Я ещё не раскрывал профессору Снейку всех тонкостей запланированной работы. Думаю, он и так уловил некоторое представление, во всяком случае — о своей роли. А больше ему и не требуется.

Мы до полуночи проболтали о девицах школы Слизерин, и о том, что называют планкой «морально-волевых качеств». За бутылкой вина Снейк быстро ввёл меня в курс дела. За прошедший год «Гриффиндоры» значительно уступили «Злизеринам» по успеваемости, выходя в годовой отчётности на предпоследнее место. Не последнюю роль в этом и сыграли эти самые качества, а вернее их отсутствие у, как минимум, одной из школ. А теперь уже и не только у одной.

«Этого нельзя так оставлять!» — жаловалась позже Гермиона, — Вы должны что-то сделать! Система прогнила! Воспользуйтесь, наконец, своими полномочиями и наведите порядок! Если не Вы, то кто?!…»

Гермиона. Лучшая ученица и местная знаменитость. Снейк ненавидел её. Всегда. А в последнее время особенно. Подумывал даже «убрать» её. Благо, я появился вовремя и отговорил его от этой опрометчивой затеи.

С чем связано негодование Гермионы? Как раз с тем, о чём рассказал Снейк. Наличие фаворитизма в преподавательской среде. Причём фаворитизма особого рода: что-то вроде теневого института, негласных правил по отработке долгов и исправлению оценок. Будь то честолюбивая троечница или дочь строгих родителей, у этих девочек имеются крайние средства задобрить преподавателя, обойдя жёсткую вертикаль отношений «студент-преподаватель», буквально опрокидывая её на плоскость.

Однако со своей приверженностью субординации Гермиона не просто не может конкурировать с ними: малейший прообраз мысли об этом включает в ней надменную истеричку с уязвлённым чувством достоинства.

«Репутация школы Гриффиндор — моя репутация!» — вечно орёт она. Поэтому ей во что бы ни стало требуется восстановить надлежащий порядок вещей.

Она вламывается в мою башню-офис спустя пару дней моего пребывания в здешнем мире. Девочка, от имени которой я нашёл письмо — оно лежало на подоконнике. Гермиона Грейнджер… Вспоминаю нашу первую встречу, и меня ностальгически мутит от её мордашки — сердитой и взыскующей справделивости.

Минуя формальности, Гермиона излагает содержание письма в развёрнутом виде. Она говорит, говорит, говорит… А я не могу отделаться от ощущения своей неприкаянности, чужеродности здешнему миру, наложившему на меня магические путы. Единственное, на чём могу сосредоточить внимание, — облик примерной ученицы. Кажется, черты её лица при всей своей ювенильности всё же имеют на себе отпечаток некоторой взрослости. Во всяком случае, хотелось бы в это верить.

«… я ж не ссаный уголовник, ёпт. Сколько ж ей лет-то?…» — думается мне.

— Вы меня вообще слушаете?!

— Что?… Ах, извини, деваха… Ты права, Профессор Снейк — тот ещё змей!

— Деваха!?!?

Моя рассеянность оставляет Гермиону в недоумении. Перед тем, как уйти, она ещё раз требует принять меры, упомяная про другое, УЖЕ ОТПРАВЛЕННОЕ письмо, на этот раз в надзорный орган — Акдемию Магов, который уполномочен консультировать о порядке урегулирования служебных правонарушений, в том числе этического характера.
• • •
«Вот же бл*дь!» — выругался Снейк в сто десятый раз.

— Слушай, Джинни, так не пойдёт. Так нельзя… ТАК НЕЛЬЗЯ!!! Она мне всю жизнь портит!

Он нервно ходит по комнате и разве что не грызёт ногти, пока я укладываю в камин дрова.

«Спокойно, дружище…» — бормочу я.

В моём мозгу уже зреет план. Мне приходилось иметь дело со строптивыми особами женского пола. («Ах, Джаспер…») Держу пари, Снейк не ожидал, что незваный пришелец окажется не просто отличным собутыльником, но и ещё умудрённым жизнью, извращённым сукиным сыном.
• • •
Да… Условия конкуренции между школами сложились довольно специфические. Я пробыл в качестве «заместителя» Дамблдора от силы пару недель, однако даже я нахожу эту ситуацию как минимум необычной, как максимум — анормальной. И день за днём Гермиона приходит в мой офис, чтобы компостировать мне мозги, обвиняя Слизерин в «нечестной игре».

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, — какая ещё нечестная игра?..

— Сами понимаете какая!

— Не понимаю о чём ты…

— Я не буду вам ничего рассказывать, профессор Дамблдор. Вы и сами прекрасно всё знаете!

—…

— Я же вижу, как вы иногда на меня смотрите. Думаете, я ничего не вижу?

Гермиона говорит это с жаром, вероятно, пытаясь скрыть смущение. Она, конечно же, права: я знаю об «отработках» на парах у Снейка. По меньшей мере. И да, я изредка позволяю в её отношении оценивающие взгляды. Однако признаваться в этом несколько неудобно, поэтому говорить что-либо я не собираюсь, а её упрямый взгляд попросту игнорирую.

«Советую принять меры, профессор, иначе простой жалобой в министерство дело не обойдётся. Вот увидите». Эта фраза, брошенная напоследок, заставляет меня занервничать.

«Чёртовы демократические процедуры… — хмуро подумал я, — не уж-то любой студент вправе делать доносы? Мы в средневековом замке или где?»

Она уходит, благовоспитанно попридержав дверь, чтоб та не хлопнула. Для меня этот вежливый жест ни что иное как свидетельство неуёмного бахвальства, как и всё прочее в персоне Гермионы.

Я остаюсь сидеть за столом. Её юбка, исчезая в проёме, последний раз колыхается, напоминая о чём-то… Образ, навеянный беседой со Снейком: «честолюбивая троечница, готовая на крайние меры»; «строгие родители, требующие от дочери полной самоотверженности в учёбе…». То, что по всем понятиям лежит вне плоскости отношений учителя и ученика, по словам Снейка, нашло свою нишу. («Весьма и весьма органичную! — ухмылялся Снейк. — Да, она по-прежнему считается маргинальной, но, знаешь ли… то там, то здесь… гы-гы… всякое…»)

Я думаю об ученицах Слизерин. О времена, о нравы. Печальная тенденция, что тут скажешь. По меркам здешнего мира, конечно.
• • •
Вот так это и было: в первый же день обнаруживаю на подоконнике письмо. В нём Гермиона обвиняет систему в коррупции, а лично меня — в «недосмотре» и «попустительстве». Насчёт письма она не пошутила и отправила заранее. Снейк пообещал замять это дело, благо, у него есть знакомые в наблюдательной комиссии.

«ВОТ МРАЗЬ!» — кричал он, и я не мог не согласиться. Не успел я как следует освоиться на новом месте, а мне уже угрожает какая-то сопливая малявка. С ней нужно что-то делать. Но что?

Я сидел в своей башне и размышлял. Хладнокровно жёг дрова в камине. Любовался видом из окна. Кормил питомца-сову, которая почти не подавала признаков жизни (хотя еда исправно исчезала). Не один час я просидел за столом, проникаясь птичьим молчанием и, кажется, находил умиротворение. Снейк пообещал отмазать меня от служебных совещаний, от меня требуется лишь не показываться на глаза. В этом умиротворении и был составлен План.
• • •
Я никогда не забуду тот день, когда спокойствие Гермионы уподобилось Титанику. Айсберг ещё не показался, но его предчувствие ощущалось сильней и сильней. Этим айсбергом оказался тест профессора Снейка, который Гермиона благополучно «провалила». Разумеется, в кавычках. Гриффиндоры опустились ешё на несколько баллов ниже. Самооценка Гермионы существенно надломилась. (Вечером Снейк ухахатывался, рассказывая, как «эта бл*дь выбежала из класса вся в слезах»)

«Всё идёт по плану! — радовался Снейк. — Джинни, ты — гений!»
• • •
Ещё до теста мы приняли меры, так что личная успеваемость Гермионы по-тихоньку падала. Прежде уверенная в себе девушка приходила ко мне понурой, предлагая мне свои малообоснованные гипотезы, без конца ссылаясь на профессора Снейка и его козни. Я лишь разводил руками, ведь реальных доказательств у неё не было.

«Может тебе просто стоит лучше готовиться к урокам?»

Я взрастил, я дал воду зерну, посеянному Снейком. Впервые за свою жизнь Гермиона столкнулась с чем-то, с чем не могла справиться. До этого всё шло как по маслу. Она никогда не задумывалась, сколь болезненным бывает опыт неудачи, особенно если он растягивается на длительный срок. Тяжелее же всего — бессилие. Тщетные попытки найти виноватых. Конспирологические бредни…

А ведь и правда, раньше она частенько позволяла себе быть надменной, бравировать эрудированностью перед менее «талантливыми» ребятами…

«Талант? Секундочку, профессор Даблдор!… Вы сказали «талант»?! А что если это и правда был всего лишь талант, который я вдруг утратила?!»

«Такое бывает, — поддакивал я. — Всё дело в таланте».

Я пытался по-отечески утешить её. Она не высыпалась. Мало ела. Ходила как зомби.

В конце концов она приняла моё «ненавязчивое» предложение. Я правда не уточнил, чему буду её учить, но она поклялась быть предельно лояльной мне как репетитору. Бедная девочка до того отчаялась, что утратила проницательность. Впрочем, ей простительно быть обманутой, ведь мы с профессором Снейком старше и опытнее, а она, хоть и начитана, но в том, что касается жизни, ещё очень-очень наивна.

Больше всего на свете Гермиона гордится принадлежностью к школе Гриффиндор, вовсе не знаниями как таковыми. Знания она считает производным, ведь только в кругу схожих людей можно быть тем, кто ты есть. Да и вообще быть кем-либо.

Объектом же всемерного презрения Гермионы всегда были Слизерины, особенно та их часть, которая принимает активное участие в «коррупционной схеме», — те самые девочки-студентки, которые задирают свои юбочки в угоду коррумпированным преподавателям, демонстрируя радикальное отсутствие нижнего белья. Гермиона злится, едва припоминая глупые сплетни, которые как мелкие мошки роятся в мелких умах потаскух. Назойливые перешёптывания в коридорах университета. Разговоры о том, что профессор Снейк вместе с другими преподавателями возит девочек-студенток в загородный дом, где проводятся «дополнительные пересдачи».

«Ууух! Как же я их ненавижу! — шипит Гермиона. — Если бы преподаватели воздерживались от фаворитизма! Если бы не профессор Снейк… Если бы не шалавы-слизерин!…»
• • •
Я много чего не рассказывал Снейку. Во всяком случае, подробностей. Да ему, кажется, и не было это нужно. Ему был важен результат. А именно — утрата авторитета, выталкивание Гермионы из привычного общественного пространства, да и просто — с глаз.

Гермиона, чувствуя ответственность за школу Гриффиндор, была готова на всё ради общего успеха, даже если о её жертве никто никогда не узнает. Её самоотверженность временами пугала меня. Временами я даже чувствовал себя паршиво…

«Хорошая, девочка… хорошая…» — приговариваю я, и через несколько мгновений чувствуя себя глуповато. На меня влажно, по-овечьи смотрят девичьи глаза. В камине теплится огонь. За окном идёт дождь. Питомец-сова своим молчанием углубляет немоту сумрачного пространства.

Я отлучаюсь в уборную, а когда возвращаюсь, у меня перехватывает дыхание. Гермиона склонилась над корзинкой с едой (мы устроили пикник прямо у меня в кабинете), стоя на четвереньках. Перед глазами мелькает образ Жасмин, в ушах коротко звучит её томный стон… Однако Жасмин смуглянка, а Гермиона радует глаз ослепительной белизной. Солнце Англии более благосклонно к местным жителям, тем более к таким, как она — худеньким и изящным девочкам-подросткам.

Гермиона, пока роется в корзинке, скрещивает ножки, закидывая одна на другую, и стоя на четвереньках, достаёт из корзинки грушу. Трусиков на ней, разумеется, нет. С невинной непосредственностью, она кусает сочную мякоть, оглядываясь на профессора Дамблдора, т. е. на меня.

Моё сознание так до конца и не оправилось от этой сцены. Весь следующий день я воскрешал её в воображении. Обдрочился словно не бессмертный джин, а сопливый юнец. Даже стыдно за себя.

«Что с вами, профессор? Вам плохо?»

Плохо ли мне? Она не поняла или делает вид? Её сознание ещё совсем невинно, так что допускаю и первый вариант. Но ведь мы провели с ней столько «занятий»… Впрочем, в вопросах кокетства она всё ещё очень неискушённая. Иногда кажется, что она не воспринимает многие из моих просьб. Если бы я её не подталкивал мы бы так и не двинулись с мёртвой точки.

— Ну же, Гермиона! — говорил я много раз. — Куда подвелась смелая и решительная девочка?..

— Это вне моей компетенции, профессор! Пожалуйста, простите меня…

— Проклятье! Разве тебе не интересно исследовать новое? Ты же зубрилка!

Этот безрезультатный диалог повторялся неоднократно, пока я, наконец, не довёл её до слёз. Это произошло в тот день, когда на моём столе лежал «Приказ об отчислении».

«Простите, профессор! — начала она тогда, — Я ни на что не гожусь!!! Прошу, не отчисляйте меня!»

Эмоционально это было не так уж и легко. Я себя, можно сказать, ненавидел. Чёртова сентиментальность. Я знал, что вечером обzзательно напьюсь со Снейком вдрабодан. И позже тот заглядывал мне в глаза: «Ты чего такой приунывший? Что-то не так с Планом? Ну же, Джинни, ответь!» Я отмахивался от него как от назойливой мухи. Перед глазами до сих пор была она — Гермиона. Густо покрасневшая, с опухшим от слёз милым личиком… Да, я повёл себя с ней жёстко. Но ведь она заслужила это. Ведь так?… Или я просто хочу оправдать себя?..
• • •
«Что с вами, профессор? Вам плохо?» — эта невинная фраза навечно врезается в память.

Плохо ли мне? Приглядевшись, я различаю усмешку на её лице. Меня это радует. Значит, она уже не так невинна. («Ай!» — взвизгивает она, когда я отвешиваю по бесстыдно выставленной заднице увесистый шлепок.) Радует, поскольку наш со Снейком план подразумевает большее, чем просто лишить Гермиону чести. На очереди достоинство. И уже потом, одним из финальных пунктов, — пробуждение инициативы в свете новой субъектности.

Поэтому я удовлетворением наблюдаю, как Гермиона хочет произвести на своего профессора впечатление. Я реагирую должным для себя образом. Раздаётся ещё один шлепок. Она взвизгивает.

«Ишь, распутница!» — восклицаю я.

Она, болтая ножками, хихикает, а я опускаюсь на пол и припадаю ртом к розовеющей промежности. От удовольствия коленки Гермионы разъезжаются в стороны.
• • •
Поддержание иллюзии, на которой держался План, было заботой Снейка. Он начислял школе Гриффиндор n-нное количество очков по мере того, как я отчитывался об «успехах» Гермионы. Той всё время казалось, что ещё чуть-чуть, и Грифиндор догонит Слизерин. Разумеется, разрыв поддерживался искуственно, и я был готов к тому, что однажды она захочет большего.

Ей лишили стипендии, но она, кажется, не восприняла это как удар. Она всегда воспринимала её скорее как формальность, свидетельство о статусе нежели как средства к существованию. Ныне же Гермиона чётко осознаёт, что «источник статуса» переместился в какое-то другое место. И под моим чутким руководством она постепенно находит своё место в новой иерархии, которую мы со Снейком любезно выстроили. Хе-хе.
• • •
Моя жалостливость постепенно исчезла: я больше не испытываю скверных чувств. Гермиона всё меньше напоминает хрупкое невинное создание. Педантичную зазнайку она тоже больше не напоминает, хотя бесконечные напоминания о баллах никуда не исчезли. Да, она канючит. Но теперь это что-то вроде способа упорядочить переживания, «рутинизировать» сменяющие друг друга волны стыда и удовольствия; пристыковать новый жизненный опыт к ядру личности, дабы не сойти с ума.

По привычке она щебечет гадости про Слизерин, а сама между тем вовсю исследует новую грань своей индивидуальности. («Что с вами, профессор? Вам плохо?») И я поощряю это как могу. Как у себя в кабинете — занимаясь с ней самостоятельно, так и вне его — давая внеклассные задания, например, пофлиртовать с Гарри.

Однако, как ни странно, Ронни с Гарри не были первыми ласточками. Сначала Гермиона «добывала компромат» на преподавателей, став одной из тех самых студенток, задирающих свои юбки. Это напоминало работу под прикрытием и казалось ей …невероятно возбуждающим. Надо ли говорить, что Гермиона зашла гораздо дальше, чем лёгкий петтинг?

Только с профессором Снейком у неё ничего не вышло — тот не только рассмеялся ей в лицо, так ещё поставил неуд за поведение. Так унизительно Гермиона себя никогда не чувствовала, и от обиды на себя и весь мир, что называется, «пустилась». За спиной слышался шёпот тех, кого она всегда презирала. Кто бы мог подумать, что однажды она перещеголяет их в их же деле. Это была самая нижняя планка, дно, куда Гермиона никогда не рассчитывала упасть.

Раньше она спешно уходила, если ко мне приходил Снейк. Они смотрели друг на друга дикими глазами. Гермиона сухо здоровалась, Снейк иногда даже не поворачивал головы. После того, как он поставил ей неуд, она несколько дней где-то пропадала. До меня доходили кое-какие слухи, но я не смел им верить. Ко мне вернулось прежнее беспокойство.

«Как бы это не оказалось для неё чересчур…» — думал я.

Когда она наконец появилась в моих дверях, я ужаснулся произошедшей перемене. Черты лица заострились, взгляд стал более жёстким. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем она решительно пересекла комнату и встала у окна. Я отметил странное выражение её глаз, коего раньше не было. Я решил не докучать ей и продолжил писать месячный отчёт.
• • •
Я мягко говорю, что больше не буду просить то, чего она не хочет сама. Во всяком случае не буду настаивать. Снейк смотрит с одобрением, переводя взгляд то на Гермиону, то опять на меня

Всё происходит естественно и как бы само собой. Она чувствует себя очень естественной, даже больше, чем когда-либо. И надо сказать, ей это к лицу. Лёгкая стыдливость ей также очень к лицу. Хотя, разумеется, это стыдливость уже несколько иного рода и свойства.

Раньше, если Снейк заставал меня с Гермионой, то она в спешном порядке уходила. Вообще-то, это не удивительно, учитывая что наши «занятия» носили по преимуществу интимный характер.

Занятно наблюдать, как в этом плане произошли разительные изменения. Гермиона не подорвалась при виде Снейка, как бывало прежде, а тот, кажется, напротив, стал излишне скован. Впрочем, то было в самом начале. Теперь же, испив вина, они оба заметно расслабились. Вечер обещает быть интересным. Возможно я наконец узнаю, что же произошло с Гермионой за те несколько дней…
• • •
Я подливаю вина и с удовольствием замечаю, что Гермиона не избегает взгляда Снейка, а тот в свою очередь посматривает очень даже нескромно, пока я услужливо массирую девичьи ступни. Гермиона, заливаясь вином и смехом, без конца ёрзает на своей попе, смешно шевеля пухленькими пальчиками. «Только без щекотки!» — взвизгивает она. Короткая юбчонка задирается, и наши со Снейком взгляды разливаются по внутренней стороне её гладких бёдер. Да, я специально провоцирую её на то, чтобы она подрыгала ножками. Она запоздало спохватывается, понимая, что светит п*здой.

«Ой! — кричит, — Профессор! Ну, что вы делаете? Как вам не стыдно!»

Я некоторое время ухмыляюсь, затем, поглядывая на Снейка, парирую (весьма, на мой взгляд, остроумно):

«А как тебе не стыдно, шлюшка ты этакая, ходить без белья!».

Гермиона краснеет до кончиков ушей, глядит на меня разъярённо. Потом чуть привстаёт, наклоняется к Снейку и что-то шепчет ему на ухо. Вдвоём они заговорщически мне улыбаются. Я смотрю на них, как придурок.

«Что?! — повисает моё тупое вопрошание.

Гермиона поднимается с места и, поправляя на ходу юбку, подходит к моему столу. Я с беспокойством начинаю догадываться, что она сейчас сделает.

— Нет, Гермиона! Стой, куда ты?!

Она брезгливым движением извлекает из верхнего ящика обдроченные мною девичьи трусики. Снейк, поперхнувшись вином, начинает идиотски гоготать. Всё ещё красная до ушей Гермиона смотрит на меня независимо и гордо. Я пристыженно отвожу взгляд.
• • •
Мы пьём до глубокой ночи. Со стороны камина идёт тепло. Всполохи огня освещают лица.

Мы так и валяемся перед камином. Никому даже в голову не приходит встать и занавесить окно, вместо этого мы всё теснее жмёмся в кучу перед огнём, а спиной чувствуем прохладный ночной воздух. Впрочем, к Гермионе это не относится: своей спиной она легла на меня, а ноги вверила захмелевшему Снейку. Тот даже не заметил, как перенял у меня эстафету: для него лапать учениц устоявшаяся привычка. Гермиона же как-то заметно стихла. Возможно из-за алкоголя, а возможно из-за того, что в недавнем прошлом Снейк её отшил, и теперь ей хочется взять реванш.

«В чём дело?» — спрашиваю я. Но на мою учтивость она лишь закрывает глаза и что-то невнятно вякает. Румянец на щеках пылает.

Надеясь, что я ничего не замечу, она нет-нет да присгибает коленки, чуть разводя их в стороны. Кто бы мог подумать. Вчерашняя пай-девочка… Я решаю немножко помочь ей и слегка придвигаю её навстречу Снейку. Ей ничего не остаётся, кроме как согнуть коленки ещё сильней. Подол юбки задирается всё выше, пока наконец не скатывается по бёдрам. По загоревшимся глазам Снейка я понимаю: ему открылся интересный вид.

Это происходит как бы непреднамеренно. Гермиона лежит на моей груди, запрокинув голову. Из-под полуприкрытых ресниц она видит, как я переглядываюсь со Снейком. Тот что-то неслышно шепчет.
• • •
Поначалу мне казалось, что события развиваются очень неспешно и, что называется, «своим чередом». Однако вино, по-видимому, повлияло на мою бдительность. Кажется, я даже ненадолго отрубился.

Я смотрю на Гермиону и вижу её спину. Она присела на корточки и пятится назад, как вдруг испуганно падает ладонями вперёд. «Упс… чуть не упала». Неуклюже она подползает задницей к Снейку. Тот заботливо принимает в свои ладони её оттопыренные ягодицы. Аккуратный вид пухленьких половых губок и порозовевшей щелки завораживает. Снейк не выдерживает, тянет туда ладонь, жадно щупая, наглаживая девичью промежность, лаская клитор, большим теребя попку, как бы намекая на то, что потом не прочь поиграть и с ней. Гермиона вздрагивает. «Профессор Снейк, аа-а…» — томно тянет она.

— Ты хорошо слушалась профессора Дамблдора?

— Да…

— Делала всё, что он тебе велел?

— Да…

— Давай, покажи чему ты научилась.

С этими словами он нежно тыкается головкой члена во взмокшые губки, задавая направление. Гермиона послушно следует этому направлению, старательно насаживая себя на толстую вздыбленность, пока та не входит более, чем наполовину. Всё ещё на корточках, Гермиона наклоняется вперёд, слегка привстаёт. Снейк любуется безупречной формой девичьих ягодиц, с наслаждением наблюдает, как тугая пи*зда оставляет на члене влажный след.

«Ох, как же я люблю вас, студенточки вы мои!» — жарко выдыхает он, в ответ на что Гермиона лишь сладко всхлипывает, начиная вновь опускать зад. Она настолько мокрая, что всего через пару движений скорость и амплитуда увеличивается на порядок. А проходит ещё секунд тридцать, и я уже слышу смачные шлепки: Гермиона делает это буквально вприпрыжку. Снейк, не выдержав такого темпа, не даёт ей завершить один из «прыжков», судорожно вытаскивает член.

«Аах-ах!…»

Гермиона чувствует, как горячее попадает выше ягодиц и на поясницу. Давая ногам чуть отдохнуть, она опирается на руки и встаёт на четвереньки. Снейк, чуть придя в себя, любуется нескромным шоу: тем, как она «пританцовывает» ягодичками, вертит задницей из стороны в сторону, выгибая спинку.

— Ну, что? Как тебе моя ученица? — спрашиваю я.

— Чёрт возьми, Джинни… никогда не думал, что скажу это о Гермионе Грейнджер, но она обалденная трахальщица.

(Гермиона польщённо хихикнула, переминаясь с колена на колено)

— Хе-хе. Я рад, что ты рад. Что ж… Вижу, ты уже готов.

— Глупости! Это была лишь небольшая разведка боем.

— Надеюсь. Думаю, мы вдвоём сумеем её удовлетворить, а?

— Ты сомневаешься?

Снейк не удержался и отвесил по стройной попке шлепок. Я поддержал его ещё одним. Гермиона …среагировала тяжёлыми, грудными «Аа-а». Я понимаю, что она страшно возбуждена.

Не имея желания мучить девочку, Снейк уступает мне место. Гермиона на дрожащих коленках пританцовывает свою попу ближе ко мне. Я вожделенно кладу ладони на гладкие округлости, помогаю устроиться поудобнее, что включает в себя и проникновение членом. Мы начинаем наше многократно отработанное действо…

Я не даю ей потерять голову (и в том, и в другом смысле), придерживаю за талию, задаю ритм. Неспешно, но качественно. Снейк смотрит на нас с нескрываемым нетерпением, жалея, что не взял инициативу в свои руки. В конце концов он встаёт и с ласковым сюсюканьем пристаёт к Гермионе спереди. Та ни капли не против, даже наоборот: чувствуя приближения оргазма, она с жаром вбирает ртом ещё один член. Снейк пытается подстроиться под наш ритм, и ему это не сразу, но удаётся. Втроём мы на некоторое время превращаемся в единое, нехитрым образом сочленённое существо.

Когда через несколько минут я вновь вижу личико Гермионы, оно оказывается наискось рассечённым мощной струёй спермы. Я смотрю на Снейка в недоумении:

— Ты что, ещё раз?

— Ну, извините. Ситуация для меня довольно волнующая. Ничего не могу с собой поделать.

— Слышишь, Гермиона? Это он от тебя так тащится.

— Пфф. Вот ещё.

Гермиона смотрит на Снейка ласковым-ласковым взглядом, полным каких-то неземных обещаний.

— Я и не знала, что вы так трепетно ко мне относитесь.

— Не говори глупостей, Грэйнджер. Просто никак не справлюсь с эффектом новизны.

— Хотите, помогу вам от него избавиться?

Я перебираю в голове светлые мысли, пока эти двое ублажают друг друга. Смотрю на них, и мне с трудом верится, что они до сей поры были заклятыми врагами. А ведь ныне они смотрятся вместе очень даже ничего. Кто знает, чем теперь всё обернётся. Может, Снейк перестанет тащит в постель всех учениц подряд?

Я опять ненадолго отрубаюсь. «Ай-ай-ай!» — неожиданно звонко визжит Гермиона. Я испуганно содрогаюсь, но видя в чём дело, успокаиваюсь. Снейк в своём духе. Мно гие из его учениц наотрез отказываются расставаться с девственностью до свадьбы, и тогда приходится искать варианты.

— Секунду, — говорю я, — мы с ней это недавно отрабатывали.

Я достаю из стола склянку со слизью.

— Вот, пользуйтесь молодые люди.

Гермиона смотрит на меня с благодарностью. С раздвинутыми ногами она лежит на животе, болезненно изогнувшись. Снейк свободной рукой берёт склянку. Другая его рука, вернее указательный палец руки, на полностью затянут чувствительным сфинктером. Приходится порядочно повозиться, чтобы всё сделать как надо, но в конце концов я вижу переплетение их тел: Снейк с мучительным удовольствием вторгается в Гермиону с заднего хода. А чуть погодя, я вижу, как Гермиона сама берёт инициативу: её излюбленная тактика — «запрыгать» любовника до изнеможения.

Точно также, как в самом начале, она принимается неуёмно наращивать темп. На этот раз Снейк сознательно ничего не предпринимает, позволяя Гермионе упиваться чувством полного контроля. В какой-то момент член в её заднице начинает пульсировать и сокращаться. Снейк рычит. Хихикая, Гермиона сбавляет обороты, делает небольшую передышку и затем аккуратно привстаёт. Из слегка растянутой попы вытекает мутный ручеек.

Снейк добрых минут двадцать пребывает в прострации, а затем также постепенно отходит ко сну. Мы с Гермионой ещё какое-то время резвимся, но затем сон сманивает и нас.
• • •
Что сказать, перевоспитание Гермионы проходит успешно, и в этом Снейк прекрасно убедился.

«Каким же глупцом я был!» — говорит он два дня спустя, пока я переворачиваю кочергой горящее полено.

— Ну полный дебил.

Я поддерживаю его комментарием:

— И ведь в самом деле, хотел избавится от такой старательной ученицы… Пожалуй, мне стоит сделать вам выговор, профессор Снейк.

— Ха-ха! Надеюсь на ваше снисхождением, достопочтенный Джинни-Дамблдор-Ваше-Сиятельство! Ей Богу, дурак. И ведь подумать, я считал себя в некотором роде спецом…

— Что ж. Думаю вы извлекли урок из произошедшего.

— Не могу не согласиться. Иногда хорошая компания помогает открыть глаза на некоторые вещи. Так сказать, прозреть.

— Хм. Да вы, батюшка, мыслитель. Посему предлагаю следующий тост: «За хорошую компанию!»

— Поддерживаю!

Мы чокаемся, затем в затяг опустошаем бокалы. Огонь освещает наши лица. Я чувствую, как ко мне постепенно возвращается моя магическая сила.