и собиралась было слезть, но Теряха, шагнув назад, взяла ее за щиколотки и резковато потянула на себя. Степанкова ойкнула, когда черный пластмассовый шарик уперся ей прямо в промежность.

— Прикинь, тебя бы сейчас тут заперли, — сказала Теряха.

— Они же сейчас вернутся, — жалобно сказала Анюта, пытаясь высвободить ноги. Теряха, неожиданно цепкая, несколько раз хватала ее и снова вжимала трусиками в рычажок. Кажется, ее это забавляло.

— Ладно, сматываемся, — объявила наконец Теряха. — Да все нормально, — сказала она, довольная собой, когда они вышли к умывальникам, и Степанкова опасливо выглядывала наружу поправляя юбочку, — они теперь по всей школе гоняют накуривших тут призраков, так что можешь не красться на носочках. Киска.

И шлепнула Анюту сзади между ног, когда та шагнула, — несильно, но чуть ли не на виду у всякого, кто мог проходить мимо.

*

До истории было три урока и большая перемена. Теряха все это время совершенно не замечала Анюту, и та все сильнее нервничала от школьной обстановки, звонкой и нудной, совершенно не похожей на то, во что она впуталась со вчерашнего дня. Можно было подумать, что всего этого и не было на самом деле, если б не ныло причинное место, отвлекая от уроков, путая все мысли и заставляя бояться каких-нибудь новых неприятностей.

Злиться на Теряху глупо, решила Анюта: Теряха вела себя еще и поприличнее, чем кое-кто из парней. Скажем, Серега Витков, который ей, между прочим, казался необычным и даже загадочным.

Вся загадка его оказалась в том, что он давно и страстно мечтал «присунуть телке между сисек» — о чем не преминул рассказать, пока сжимал потными ладонями Анютины груди и елозил между них членом, натирая кожу. Упомянул даже о том, как дрочил много лет на какие-то плакаты, жаловался, что порнуха на тему вся не та — везде, мол, «сисяры от такие», а ему бы «вот как у тебя, только самый децл побольше»; в общем, не только терся об нее, но и говорил как бы об нее, сам с собой, заводясь от собственных слов; единственный раз что-то ласковое прозвучало в голосе, когда потом попросил облизать ему головку, «а то к трусам прилипает». Сколько Анюте пришлось потом отмывать шею и подбородок, его, конечно же, не волновало. И уж тем более — что она осталась совершенно неудовлетворенной.

Так мало того: через пару месяцев, когда грудь у нее как раз еще чуть-чуть выросла и стала как сейчас, он снова пробовал к ней подкатить! И когда Анюта сорвалась и сказала, что он мудак и задрот, Витков искренне растерялся и сник, — то есть ему и в голову не приходило, что он что-то делает не так! Вон сидит, уткнулся в тетрадь, отблескивает своей каштановой шевелюрой. Тьфу на него, — если кто и загадочный, то Теряха. А чего она от Анюты требует, ну так это… у нее же нет члена, чтоб взять и присунуть в свое удовольствие.

И, кажется, она была бы не прочь, — вон как истормошила между ног. Вчера такая вся была «мне важно, что ты не получаешь удовольствия», а сегодня уже по щекам не бьет, зато хлопает по другому месту, как будто заявляет права на Анютино тело. Лижет-то у нее Степанкова в своих целях, хотя и выглядит это как женский секс. Тоже обидно, наверное, когда вот так используют, — черт ее знает, лесбиянка она или как; небось и парня ни одного не было. И на нее никто не смотрит, и она уж точно не стала бы снисходить до таких, как Витков.

Анюте мельком представилось, каково было бы, если б у Теряхи был член — ну, искусственный, например, который пристегивается. На ее небритом лобке выглядел бы как настоящий. Конечно, это было бы не в туалете. Теряха раздвинула бы ей ноги, держа за щиколотки, вот как сегодня, — нет, Анюта сама развела бы полусогнутые колени, глядя… но тут надо вообразить себе голую Теряху, а это сложно. Лучше сзади, — Теряха будет просто голосом, дыханием, шарящими руками…

Так, не надо забываться. Астартин. Теряха — средство от прыщей, не более. У нее свои прихоти — а что делать, она такая одна. Это умение не давать себя просто так использовать — это тоже надо как-то взять от нее; может быть, это тоже от астартина. А сам процесс… ну, от докторской дочки можно по крайней мере ожидать чистоплотности. Да и мальчики просто обдрочились бы все, если б видели.

На перемене Анюта специально сбегала проверить на четвертый этаж — оставалась слабая надежда, что завуч и техничка в погоне за курильщиками обо всем забыли, и тогда с Теряхой можно было бы передоговориться на привычное место. Увы, укромный туалет был наглухо заперт, и можно было подумать, что здесь никогда и не прятался никто — только мрачнел неживой беспорядок брошенного ремонта.

*

Полвторого надвигалось медленно; «можно выйти?» получилось неуклюже и невовремя; от пустых коридоров, отзвука шагов на лестнице нервозность только росла. Мало кто сейчас ходил по школе, тем более что у младших классов, занимавшихся на втором этаже, уроки уже кончились, но уж если сейчас их кто-то застукает… Оставалось полагаться на Теряху: должна же она знать, что делает. С другой стороны, что ей? Выкрутится с легкостью, как сейчас прогуливает историю. А Анюте опять придется сидеть на бачке и трястись от страха.

Она надеялась, что Теряха будет ждать, сидя на подоконнике, но ничего подобного: пришлось высматривать ее ноги в кроссовках под дверями кабинок, что было как-то глупо и еще сильнее Анюту встревожило. Вот кто-нибудь войдет, когда они там будут вдвоем — и что увидит? Еще глупее было тихо стучаться в дверь кабинки.

Теряха впустила ее, повернулась к боковой стенке и принялась расстегиваться. «Сначала работаешь над пиздой, — сказала она деловито, — потом как условились, и к пизде уже не возвращаешься. Гигиена, микрофлору оттуда туда не заносят. Запомни, пригодится, когда начнешь в жопу давать без гондона».

Отхлестала без рук, можно сказать. Как условились! Гигиена! А ей в рот, значит, все равно, что попадает! Впрочем, в этом и суть. В рот попадает астартин. Анюта уже решила, что готова ради этого кое-что стерпеть.

Красивая у Теряхи задница, кстати, — отметила она. Когда стоит вот так, чуть ее отставив, можно подумать, и не она вовсе. Мало ли брюнеток с хвостиком.

Примостившись внизу, Анюта уже поневоле уткнулась носом между Теряхиных ягодиц; сзади это делать было непривычно — то есть совсем уже не походило на минет.

— Не буду я никому в жопу давать, — сказала она и юркнула языком в Теряхину промежность, небритую, невкусную, но такую полезную для прыщавых девочек, над которыми смеются в раздевалке. — Вот вообще начну лизать у девок и получать удовольствие, и ты мне не запретишь.

Болтовня чем-то помогала. Теряха, как и в прошлый раз, явно не хотела показывать, что ей нравится процесс.

— Вылижи техничку, — сказала она презрительно. — Я бы даже посмотрела. Можешь надеть свадебное платье, она заведется. А потом чтоб она тебе его задрала и выебла шваброй. Типа навела чистоту, считай, что теперь замуж целочкой идешь.

— Кисочкой, — лукаво сказала Анюта, раскрыла рот пошире и вжалась в горячее и мокрое, посасывая, словно целуясь с животно-набухшими нижними женскими губами. Астартин. Как бы ты ни выделывалась, ты течешь. Мне нужна только чистая кожа, и я буду всем, чем захочу. Захочу — соблазню даже девушку, чтобы попробовать, как это на самом деле, для удовольствия. А ты будешь сохлой врачихой, такой же злой на весь мир.

— Харэ, — сказала Теряха, тяжело дыша. — Перемещайся. — И отвела рукой правую ягодицу, приоткрываясь.

Анюта сглотнула, перевела дыхание и осторожно проехалась языком вверх. У Теряхи красивая задница, напомнила она себе. Мальчики, которые сейчас изводятся от скуки на истории, совсем бы уныли, если б знали, что тем временем творят две девчонки… Упругий Теряхин анус оказался как-то даже приятен на ощупь. Анюта потыкала его кончиком языка, лизнула несколько раз, покружила, касаясь щекой Теряхиных пальцев…

Кажется, ей действительно очень этого хотелось. Теряха схватила Анюту за волосы на затылке, бедра ее напряглась, дыхание перехватило… но затем она прошептала: «всё, беги на урок» — как-то по-новому, едва ли не ласково — и отстранилась.

— Кое-что попробую устроить, чтобы нам по туалетам не мотаться, — сказала она, натягивая трусы и джинсы. — Завтра после уроков, если получится. Беги, что ты тормозишь, тебя там потеряли уже.

Выражение ее лица показалось Анюте каким-то даже глуповатым. Ботанка Теряшева, какой она всегда была, только довольная и немного растерянная. Словно это не с ней сейчас они были двумя женщинами, пытающимися друг дружку использовать: взаимное презрение, взаимная нужда — и в результате всего этого, как ни крути, откровенный и грязный секс в нарушение всех мыслимых правил.

В ее интимной жизни всегда не хватало какой-то такой интриги. Ее не волновала романтика, наоборот: она мечтала когда-нибудь встретить привлекательно-циничного мужчину, а не просто грубого кретина, как Витков и в общем-то все остальные. Вот если кто-то раскусит все ее хитрости, выдержит всю нервотрепку, заставит побаиваться своей расчетливой решительности — тогда и пенис в Анютиной попке не будет такой уж прямо ужасной невозможностью; как ни грустно, ближе всего к этому смутному идеалу оказалась Теряха — но и она была всего лишь Теряхой. Она может вить из Анюты веревки за глоток астартина, но больше у нее ничего ни для кого нет, и за Анюту она цепляется не меньше, чем та за нее.

Черт, лучше бы на ее месте была… но нет, как так можно, это какое-то уже издевательство над собой.

На часах было без двадцати два, когда она вернулась в кабинет истории. «Степанкова, вы… потерпели кораблекрушение? Попали в плен? Стряхивали с хвоста неприятельскую разведку?» — вопрошал Михаил Алексеевич, похожий на пузатую сову.

— Извините, — сказала Анюта. — Женские дела.

Шумовой эффект в классе был ровно таким, какой требовался. Если вдуматься, даже и не соврала.

*

Ира Теряшева не торопясь шагала к кабинету английского, из которого как раз высыпал то ли восьмой, то ли девятый класс. Ей было приятно, как никогда прежде, и вместе с тем как-то кисло на душе.

Школа не была для нее мучением лишь потому, что дома всегда было еще хуже. Нет, у нее была по-своему замечательная мама — многое позволяла, не забивала голову какими-нибудь дурацкими правилами и требованиями, не пыталась распланировать будущее за нее, часто была ей скорее как старшая сестра…

Беда была в том, что мама срывалась. Постоянно. По малейшему поводу. Двадцать лет работы с маленькими детьми, и хуже того — с их родителями, которые вечно на взводе, врачам не доверяют ни на секунду, но притом в «народных» и всяких там «тибетских» средствах не сомневаются… Понятно, что нервы ни к черту. А профессия не та, чтобы нервам волю давать.

В школе Иру всегда окружала равнодушная тишина. Дома стоял непрерывный крик. Грех жаловаться на отсутствие подруг, невнимание молодых людей и чьи-нибудь редкие подковырки. В Москве все будет.

Ира с горечью понимала, что любая другая на мамином месте ни за что бы ее не отпустила, сделала бы всё, чтобы не остаться совсем одной — но мама попросту была не из таких людей. Она никогда не закатывала истерик затем, чтобы чего-то от Иры добиться. Ее просто могла вывести из себя любая мелочь в любой момент. Скорее сама Ира научилась управлять мамиными порывами. Мрачное остроумие, обезоруживающее нахальство, мгновенное превращение в скромную книжную девочку — все это кое-как помогало. Иногда целыми днями дома было спокойно и весело. Потом неизменно снова наступал ад.

В школу Ира ходила отдыхать. В школе была тишина. Даже кое-что более успокаивающее, чем тишина: шум, относящийся не к ней. Ира не отсвечивала, не улавливалась, не преодолевала порог восприятия. Теряха и Теряха.

Так было до вчерашнего дня.

Восьми-девятиклассники рассеялись. Ира зашла в кабинет. Евгений Витальевич сидел, подперев обеими руками голову, над ворохом тетрадных листов, исписанных разными почерками. Увидев Иру, он заметно просветлел лицом.

— Mr. Fedorenko, — сказала она с не вполне наигранным смущением, — у меня к вам просьба — небольшая, но необычная.