Очередной понравившийся мне рассказ Виктора Улина.

Из распахнутых ляжек манила в себя мощная промежность, где большие губы полностью прятались под дикими волосами, что страшно возбуждало.

Во-первых, картина была непривычной для нынешнего времени; все особи женского пола начиная с момента, когда осознавали себя особями, наголо выскабливали себе интимные места, уподобляясь мусульманкам из гарема — и, кстати, нимало не беспокоясь о том, что далеко не каждая женщина может похвастаться красотой наружных половых органов. За последние слова я отвечал; несмотря на семнадцать лет, я имел достаточный опыт, умноженный на бездонные виртуальные знания.

Во-вторых — точнее, как раз во-первых — эти части тела предназначались для секса. Причиной которого была потребность в продолжении рода, а поводом — желание соединить органы. И заросшая буйным волосом вульва казалась более подходящим инструментом животной страсти, нежели выбритые складочки с дурацким камешком в клиторе.

Ну, а в-третьих — волосы служили источником реального возбуждения. Ведь промывай хоть по десять раз на дню, они всё равно хранили запах. Неповторимый аромат, где смешивались и влагалищные выделения, и смазка, и пот, и немножко мочи и ещё что-то. Чего не источала выбритая кожа, но стоило женщине обнажить волосатый лобок, как комната наполнялась духом сексуального позыва.

— Все любуешься, Костик? — с лёгкой усмешкой подала голос Марина.

За те без малого два года, что мы с нею встречались… точнее, фактически жили почти как муж и жена: под одной крышей, с регулярностью и удовольствием — она до тонкостей изучила мои привычки.

— Любуюсь, а что? Три недели не видел. А тебе это надоело?

— Мне-то нет. Удивляюсь, как за двадцать три месяца тебе не надоело.

Я понял, что Марина тоже ведёт счет нашей совместной жизни.

— И вообще… Неужели у тех мокрощелок, которых ты етишь сотнями…

— … Ты о мне преувеличенного мнения. Максимум — десятками…

— Ну десятками, какая разница… Неужели у них там утроено иначе?

— Скажу честно, — ответил я. — Устроено у всех одинаково. Но также честно скажу, что любуюсь только тобой.

Марина улыбнулась, и я добавил наверняка то, чего она ждала:

— Ведь в самый первый раз началось с того, как я тобой любовался.

Она усмехнулась, лёжа неподвижно и не меняя позы.

Я стоял перед стеной тёплой плоти с бездонной волосатой щелью для удовлетворения. Такая фантазия — будто я намерен не трахать женщину, а удовлетворяться живым автоматом — возбуждала меня сверх всяких мер.

Я взял член в кулак, залупил головку и коснулся вершины зарослей.

— Постой, волосы уберу, а то внутрь затянешь, — сказала Марина.

И раздвинула сама путь в свои недра. Что было тоже частью ритуала. Неповторимого ни с кем, кроме Марины. Даже сама поза, в которой мы занимались сексом, была уникальной. Марина лежала на краю кровати, стеной выставив промежность. А я стоял на полу: высота позволяла — и трахал её до помутнения в мозгу. Лишь после второго захода для возбуждения касался её круглых, всегда прохладных колен. И только когда я решал испытать последний пик наслаждения, я наваливался на нижние поверхности её ляжек и обхватывал поднятые бёдра, как живые колонны.

В остальном ничего никогда не менялось. Я не был консервативным; с девчонками я выделывал трюки, какие встретишь не на всяком порносайте, да и Марина вряд ли сдерживалась в обычной обстановке. Просто как пошло сразу, что наш секс был вроде и не сексом, а просто засовыванием члена в звизду. Настоящих половых актов — с криками и стонами, катанием по кровати и перетыканием члена из позиции в позицию — у каждого было достаточно. А вот такая пародия на секс — хоть и заканчивающаяся полноценным результатом — была не осуществима с кем-то иным.

Вот и сейчас я сунул член в вертикальную стену, заранее зная результат.

— Всё, один раз есть, — сообщил я, слив ровно через сорок шесть секунд.

— Быстр ты сегодня, — одобрительно сказала Марина. — Ещё?

— Конечно, — ответил я. — После трёх-то недель.

Второй раз длился чуть дольше. Третий потребовал Марининых коленок.

— Так, теперь и я начала кое-что… — сообщила она после четвёртого.

— Будешь кончать? — уточнил я.

— Нет пока. Я ещё разогреваюсь.

Её «разогрев» отличался от привычного. Мы даже не целовались в губы.

— Я вообще-то на пятый пошёл, — объявил я.

— Костик, ты гигант, — вздохнула Марина. — Знаешь, если бы я не была замужем, и если бы то, что мы делаем не было, как бы это сказать…

— Лучше и не говори, — в такт отозвался я. — Всё равно не прекратим.

— Правильно понимаешь. Так вот если бы это было возможно…

— … То ты приняла бы моё предложение выйти замуж? — завершил я.

— Именно так, — удовлетворённо кивнула Марина.

Этот разговор заходил у нас время от времени, дразня и радуя обоих.

Но сегодня я был особенно распалён и потому добавил:

— Я сменщик по жизни. Но когда женюсь, все равно с тобой не расстанусь.

— Это радует, — сказала Марина. — Ну… я готова. Полезай на меня.

— Сейчас, — ответил я. — Только кончу в пятый раз.

1

Наша семья не могла быть отнесена к типу «новых русских», поскольку все её члены работали на предприятиях, а не владели собственным бизнесом.

Но тем не менее жили мы в посёлке, население которого составляли в основном бизнесмены. А наш коттедж среди прочих особняков был хоть и не самым богатым, но далеко не самым маленьким.

Впрочем, тут требуется, как говорят писатели, историческая справка.

Наш коттедж возник здесь во времена, когда новых русских не было в помине, а имелась умирающая деревня — расположенная в живописном месте, среди холмов и перелесков, между которыми бежала река, к тому же недалеко от региональной трассы. Впрочем, тогда «коттедж» назывался просто домом. Но и дома как такового не было. Имелся только фундамент.

Огромный фундамент посреди большого совершенно голого участка.

Участок этот за бесценок купил покойный отец моего дяди. Вслед за двоюродным братом я называю его дедом, хотя он мне таковым не является, поскольку дядя не родной, а муж маминой сестры. Этот «дед» был некогда самым крутым нефтяным начальником в области. Вот он-то, пользуясь беспределом, купил за три копейки участок на краю деревни и возвёл фундамент. Было это давно — дядя ещё не был дядей, а учился в школе.

Дед размахнулся всерьёз, но потом жизнь покатилась неудачно, он сдал позиции и дальше добротно отстроенного фундамента дело не пошло. Потом «деда» сняли с работы, и он умер от инфаркта, оставив участок заброшенным. Дядя тоже стал нефтяным начальником, правда невысокого ранга. Но фундамент так и стоял, поскольку достаточных денег у дяди не имелось.

Потом он женился на моей будущей тётке. А уже потом моя будущая мама вышла замуж за моего отца. Который работал в банке. И уловил момент, когда сотрудникам раздавали немеряные ссуды под смехотворные проценты.

В итоге паззл сложился: у дяди были земля и фундамент, у отца — деньги. Свояки объединились, к тому же дядя имел доступ к стройматериалам.

В общем, объяснять долго, да и знаю я далеко не всё. Но в итоге на готовом фундаменте появился большой трёхэтажный дом. Спланированный умным человеком: рассчитанный на две семьи, дом имел раздельные половины с избытком комнат на будущие нужды. Но поскольку жили мы очень дружно, то первый этаж был сделан единым: с фасада имелся общий вход, гостиная, столовая, и даже бильярдная, где раньше частенько играли отец с дядей, у нас же с братом были другие игры.

Когда лавина преобразований захлестнула все, деревня умерла окончательно, а местность застроили новые русские. Все ходили друг к другу в гости, и я мог сказать, что другого подобного дома здесь не было.

Строительством отец и дядя занимались, когда мы были младенцами. А мамы наши были молодыми. Мамина сестра родила брата в двадцать три года, моя меня — в двадцать пять. Детство наше началось уже в этом доме. Он был большим и уютным, с множеством таинственных уголков.

Родились мы с малым промежутком, матери казались общими, и вокруг нас с рождения толклись женщины, называвшие друг друга по именам.

И получилось естественным, что тёток своих мы с братом называли в подражание им, на «ты» и по именам. На английский манер. Эта привычка осталась во взрослом состоянии. Хотя к мужчинам тоже само собой сложилось иное отношение: я звал дядю на «вы», как и брат моего отца.

К тому времени, когда брат заканчивал школу, а я учился в старших классах, дела моего отца продолжали идти в гору, поскольку банк его оказался сильным и пережил всё. А вот дядя не удержался, с места его выдавили, и он нашёл работу на вахте: уезжал на месяц куда-то в северном направлении, потом возвращался на две недели отпуска.

Правда, деньги он получал немалые, и с неудобством стоило мириться.

В общем наша двойная семья существовала нормально. Каждый из взрослых имел свою машину, в школу нас возили по очереди. Так мы и жили к тому моменту, описание которого предваряет эта справка.

Правда, я забыл отметить одну деталь.

Мама и тётя были не просто сёстрами, а близнецами.

Дед и бабка, не мудрствуя лукаво, назвали их созвучно: Ирина и Марина.

Мою маму звали Ириной.

2

События начались, когда мне было ***надцать лет.

Прежде чем продолжать, я вынужден дать ещё одну справку — о себе.

***надцать лет считается детским возрастом. Но я из него вышел. В том смысле, что ни одна тайна взрослого мира уже не осталась тайной. Выражусь точнее: с двенадцати лет я начал половую жизнь. В чём помог брат.

Свой первый опыт я приобрёл с его одноклассницей, которая приобщила меня к делу ради смеха. Потом, окрепнув, я перешёл на ровесниц.

Надо сказать, что нравы в нашем посёлке царили свободные.

Мы с братом вели здоровый образ жизни, поскольку в нашей семье даже мужчины практически не пили. Мы нормально учились и были в общем нормальными пацанами, но — естественно для нашего возраста — единственный смысл самой жизни для нас представлял секс. Во всех его проявлениях.

Я любил трахать даже бесчувственные тела в сиську пьяных девчонок, и приобрёл опыт, каким может похвастаться не всякий взрослый мужчина.

Вот теперь, пожалуй, можно начинать рассказ.

3

Итак, той зимой мне было ***надцать лет.

Маме моей сорок. И тёте Марине — то есть просто Марине — тоже сорок.

В то ясное, хрустящее зимнее воскресенье мы пошли гулять на лыжах.

Вчетвером, с родителями и братом. Дядя был на вахте; он вообще основную часть времени отсутствовал. А Марина сослалась на простуду.

Больше в доме никого не было; вдовая бабушка брата жила в городе, как и наши общие деды по маме, отец был иногородним. По понедельникам, средам и пятницам приезжала домработница. Но сейчас было воскресенье.

В общем, мы ушли кататься, а Марина осталась болеть.

Отойдя с полкилометра, я хватился, что забыл мобильник. Это было недопустимой оплошностью: предстояло созвониться с соседкой, выяснить планы на вечер — уедут ли её предки в город, или нам придётся идти к подруге и перепихиваться там кое-как, зная, что хозяйка подглядывает.

Я бросился назад: вопрос потраха был жизненно важным.

Влетев с центрального входа — боковые, сколько помню, стояли закрытыми — я пробежал на свой третий этаж. Схватил мобильник, удостоверился, что девчонка ещё не звонила, значит не обиделась на игнор, и поскакал вниз.

У выхода остановился, зашнуровывая лыжные ботинок: мы были приучены к чистоте и даже зимой не ходили по лестницам в уличной обуви — и вдруг услышал странные звуки, доносящиеся с другой половины.

Странными эти звуки были лишь потому, что их казалось странно слышать здесь и сейчас: сверху неслись характерные стоны женщины, испытывающей удовольствие и собирающейся кончать.

Старшие жили дружно, я знал, что ни у кого из четверых нет женщин или мужчин на стороне. Раз дядя работал, значит Марине было… Или я знал не всё и сказавшись больной, она осталась дома, чтобы принять мужика?

В это не хотелось верить, да и следов чьего-то присутствия внизу я не заметил. Возможно, Марина развлекалась в одиночестве порнофильмом? Меня разбирало любопытство. Сняв ботинки, я в одних носках миновал общий холл и бесшумно, как индеец, ступил на лестницу второй половины. И почти сразу заметил, что дверь в спальню дяди и тётки открыта.

Не дыша, я поднялся на площадку и заглянул туда… И сердце моё остановилось от не изведанного до сих пор возбуждением.

В спальне не нашлось никого, кроме Марины. Совершенно голая, она лежала на кровати и стонала с закрытыми глазами, делая что-то у себя между ног. Меня охватил шок; вдруг почудилось, будто на постели раскинулась моя собственная мать. Но я тут же сообразил, что родители отмахали уже километра три, и сейчас я вижу именно Марину.

Сквозь стоны отчётливо пробивался механический жужжащий звук. Я понял, что Марина мастурбирует, запустив в себя вибратор.

Это была вторая ступень шока. В порнухе модели через одну играли с вибраторами. Но если честно, я думал, что всё это фанера для зрителя, а на самом деле женщина не может удовлетворяться таким образом.

Но сейчас я видел живую Марину с настоящим вибратором.

Я стоял, словно громом поражённый, не зная, как поступить.

Следовало, конечно, удалиться, пока меня не засекли.

Но я не мог сделать этого сразу. Нельзя сказать, что я не представлял голую Марину, равно как нельзя было назвать сестёр идеально сложенными. Во всяком случае, грудь Маринина восхитила бы малолетку, но не меня. В лежачем положении эти части тела у женщин зрелого возраста, не впечатляют, поскольку растекаются по телу — хотя если хозяйка сядет, то может оказаться, что её титьками можно запросто сдавить член и спустить без усилий. Но зато сестры обладали развитой нижней частью. И сейчас задница Марины, бёдра и ляжки её казались средоточием совершенства.

Меня охватил ураган противоречивых, противоположных чувств.

С одной стороны, меня обожгло стыдом, какого прежде я не знал: застать так не просто взрослого человека, а вторую половинку матери… Глядеть на Марину, удовлетворяющую себя вибратором, было столь же недопустимо, как подсматривать за трахающимися родителями. Следовало бежать отсюда, быстрее и тише, оставшись незамеченным.

Но с другой… Передо мной разворачивалось действие, которое прежде я видел только в порнофильмах — и оторваться от него было выше моих сил.

И с третьей… Всё обострялось тем, что я видел половинку своей матери…

Голова велела бежать, но ноги приросли к полу, глаза пили тело Марины.

Я перевёл дыхание. Скрипнул пол. Стоны прекратились. Всё стихло.

Последовала немая сцена, которая длилась секунду, но мне показалась вечностью; хотелось провалиться на первый этаж.

Незнакомо отуманенный взгляд Марины сфокусировался, и она медленно залилась краской. С головы до кончиков накрашенных ногтей. Со мной происходило то же самое. Но я стоял, как соляной столб.

— Подсматриваешь, — хрипло выдавила Марина.

Всё ещё красная, она выключила вибратор и бросила его за спину.

— Я… Нет… Я… Зашёл… В общем… Случайно видел, — подтвердил я.

— Здорово твоя тётка, — к ней вернулся голо, — развлекается в одиночестве?

— Ну…

— Небось, и не думал, что такое возможно?

— Не думал, — признался я, продолжая стоять в дверном проёме.

— Хорошо хоть рассмотрел? — продолжала допрос Марина.

Я что-то промямлил, не зная, как себя вести.

— Так подойди поближе, посмотри получше, — предложила она.

Я не двинулся с места.

— Костя, я сказала тебе — подойди сюда! — Марина повысила голос, что с нею случалось крайне редко. — И закрой дверь, а то мне… дует.

Марина справилась с собой, краска отхлынула и её тело сделалось белым.

— Теперь ты всё видел и всё знаешь, — констатировала она. — И можешь всем рассказать, как балуется тётка без мужа… Который вернётся через неделю…

— Нет, Марина, я буду молчать… — срывающимся голосом перебил я.

— Знаю я твоё молчание. Придётся мне заплатить.

— К… как? — опешил я.

— А как может заплатить женщина молодому парню?

— Но…

Мне казалось, она смеётся надо мной, а вечером всё-всё расскажет матери.

— Не красней, а снимай штаны, — серьёзно продолжала она.

Я потянул молнию.

— Да не расстёгивай, а спускай. Ты русского языка не понимаешь?

Я повиновался. Освобождённый член блеснул красной головкой.

— Вон какой отрастил, — сказала Марина. — Весь посёлок перепортил?

— Да я… Да я вообще… Не…

— Ладно, знаю я ваши «не» и «вообще», — отмахнулась Марина. — Ну так что ты стоишь? Или скажешь, что трахаться не умеешь?

— Трахаться…

— Да, трахать. А что ещё можно сделать с женщиной?

Я молчал.

— Хочешь меня? — вдруг совершенно другим тоном спросила Марина.

Хотел ли я её… Какой вопрос мог звучать глупее, если в том возрасте я хотел кого угодно, лишь бы встал член, а он вставал у меня каждую минуту? Если у меня никогда ещё не было настоящей взрослой женщины? Если себя предлагала родная тётка, и меня вдруг охватило ощущение, которое одновременно ужаснуло меня и обдало предчувствием ещё не испытанного наслаждения… Ощущение, в котором мне трудно признаться даже самому себе: будто сейчас я буду трахать свою родную мать.

Я кивнул. Скорее обречённо, чем радостно, но Марина всё поняла без слов.

— Давай тогда. Не тяни время.

Я нерешительно шевельнулся.

— Сюда не лезь, — остановила она. — Подойди, я сама подвинусь.

Марина переместилась на край кровати и подняла белые ляжки.

— Ну и что стоишь? Давай загоняй.

— Что «загоняй»? — пискнул я.

Марина не ответила, лишь усмехнулась.

Я осторожно тронул кончиком её буйные заросли, каких ещё не видел.

— Волосы раздвинь, — остановила она. — А то больно будет. И тебе, и мне.

Под чёрными волосами оказались такие же половые губы, как у девчонок. Марина снисходительно наблюдала за моими действиями между раскинутых колен. Упёршись головкой, я нащупал отверстие и провалился в него.

— Хорошо, — с усмешкой сказала она. — Член ощутимый, даже приятно.

Внутри у Марины оказалось просторнее и как-то уютнее, чем у девчонок.

— Ну что? — похоже, насмешливыми вопросами она скрывала недопустимость происходящего. — Как там у меня? Сильно отличается?

Вопрос был неуместен. В девчонку член приходилось пропихивать насухо, а потом наяривать неизвестно сколько, пока выделится смазки достаточно для приятных ощущений. А Марины оказалась готовой с первой секунды.

— Влажно… У тебя, — ответил я. — Здорово… Если честно, никогда ещё…

— Так я же сколько готовилась… Ну давай, трахай меня наконец.

— Стоя? — уточнил я; это было в новинку.

— Стоя. Это как-то забавно, а тебе вряд ли доставит трудности.

— Марина, — осторожно спросил я. — А… в тебя… Кончать можно?

— Костик, — хихикнула она. — Запомни важнейшую вещь. В тёток моего возраста кончать можно всегда. Даже когда нельзя.

Последней фразы я не понял и уточнил:

— А что будет… если, когда нельзя?

— Ничего особенного. Родится брат, который будет носить твоё отчество…

От мыслей у меня всё поплыло, и я кончил, не успев ничего ощутить.

— Всё… — прохрипел я.

— Что «всё»? — уточнила Марина.

— Кончил я. Вот что…

— Молодец, — сказала она непонятным тоном. — Ещё хочешь?

— А… можно?

— Можно. Я же плачу тебе за молчание.

Марина заплатила ещё дважды, я ощутил лёгкую усталость. Но стоял.

— Ещё будешь, или пойдёшь? — осведомилась она, выдержав паузу.

— Ещё… один раз, — попросил я.

— Ну давай.

Сейчас мне уже потребовалось дополнительное возбуждение.

— Можно? — с внезапной решимостью я положил ладони на её колени.

— Можешь меня даже за титьки взять.

Я посмотрел на её груди. Соски надулись и изменили цвет до тёмно-красного. Но до грудей надо было тянуться, это казалось неудобным с пола.

— Титьки далеко, — честно ответил я. — Можно… я за ноги твои подержусь?

— Держись, — усмехнулась тётка. — Если тебе нравится.

Четвёртый заход оказался долгим, но принёс самое мощное, мучительное наслаждение. Ноги Марины раскачивались, я прижимался к ним всем телом и ощущал одновременно и что-то материнское, и нечто невероятно женское.

Наверное, я мог бы пятый раз. Но вспомнил о вечерней девчонке, которой тоже не хотел пренебрегать; стоило поберечь силы.

Поэтому я осторожно, чтоб не залить ковролин, вынул член и сказал:

— Ну… Я пойду, пожалуй. А то ещё хватятся меня.

— Иди, — кивнула Марина, не меняя позы. — А я тут сама с барбоской кончу.

— С… какой барбоской? — не понял я.

— Да вот с этим, — пояснила тётка, доставая вибратор.

4

Вечернее свидание состоялось по высшему разряду: родители уехали.

Но… Но после Марины ровесница меня не удовлетворяла. Начиная с того, что пустила она в себя в презервативе, и утомлённый, я никак не мог довести себя. Тогда мы занялись анальным сексом, но даже плотный охват задницы не позволил мне кончить. Впрочем, она того и не заметила.

Наверное, я всё-таки смог бы, но меня тормозил контраст. Как далеко было визгливое перекатывание на медвежьей шкуре перед газовым камином от естественного действа, когда я, стоя на полу, двигал членом в стене из плоти.

И самое главное — трахая девчонку, я думал не о ней, а о Марине.

Это было и здорово, и одновременно страшновато.

5

Честно говоря, на следующий день я был настороже.

Ведь несмотря на то, что вчера всё обошлось, да ещё и с удовольствием для меня, любая женщина была непредсказуема. И сегодня Марина могла запросто нажаловаться матери, представив всё так, будто я изнасиловал её.

Но Марина вела себя идеально. Ни не единым взглядом не подала она виду. И остальные подавно ни о чём не могли догадаться.

А я… Когда все сидели перед телевизором в общей гостиной, я заметил ногу Марины. И белое колено, сверкающее под краем домашнего платья.

И я — извращенец и психопат — понял, что до умопомрачения хочу её. Опять хочу Марину. Свою тётку, сестру своей матери.

Я присел рядом — в том не было ничего особенного — и тихо спросил:

— Ну и как барбоска?

— Жив-здоров и тебе того желает, — спокойно ответила Марина.

Я молчал, демонстративно пожирая взглядом её колено.

— Я так понимаю, тебе надо ещё доплатить? — уточнила она.

— Хотелось бы, — так же спокойно ответил я.

— Хорошо, — легко кивнула Марина. — Вечером я позвоню. Звук отключи.

— Отключу, — кивнул я, немея от внезапной радости. — И буду ждать.

6

Я лежал в темноте, стиснув мобилу, чтобы не пропустить вибросигнал. Я весь трясся, ни с одной девицей я никогда не ощущал такого вожделения.

Я вздрогнул, когда телефон зажужжал и я услышал тихий голос Марины:

— Можешь идти. Твой братец, кажется, угомонился.

Спускаясь мимо этажа, я услышал из-за двери голос матери:

— Костя, это ты?

— Ну я… — неохотно подтвердил я.

— Ты что шляешься по ночам?

Не сомневаюсь, она думала, что я опять пошёл к соседской девчонке.

— Писать захотелось, — быстро соврал я, благо санузел находился внизу.

— Ты не шастай тут! — напутствовала она строгим голосом.

Спустившись вниз, переждав и вернувшись, я позвонил Марине:

— Прямо сейчас не вышло… Мать застукала. Думает, я шляться пошёл.

— Узнаю Ирку, — усмехнулась она. — Ладно, подожди, пока они там уснут.

— Марина… — прошептал я. — Я… Ты… Ты меня дождёшься?

— Дождусь, — просто ответила она и дала отбой.

7

Свет ночи, отражаясь от сугробов, делал предметы различимыми в полумраке. И заставлял светиться большое белое тело Марины.

Лежавшее на краю кровати с разведёнными ногами. Мне осталось лишь убрать волосы и воткнуть член между слабо сияющих ляжек.

Подставленная стена плоти даже не покачивалась под моими ударами.

И комната была окутана тишиной, если не считать ритмичного хлюпанья члена, скользящего туда-сюда в Маринином половом отверстии.

8

Я и сам не заметил, как ночное свидание стало частью распорядка дня.

В первый вечер, измучившись ожиданием, несколько раз высунувшись из окна, чтоб проверить окно родительской спальни, я прокрался к Марине босиком, получил плату и также тихонько вернулся назад.

Но, разумеется, так маяться каждую, ночь было невозможным.

И на следующий день, вернувшись из школы, я принял необходимые меры.

Дом наш имел не только общий фундамент — чердак его тоже был единым. Он не использовался, поскольку летом там стояла египетская жара, а зимой чухонский холод. Несмотря на это, с каждой половины туда вели вычурные лесенки. Обитые теплоизоляцией крышки не имели замков. Я смазал петли, расчистил навалившийся мусор. И заготовил на своей половине удачно найденный тулуп, чтоб ночью пробираться через чердачную Арктику.

Брат не мешал; он затыкал уши музыкой, потом спал как убитый.

И так каждый вечер перед сном я ходил к Марине. Получая порции платы.

Я знал, что через неделю приедет дядя и в жизни возникнет пустота.

Ведь все эти дни я забыл даже девчонок, живя лишь ожиданием Марины.

9

В первые часы после возвращения дяди я ощущал внутреннее неудобство, находясь рядом с ним: ведь я целую неделю трахал его законную жену. Однако Марина вела себя естественно, и мой стыд сам по себе улетучился.

Я просто постарался не смотреть на нее, стремился скорее забыть ее волнующее тело, вновь ударив по девчонкам. И это в общем получилось,

Прошло время отпуска, дядя собрался и уехал обратно на вахту.

А на следующий день, когда в гостиной никого не было, Марина спросила:

— Тебе кажется, что я уже с тобой расплатилась?

— Ну… — промычал я, чувствуя, как заливаюсь горячей краской. — Я…

— А мне кажется, что еще нет, — просто сказала она.

— Так значит…

— Значит, если у тебя нет иных планов, вечером жду как обычно.

И снова понеслась двойная жизнь, и я понял, что это уже — навсегда.

Что без дяди я буду его сменщиком. Хотя во время полового акта удовольствие получал только я, а Марина лишь делала комментарии.

10

— Костик, — с непонятным выражением сказала она через несколько дней. — Тебе не кажется, что ты трахаешь не меня, а свою настоящую мать?

Я вздрогнул; слова ударили в точку: действительно, самое жгучее, непотребное удовольствие я испытывал, кончая в Марину и представляя на ее месте свою мать. Это было настолько жутко, что я ничего не ответил.

— Эдипов комплекс, — непонятно сказала она. — Им страдают все мужчины.

— Но… Но я же знаю, что это ты, а не мама, — сумел возразить я.

— А ведь мы с ней так похожи, — Марина усмехнулась, как умела только она. — Тебе никогда не приходило в голову, что мы могли ради шутки…

—… Ничего себе шуточка! — вырвалось у меня.

—… Ради шутки поменяться местами так, что ты этого не заметишь?

— Это невозможно, — я покачал головой. — Я бы заметил.

— И как же? — усмехнулась Марина. — Если люди нас до сих пор путают?

— Элементарно. Есть различие, которое я бы не упустил.

— И какое же? Просвети, пожалуйста!

— Без проблем, — в ответ усмехнулся я. — У вас груди разные.

— В каком смысле? — изумилась Марина, явно не ждавшая такого ответа.

— В прямом.

Я обошел кровать. Белое тело Марины светилось так, что я видел его столь же отчетливо, как если бы наша встреча происходила днем.

— У мамы на левой груди есть три родинки вокруг соска. Одна большая сверху, вот здесь. И две поменьше снизу, здесь и здесь. А у тебя их нет.

Я ткнул пальцем прохладную Маринину молочную железу.

— И откуда ты это знаешь?! — поразилась она.

— Знаю уж, — коротко сказал я.

Не мог же я признаться, что два года назад, изнуряя себя онанизмом, я почувствовал, что уже тошно дрочить на чужие фотографии. И, движимый безумием порока, установил веб-камеру в родительской спальне. Прятать ее было трудно, поэтому обзор получился плохой — в кадр изредка попадала лишь верхняя часть тела матери. Переставлять камеру я не стал, поскольку брат вскоре помог мне лишиться девственности, и онанизм отошел на второй план. Но увиденную грудь матери я запомнил очень хорошо.

— Охальник ты все-таки, Коська, — пробормотала Марина. — Честное слово, иногда мне кажется, что ты не Иркин сын, а мой, весь в меня пошел.

Между тем, как я, вернувшись, засовывал свой член обратно в нее.

— Но фантазии… Ты на брата своего не похож, поэтому я не могу…

Она не договорила, и я с ужасом понял, что ей тоже хочется чего-то.

—… Но когда ты… я представляю, как он с ней… Я знаю, этого никогда не будет, у нее темперамент не тот, даром что близнецы… Но все равно…

Я молчал, пораженный тайными, порочными мыслями Марины.

Потом приступил к делу.

И на этот раз все шесть порций показались мне особо сладостными.

11

— Ну вот, — сказала однажды Марина после моего последнего захода. — Думаю, твое молчание оплачено. И тебе придется вернуть сдачу.

— В… каком смысле? — не понял я, ожидая подвоха.

— В самом прямом. Думаешь, мне не надоело барбоской трахаться?

— Ах, вот как…

Я словно только сейчас осознал, что наши отношения были однобокими.

— Ты… кончить хочешь со мной? — осторожно уточнил я.

— Ну да. Все необходимое есть. Член, звизда, мое желание и твое умение.

— Но я…

— Ты хочешь сказать, не знаешь, как довести взрослую тетку? — догадалась Марина. — Так ты и не трахал ни одну до меня.

— В общем да, — вынужден был согласиться я.

— Поверь, Костя… У всех баб звизды одинаково устроены…

Я отметил, что Марина использует ненорматив для обозначения интимных частей, и оценил это как признание меня своим близким.

—… И чувствуют одинаково. Просто привыкнуть надо.

— Понял, — ответил я.

— И… реакция немного разная, — непонятно добавила Марина.

Я этого не понял, но уточнять не стал. А лишь спросил:

— Но… как тебя… трахать? Стоя? Или по-другому?

Даже ублюдочный опыт со сверстницами, которые и не кончали всерьез, а только визжали по-кошачьи, говорил, что удовлетворение мужчины не требует особенной позы, а о женщине так не скажешь.

— Правильно мыслишь, — ободрила Марина. — По-другому. Ясное дело.

Одним мощным рывком она вытянулась во всю длину кровати.

— Дай подушку, — сказала она. — Вон ту.

Я взял подушку, которая валялась на полу.

— Я приподнимусь, ты мне ее под попу подсунь.

— Зачем?! — искренне изумился я.

— Чтобы клитор тебя чувствовал, — пояснила Марина. — Иначе трудно.

Я сунул подушку под влажные жаркие ягодицы, вскарабкался на Марину и, молчаливо поощренный раздвинутыми ногами, вошел в знакомое влагалище. Которое сейчас казалось немножко иным. Пожалуй, слегка мешала подушка, изменившая привычный угол вхождения.

— Есть контакт, — констатировала Марина. — Вперед.

Мой член ощущал внутренние изгибы влагалища куда сильней обычного, и только сейчас я по-настоящему оценил щекотное прикосновение ее лобковых волос. Но я никогда не трогал Марининого тела, весь наш секс сводился к вхождению в стену плоти. И сейчас, не зная, что позволено, я начал привычно молотить Марину частыми ударами.

— Костя, не мельтеши, — остановила она. — Я понимаю, у мокрощелок ты король. Но взрослая женщина требует иного подхода…

— Какого? — глупо уточнил я.

— Иного, — повторила Марина. — Ты хороший мальчик, у тебя член стоит, как редко у взрослого мужчины. У тебя все впереди, ты всему научишься. Но сейчас не дергайся, прошу тебя. Я тебя сама возьму и сделаю, как мне надо.

Я ничего не ответил. Марина ухватила меня влагалищем и дернула.

— Ну что ты раскорячился, — сказала она неуловимо изменившимся голосом.

Чувствуя, что нечто меняется в наших прежних отношениях, когда я трахал безучастную плоть под шуточные комментарии, я опустился на большое, местами прохладное, местами горячее — тело.

— Что ты лежишь, как бревно, — сказала она. — Вообще-то я люблю, когда мне ласкают грудь, и так далее.

Груди ее оказались неожиданно тяжелыми и большими.

— Не так, — поправила она. — Ты одну молочную железу возьми двумя руками, чтобы сосок выпятился и ласкай его, соси, кусай…

У девчонок было нечего брать двумя руками. Ощущение меня потрясло.

— Уже лучше, — комментировала Марина, играя влагалищем. — Я так люблю. Соски, соски сильнее мне возбуждай. Только не откуси ненароком.

Я принялся работать над ее грудью, как она просила.

— Хорошо… — пробормотала Марина. — Теперь просто саму титьку сожми.

Выпустив изо рта сосок я стиснул скользкую грудь.

— Аххх… Хорошо… Отлично. Так… Теперь со второй то же самое.

Еще минуту я обрабатывал вторую грудь, которая показалась поменьше.

— Посильнее, посильнее… Хорошо… А теперь иди ко мне.

Мгновенно приподнявшись, Марина схватила мое лицо, притянула жестко и втолкнула между моих губ свой язык — жадный и горячий. Я вдруг осознал, что мы целуемся впервые за месяцы нашей связи.

— Титьки теперь возьми по одной в каждую руку. И соски жми что есть сил.

Марина поменяла захват поцелуя — теперь она сосала мой язык, прикусив мне губу. Таз ее бился подо мной, потом она вдруг сжала мои яйца бедрами — не больно, а приятно — и тут же отпустила, и я почувствовал, что в ней что-то произошло: если всегда Марина встречала приятной теплой влагой, то сейчас вся наполнилось жидкостью. А груди в моих руках мгновенно сделались горячими. И тоже скользкими.

— Я кончила, — странным голосом сообщила она. — Спасибо, было здорово.

Я чуть не спросил, с кем лучше — со мной или с барбоской, но сдержался.

— Соски еще пососи. По очереди. Я люблю, когда потом…

Я лежал на ней, сосал неимоверно раздувшееся соски. И вдыхал запах — аромат только кончившей женщины, заполнивший комнату.

— Ну, спасибо, — сказала насытившаяся Марина. — Можешь идти спать.

Я хотел встать, но понял, что мой член, отработавший четыре раза, вдруг надувается в ее опухшем от возбуждения влагалище.

— А у тебя не опадает, — тут же отметила она.

— Ага, — подтвердил я. — Но…

— Еще раз хочешь? — догадалась она.

— Ну да. А что — можно?

Мой опыт говорил, что только что кончившей женщине секс противен.

— А кто говорит, что нельзя? Если можешь — валяй.

Я начал движения, прислушиваясь к своим ощущениям. Влагалище ее обволокло меня, как никогда прежде. Кроме того, лишь сегодня я впервые лежал на Марине и осязание ее тела несло меня черт знает куда.

— Марин, — сказал я. — Мне тебя хочется за титьки взять. И вообще…

Что такое «вообще» я не уточнил, поскольку сам понимал не до конца.

— Дуй, — сказала она. — И вообще. Когда кончу, я добрая становлюсь.

— Можно подумать, ты так злая, — пробормотал я, жадно тиская ее груди.

— Не злая, — согласилась Марина. — Но становлюсь совсем добрая. Можешь даже палец мне в задницу засунуть, если тебе этого захочется.

И я сделал все, чего хотелось. Трахал зрелое тело, в сравнении с которым пустяком были все познанные сверстницы и, продлевая кайф, наслаждался запахом ее вспотевших подмышек. До задницы в этот раз дело не дошло, но кончал я, подсунув руки под ее огромные ягодицы, сдвинув их и нагоняя ощущение власти над этой женщиной… и полной подчиненности ей.

12

С этого дня наши порочные отношения достигли завершенности.

Приходя, я несколько раз разряжался, привычно стоя у края кровати.

А Марина неторопливо наполнялась желанием.

Потом ложилась задницей на подушку, я вскарабкивался сверху и кончала она. Всего один раз. После которого опять кончал я. Безумно тиская все ее раскинувшееся тело, и залезая пальцем в горячую глубину между ее ягодиц.

После чего я вставал и, зажав член, чтобы не закапать кровать, одевался.

И через чердак — всегда через чердак — возвращался к себе.

Я быстро оценил, сколь приятен секс со зрелой женщиной — и в периоды моей смены забывал про сверстниц.

Наверстывая упущенное, когда возвращался дядя. И всякий раз все сильнее понимал, что молодая плоть упруга, а тугие груди заманчивы, но все равно… секс с Мариной дарил куда более сильные ощущения.

При этом оставался парадоксальный факт: с Мариной мы трахались молча. С девчонками я ревел по звериному, но в первый раз, когда Марина принудила себя трахнуть, я молчал от ошеломления, а потом привык, хотя стены дома имели такую изоляцию, что тут можно было лупить из пулемета. Марина тоже молчала. И я уже решил, что в отличие от мокрощелок, визжащих в имитации оргазма, зрелые женщины делают все тихо.

Но все-таки вопрос интересовал меня своей неразрешенностью. Однажды вечером по возвращении дяди с вахты, когда все в полном составе отмечали его приезд, я поднялся наверх, прокрался через чердак в их спальню — благо комнаты никогда не запирались — и осторожно положил туда диктофон. Который купил специально, выбрав модель, позволявшую получить запись минимального качества, но пятичасовую.

На следующий день я с нетерпением улучил момент, чтобы забрать машинку и закрылся у себя.

Разумеется, основное время ушло впустую, поскольку застолье длилось долго. Но все-таки около часа пришлось на фонограмму секса. Марина визжала и материлась в сто раз сильнее моих сверстниц. Крики ее возбудили меня до такой степени, что я отдрочил не снимая наушников.

А потом, стерев запись, задумался, почему Марина молчит со мной.

И пришел к выводу, что она делает это нарочно.

Ведь в самом деле, все началось с животного траханья. Она не прикасалась к моему члену, даже целовались мы лишь перед ее оргазмом. Мы не лежали обнявшись, вообще не проявляли никакой нежности, присущей любовникам.

Мы и не были любовниками — мы были просто половыми партнерами.

Не позволяя нашим отношениям подняться на иной уровень, Марина, видимо, ограждала себя от угрызений совести. Ведь мы занимались паскудным делом: я был несовершеннолетним, а она сестрой моей матери.

Но до чего же хорошо было с нею…

Со сверстницами мы трахались. Разнообразно, но именно трахались.

А с Мариной все происходило как-то несерьезно; мы перебрасывались шутками, она отпускала едкие комментарии даже в те моменты, когда я пускал в нее сперму с засунутым в нее членом. Но шутливость совокупления не мешала нам обоим кончать — опустошительно, хоть и тихо.

И это было здорово.

Теперь я хотел ее непрерывно. Но знал, что она мне не подруга, не любовница, вообще никто. Тетка, которую я называл по имени и на «ты».

13

Лишь раз, один только раз Марина едва не сорвалась.

Был канун нового года, нашей связи исполнялся год.

Все куда-то запропастились. Наверняка у каждого на работе — включая дядю, который вернулся пару дней назад — были вечеринки. Я особо не прислушивался, но, кажется, и брат тоже куда-то ушел. Видимо, воспользовавшись отсутствием родителей, к кому-нибудь из девчонок.

И лишь я сидел в своей комнате, чего-то ожидая.

Звука машины я не слышал. Скорее всего, такси, не заезжало во двор.

Просто раздался щелчок замка и внизу хлопнула дверь. А потом по нашей лестнице послышались четкие шаги. Принадлежавшие не матери и не отцу — они могли принадлежать лишь одному человеку на свете.

Я замер, боясь звуковых галлюцинаций.

Марина вошла, вопреки традициям не разувшись — в сапогах на высоком каблуке и распахнутой шубе. От нее несло морозом, духами и алкоголем.

Она села на стул. Сверкнули колени, обтянутые дорогими колготками.

Я встал и подошел к ней.

Прежде, чем я что-то успел сделать, Марина схватила мою руку, сунула к себе под юбку и крепко, почти до боли, сдавила горячими ляжками.

Я стоял в неудобной позе, не зная что делать дальше. Мы ведь никогда не трахались с нею здесь, тем более таким ранним вечером.

— Ну все, — выдавила она незнакомым голосом. — Извини…

И порывисто встав, шагнула к двери.

— Марина… — позвал я.

Она резко обернулась ко мне.

— Марина, а можно…

У меня перехватило дыхание.

— Что — «можно»? — с непонятной интонацией спросила она.

— Можно… я тебя сфотографирую?

— Сфотографируешь?! — она была изумлена такой просьбой. — Зачем?

— Не знаю… — честно признался я. — Просто ты сегодня такая… красивая.

В последнем я не врал. Такой я не видел Марину еще никогда.

— Я всегда такая, — усмехнулась она. — Просто ты не замечал…

— Шубу сними, пожалуйста, — сказал я. — Я хочу твои… ножки заснять.

— Ножки у меня нормальные, — согласилась она. — Проходят тест.

Марина принимала разные позы, я щелкал, пытаясь ухватить все. Стоя, сидя, нога на ноге, ляжки сзади, бедра сбоку…

— Юбку приподними, — осторожно попросил я. — У тебя красивые бедра.

— Так? — Марина, оголила ноги сантиметров на двадцать выше колен.

— Так, — ответил я, не отрываясь от фотоаппарата.

— А можно и так… — она подняла юбку еще выше.

Показалась плотная часть колготок с просвечивающими трусами.

Я жадно фотографировал, уже почти ослепнув от собственных вспышек.

— И вот так тоже… — продолжала Марина, рывком спуская колготки.

Над белизной бедер чернели узкие трусы.

— И даже вот так, — не унималась она.

Трусы скользнули к коленям. Обнажились черные волосы. Которые требовалось расправлять, чтоб не затянуть в глубины половых органов.

Меня обдал невыносимый запах женщины. Запах Марины. И я вдруг впервые за этот год понял, что готов отдать многое — если не все! — чтобы нам никогда не расставаться. А иметь возможность быть вместе независимо от дядиных отъездов, в любое время суток и не красться по чердаку.

И вдруг она выпрямилась, кое-как натянула белье, оправила юбку.

— Все, Костя, — пробормотала она, хватая шубу в охапку. — Все, я пошла.

Я молча смотрел на нее. Все понимая и не понимая ничего вообще.

— Надо остановиться. Иначе будет хуже. Всем хуже. Потерпи, а пока…

Не договорив, она выбежала, оставив дверь закрытой.

Я напряженной слушал затихающий стук ее каблуков, и до последней секунды представлял, как при каждом шаге трутся друг о друга тугие бедра, стянутые колготками, как слипаются и разлипаются в трусах скользкие от возбуждения губки…

Потом лихорадочно скинул фотографии на комп, отобрал лучшие и тут же отдрочил. Делать это на изображения многажды познанной мною Марины, было в тысячу раз приятнее, чем на дивизии голых интернетских баб. Причем, как ни странно, сильнее возбуждали не снимки с голым лобком, а вполне безобидные. Самым удачным казался тот, где Марина сидела, перекинув ноги через валик дивана, колено сверкало, а гладкая ляжка виднелась из-под юбки ровно настолько, чтобы свести с ума без слов.

Выбросив семя три раза подряд в одноразовый стакан, я успокоился и понял причину неслучившегося события.

Марина, невероятно чувственная, была на вечернике, где выпила лишнего — или просто общалась с мужчинами, которые ее невольно возбудили. И вернувшись домой, инстинктивно метнулась к привычному сменщику.

Осознав это, я оценил, насколько права была она, отрезвев в последний миг и не позволив нашим отношениям перейти грань тайных свиданий. Она оставила все на прежнем уровне, который не нес никому никаких проблем.

— Ну и сколько новых звизд ты оприходовал за время пересменка? — спросила Марина, устраиваясь поудобнее. — Пять, шесть, десять?

Одно из непреложных правил гласило, что общаясь с одной женщиной, надо делать вид, будто других не существует. Марина перевернула мои представления. К тому же, когда она собиралась кончать, разговоры на тему секса усиливали ее возбуждение. Особенно она любила в первый день после отъезда дяди принимать мой отчет. Поэтому я сказал честно:

— Пятнадцать… Нет, шестнадцать. Точнее — семнадцать. Еще точнее — шестнадцать с половиной.

— А что значит половина? — поинтересовалась она.

— То и значит, — без смущения пояснил я. — Раздел, титьки пощупал, соски закрутил, в звизду полез, а там целка. Нафиг мне такие проблемы?

— Ты умнеешь не по годам, Костя, — серьезно согласилась Марина.

— С такой учительницей, — ответил я. — Невозможно иначе.

— Но зачем тебе их так много? Парочки бы не хватило?

— С каждой в крайности по два раза. Мне не нужна постоянная девчонка.

— Но почему?

— Постоянная девчонка — это притязания и проблемы. А они мне не нужны.

— Но ведь всю жизнь не будешь летать от звизды к звизде.

— А я и не летаю. У меня есть постоянная женщина, — возразил я.

— И кто же она? — с лукавством спросила Марина.

— Ты, — просто ответил я. — А эти… Так, для пересменка.

— Врешь, конечно, но приятно. Ну ладно, давай, жми мне титьки…

Процедура Марининого оргазма прошла обычно. После спокойного сообщения о том, что она кончила, последовала привычная просьба доласкать груди. Потом сам собой осуществился мой шестой.

И наконец меня сковала сладкая истома. когда я лежал на желанном теле, не в силах пошевелиться но ощущая неопадающее возбуждение.

— Ну ты даешь, Костя, — сказала Марина. — Сколько же в тебе спермы… Из меня уже течет, придется простыню менять… Ладно, если не матрас.

— Так первый день смены, Марина, — ответил я. — Я по тебе истосковался.

И это было чистой правдой. Наши отношения устоялись; теперь обычно я кончал два раза: сначала стоя, потом лежа на ней, перемешивая разомлевшее от оргазма тело. Но в первый день после двухнедельного — а из-за ее месячных даже трехнедельного — перерыва я срывался с цепи.

— И честно говоря, хочу кончить еще раз.

— Так кончай, кто тебе запрещает, — усмехнулась Марина. — Сменщик…

Я подумал, что в момент спуска засуну палец ей в задницу. Марина позволяла это делать, а я с некоторых пор ощущал особое удовольствие, прижимая свой член изнутри.