На следующий день мадемуазель Верховская повела нас на уроки. У нас и классное помещение было особенным, теплым, маленьким и уютным. На доске уже были развешаны большие листы, но лицом к доске. «Сейчас у вас будет рисование, потом арифметика, затем гимнастика», – сказала Верховская. – «Не шумите, ждите учителя». Мы втроем, Тамара, Катя и я уселись на одной скамье за одним столом, а Верховская – за своим у окна. Она достала книгу и принялась читать, а мы принялись ждать.

У нас была обнова – серебряная буква «О» на булавке. Ее надлежало носить на левой стороне груди, не снимая, весь день. Она означала прямое подчинение лишь мадемуазель Верховской и начальнице Леонтьевой. На остальных классных дам, включая Тюфяеву, мы могли не обращать внимания. И еще одна приятность была от этой буквы. Мы питались по особому лазаретному рациону, вкусному и здоровому, почти как дома. У Верховской тоже была своя буква, но золотая и на правой стороне груди.

Дверь распахнулась, в класс вошел невысокий человек в широкой блузе и черном берете и в усах с сединой.

— Bonjour, mesdemoiselles, – сказал мужчина с усами. – Je suis votre professeur de dessin.

Кажется, французский давался ему с трудом, и он перешел на русский, – «Я научу вас рисовать». Мадемуазель Верховская встала и протянула левую руку для поцелуя. Тот припал к ней губами, а Верховская ласково улыбнулась. «Здравствуйте, мсье Васильев!», – сказала она. – «Думаю, пора перестать щекотать меня усами и начать урок». Васильев оторвался от ручки Верховцевой, посуровел лицом, подошел к доске и перевернул первый лист. «Ах!», – удивленно сказала Верховская. «Ох!», – сказали мы и даже привстали со скамьи. На картинке был отображен Давид, победивший Голиафа, но не со своим органом, маленьким и сморщенным, а с настоящим, как у здорового мужчины. И другие два органа, которые притаились в кожаном мешочке под членом, были велики по сравнению с оригиналом Микеланджело Буонарроти. К тому же, картина была так ярка и натуральна, что у меня приятно заныло под животом. Я сунула руку под стол и посмотрела по сторонам. Тамара и Катя делали то же самое, и даже меня опередили. Наши руки были заняты. Они теребили щелки и гладили груди под пелериной, и еще долго рисовать было невозможно, потому что руки тряслись от удовольствий.

А мадемуазель Верховская пошла дальше. Она совсем раскрылась перед учителем, задрав подолы нижних юбок и зеленого платья. «Ну, милейший Виктор Васильевич, перейдем от лицезрения к действию?», – предложила она учителю рисования.

Его не нужно было упрашивать. Он тоже заголился, задрав блузу и обнажив большой изогнутый кверху член. Затем Васильев подхватил Верховскую под колени и вошел в нее одним движением. Она округлила рот и закатила глаза, а мы принялись полировать свои щелки снова и с удвоенной энергией.

Затем мы рисовали женщину Буше, которую пронзал своей головой белый лебедь, и снова сотрясали стол от удовольствий, а учитель опять вошел в мадемуазель Верховскую. Так, со звоном колокола, урок и закончился. Учитель Васильев, не глядя на наши уродливые рисунки, поставил нам по двенадцать баллов и ушел, устало шаркая ногами и забыв свои копии на доске.

Рекреация была коротка, и на следующий урок пришел очень молодой учитель, бледный, но с пылающими щеками. Он, не поздоровавшись и не представляясь, сразу начал урок.

— Решите задачу, мадемуазели. У султана в гареме было пятьсот наложниц, а у его евнуха – сто. Сколько было наложниц всего?

Мадемуазель Верховская засмеялась своим серебряным смехом, а Тамара Аматуни подняла изящную руку.

— Разрешите ответить?

— Да, пожалуйста.

— Пятьсот.

— Почему? – поднял брови молодой учитель. – Если сложить…

— Складывай, не складывай, – возразила Катерина Иголкина. – Всем известно, если у хряка отрезать яйца, то получится боров, который ни на одну матку не взглянет, не то, чтобы покрыть. Так и евнух…

— Браво, Иголкина! – захлопала в ладоши классная дама. – Какие глубокие познания!

Учитель смутился и заглянул в свои записи. «Надо поправить», – сказал он себе под нос.

— Тогда другая задача. У отца было семь сыновей, а когда он женился во второй раз, то родил еще пять дочерей. Сколько…

— А сколько ему было лет, тому отцу, когда он женился во второй раз? – уточнила Тамара. – Если за пятьдесят, то никого он родить уже не мог. У моего отца и член-то стоит по большим праздникам, когда он выпьет много вина.

— Тогда придумайте сами какую-нибудь задачу, – совсем растерялся учитель. – А я решу.

Он повернулся к доске, чтобы писать, и увидел скабрезные рисунки Васильева. Тут он ссутулился, как елка под снегом, и завертелся, а на его светлых панталонах расплылось темное пятно. Институтки захихикали, а классная дама сказала:

— Подойдите ко мне, господин учитель, я Вам помогу.

Он, пылая от смущения, приблизился, а Верховская, расстегнув пуговицы на помочах, освободила от мокрых панталон. Его член еще был крепок, и потому мадемуазель взяла его член в руку.

— Я помогу Вам кончить по-настоящему, – сказала она, приникая к нему губами.

Учитель подергался и затих. А куда деваться, если твой член придерживают зубами и ласкают языком? Но вскоре он и позабыл, что хотел освободиться, потому его семенная жидкость хлынула вдвое против прежнего, и рот Верхонской раздулся.

— Интересно, какова она на вкус? – спросила толстая Катерина.

— У каждого мужчины разный вкус, – ответила Тамара. – Что он ел и пил, таково и семя.

Мадемуазель Верховская махнула нам рукой, чтобы мы приблизились, а юношу, наоборот, оттолкнула. Он вытащил обмякший член и исчез, словно его и не было, а Верховская снова плотно сомкнула губы. Затем она встала и по очереди поцеловала нас в губы, делясь семенем юноши. Мне досталось немного, но вкус я разобрала. Было похоже на скисающее молоко с добавкой ванили. Правда, глотать эту жидкость почему-то не хотелось…

— Кто же этот горячий юноша? – заинтересованно спросила Тамара.

— Прям какой-то гимназист! – заметила Катерина.

— У меня такой братик Саша, – похвасталась я. – Все углы забрызал. Проснусь ночью по малой нужде, а он длинный, белый, тощий, стоит и за конец дергает.

Прозвучал еще один звонок, и наступила большая рекреация. В комнату влетела горничная с тряпкой, чтобы стереть с пола наши плевки, а за ней вошла пепиньерка с большим подносом. «Время обеда!», – объявила она, расставляя блюда и чашки на столе классной дамы. Но мадемуазель Верхонская решительно разделила еду на две части. «Скоро гимнастика», – сказала она. – «Перед упражнениями много есть вредно!».

Мне, например, совершенно хватило того, что уделила нам классная дама, но Иголкина жаловалась, что не наелась.

— Вы, Катерина, никогда сыты не бываете! – строго сказала ей Тамара. – Надо было глотать сперму, не плеваться.

И все-таки Катерина наелась, не до сытости, но чувство голода заглушила. Потому что у меня она выпросила пирожок, а у Тамары – куриную ножку. «Говорят, из-за стола надо вставать с легким чувством голода», – философски заметила княжна.

— Тогда зачем за него садиться, – заметила я.

А Катерина лишь лукаво посматривала и поглаживала выпирающий из-под зеленого платья живот.

Ведомые классной дамой Верховской, мы спустились в тускло освещенный сквозь щели под потолком подвал и остановились в недоумении. Небольшой зал был почти сплошь заставленный различными сооружениями, отдаленно напоминавшими пыточные устройства испанской инквизиции. В углу висел толстенный плетеный канат, а рядом – отполированные до блеска не менее толстые деревянные шесты. Справа на опорах расположился тонкий на охват руки длинный металлический стержень, а слева – два таких стержня, параллельно друг другу и в два раза толще. Посередине же располагался толстый обрубок на четырех раскоряченных ногах. Вдоль стен было немного места, и там можно было ходить.

А в самом дальнем углу притаилось нечто, накрытое плотной белой тканью.

— Это наш гимнастический зал, – сказала Верховская. – Гимнос по-гречески означает голое тело. Поэтому перед занятиями надо обнажиться. А кто проявит себя хорошо, получит возможность испытать новый прибор.

— Что же это за прибор? – спросила я.

— Об этом позже, – загадочно сказала классная дама. – Ну, что же вы не раздеваетесь?

Нам с буквами «О» дозволялось ходить без корсетов, и мы легко справлялись с одеванием и раздеванием. Но мадемуазель Верховская обогнала нас и здесь. Мы еще укладывали одежду на низенькие скамьи, а она уже ходила перед нами, обнаженная, и торопила нас. Ее синее платье и рубашка лежали на скамье, а рядом стояли высокие башмаки со шнуровкой.

Верхонская была прекрасна! Высокая, стройная с аккуратно уложенными волосами на голове и ровным, как по линейке, рыжеватым треугольником под едва заметным животом. И только груди выдавали ее года. Груди отяжелели и свисали этакими грушами хвостиком вверх, любопытно взирая на нас крепкими розовыми сосками.

Для того, чтобы не повредить мышцы во время занятий, надо согреться до пота, – сказала Верховская. – Поэтому для начала походим и побегаем. Я пойду впереди, буду задавать темп.

— Позвольте спросить! – я, как на уроке, подняла руку.

Верхонская кивнула.

— Мой брат учится в кадетском корпусе, у них там гимнастика в почете, потому что они – будущие воины. Девушкам она зачем? Мы все равно не будем сильнее мужчин.

Классная дама усмехнулась.

— Не будем. Но женщина не должна быть такой развалиной, как Тюфяева, поэтому надо развиваться, и не только духовно, но и физически. Подумайте над этим. А сейчас – за мной, раз - два, раз - два! Я впереди, за мной княжна Аматуни, за ней дворянка Ледорезова, а за ней купеческая дочь Иголкина.

— Если будет больно в грудях, придерживайте их руками, – добавила Верхонская.

Пока мы ритмично шли, как солдаты, было еще спокойно, но когда перешли на бег, внутри меня что-то приятно затряслось в такт ударам ног о пол. Я бежала, придерживая груди, за княжной и любовалась ее мерно подрагивающими крепкими ягодицами. За мной, пыхтя, как паровая машина, бежала купчиха и горячо шептала мне в спину: «Ах, какая у Вас, Ледорезова, красивая задница!». Задница как задница, сидеть удобно. А вот бегать хватит!

Я уже задыхалась, когда мадемуазель Верховская остановила нашу беготню. Катерина повалилась на кожаные маты, а мы с княжной Тамарой обнялись и тяжело дышали. Пот с лица Тамары капал мне на грудь и стекал на живот. «Так нельзя бегать!», – шептала она. «Я не тушИнская лошадь!». А Верховская даже не вспотела!

— Вот, девицы! Ваши немощи лишний раз доказывают, что заниматься надо регулярно. Mens sana in corpore sano – в здоровом теле – здоровый дух! Отдохните немного, и продолжим наш урок.

Когда наше дыхание немного восстановилось, классная дама подвела нас к первым снарядам – шестам и канатам.

— Говорят, что девушкам вредно лазать по канатам и шестам. – сказала Верховская, – Потому что они якобы будят в воспитанницах похоть. А я, наоборот, нахожу в них особое удовольствие. Это упражнение простое. Вам надлежит взобраться до самого верха и спуститься вниз. Смотрите, не упадите! Тамара и Лиза – на шесты, Катя – на канат.

Тамара была худощава и легка, я с измальства лазала по деревьям, и нам не составило большого труда забраться под потолок, и при спуске мы даже обнаружили удовольствие, плотно соприкасаясь нежными губками с полированной древесиной. Мы уже стояли внизу, приглаживая вздыбленные волоски, а Катерина все топталась у каната. Наконец ее нерешительность надоела Верховской, и она велела толстой Кате взять в углу лестницу и забраться наверх хотя бы по ней, а потом спуститься по канату вниз. Катерина, пыхтя, поставила лестницу и кое-как взобралась по ней, а мы наблюдали ее губки, раскрывшиеся от усердия губки. Когда же она, все-таки перебралась на канат, то заскользила по нему вниз слишком быстро, еле держась руками и прижимаясь лишь низом объемистого живота. Если бы не было на полу толстого кожаного мата, она ушиблась бы, а так Катя лишь шлепнулась на круглую мягкую задницу, воскликнув: «А вот и я!».

— Не повредили ли Вы нежные губки? – заботливо проговорила классная дама, наклоняясь над купеческой дочерью.

— Нет-нет! – радостно ответила Иголкина, потирая ладонью лобок с рыжими волосами. – Вы правы, в этом есть особенное удовольствие!

Классная дама пригладила ее растрепавшиеся волосы и сказала: «Перейдем к другим снарядам. Это перекладина и брусья!».

Она подвела нас к упомянутым снарядам.

— Тамара и Лиза, забирайтесь на брусья, а Вы, Катя – на перекладину.

Верховская помогла тяжелой на подъем Иголкиной забраться на перекладину, та верхом уселась на край, а мы взобрались на брусья, каждая на свою жердину, держась руками, и наши губки обхватили гладкое дерево.

— Теперь двигайтесь вперед, да не свалитесь!

Мы так и сделали. Было чудесно ощущать, как брус перемещается и трется, не проникая внутрь, и все же хотелось большего. Достигнув другого края, мы застыли, сильно сжимая бедра, которые соприкасались, мое и Тамары. Наши руки скрестились на лобках друг друга, натирая верхние схождения губок, и вскоре мы достигли вершины наслаждения с криками и стонами, повиснув вниз головами. Также громко кричали Верховская и Иголкина, которые терли друг друга бедрами, но уже лежа на матах лицом друг к другу и плотно обнявшись.

Когда туман удовольствия немного рассеялся, классная дама усадила Катю на обрезок бревна с ногами и велела подпрыгивать, а мы три женщины уселись на прохладные маты горячими органами и стали наблюдать за Иголкиной. Вероятно, этот снаряд имел внутри ног скрытые пружины, от Катиных телодвижений он заколебался, и закачал купеческую дочь с ее полным телом и немаленькими грудями, которые тоже запрыгали и зашлепали по круглому Катиному животу. «О, я сотрясаюсь, как холодец на Крещенье!», – закричала Катя, держась обеими руками за гладкое бревно, которое подарило ей свое удовольствие.

Но наши глаза уже смотрели в угол на нечто, прикрытое плотной белой тканью.

— Это что-то вроде изобретения барона Дреза, – сказала классная дама, подводя нас к снаряду. – Но оно никуда не едет, а лишь позволяет развить некоторые мышцы.

Верховская сдернула холщевый чехол, и мы увидели странный двуместный велосипед, но с одними педалями. Она усадила меня на прохладное сидение над педалями, а Тамару – на свободное место напротив меня. Мы держались руками за тонкие поперечины и ожидали приказа.

— Ледорезова, поверните педали на пол оборота! – скомандовала Верховская, и я именно так и поступила. То, что произошло потом, вызвало у нас бурю эмоций, и мы закричали как от неожиданности, так и от удовольствия. Сидение подо мной раскрылось, и в меня легко вошел толстый стержень, мягкий и упругий!

— Каков сюрприз, а?! – восхищенно спросила Верховская. – Когда я опробовала этот снаряд, я чуть не потеряла разум от неожиданности и от восхищения. Теперь крутите далее.

Я послушалась, и вскоре крутила педали, как безумная, едва держась за поперечину. Вероятно, я что-то кричала, потому что кричала Тамара, и ее маленькие грудки тряслись у меня перед глазами. Я дошла до вершины удовольствия всего лишь раз, а потом нас сменили классная дама на педалях и Иголкина на противоположном сидении. Мы с Тамарой, отдыхая на матах, переглянулись и без слов кинулись в объятия друг друга…