Начни сначала,

Пусть не везет подчас -

Не верь отчаянью,

Влюбись, как в первый раз!

А. Вознесенский

Я любил выходить на балкон на рассвете весной. Стояла дивная пора цветения, и все московские яблони, груши и прочие вишни полыхали белым пламенем весны. Хоть с утра было прохладно, я выходил на балкон и делал зарядку. Соседка по подъезду, колыхаясь стокилограммовой тушей, копалась в огородике и иногда посматривала на меня, такого бодрого и атлетичного, в одних трусах. Иногда она призывно махала рукой, и я спускался к ней, и мы бешено совокупились прямо в «борозде», как мормоны.

Точнее, совокупился я, а она стояла, приспустив короткие, чуть ниже колена, брюки на резинке и упершись толстыми руками в землю. Так было и на этот день. Она махнула мне рукой, но нежно-голубое небо вдруг заволокло сплошной облачностью. Соседка тревожно выпрямилась, в одной руке детский совочек, а в другой – носовой платок, и замерла, глядя в зенит. На нее, на молодую зеленую траву, на кусты сирени сыпались серебристые, похожие на снег, хлопья. Соседка, словно прощаясь, махнула рукой с белым платком, что-то хотела сказать, но только удивленно вытаращила глаза, и стала оплывать, терять могучие формы, словно она была резиновой, а из оболочки вдруг вышел воздух.

Первой мыслью было, что я сплю. Я закрыл лицо руками, при этом пребольно ударившись локтем об ограждение балкона. Нет, не сплю, во сне не больно. Убрал руки и убедился, что соседка исчезла, оставив после себя кучку одежды, детский совочек и маленькое ведерко с водой. Серебряный снег измельчал, превратился в пыль и прекратился, а следом в одно мгновение разошлись и серые облака. Из-за соседнего дома, заливая пустынный двор, выглянуло солнце. Все тоже самое, как и вчера, только без соседки.

Все это ворочалось в голове, как гранитная глыба, и никак не укладывалось. И я решил сходить на разведку. Посмотреть вблизи. Вооружившись щеткой, я выскользнул во двор. Тишина! Ни грохота трамваев, ни шума автомобилей, ни рева мотоциклов. Я потыкал ручкой щетки в кучку одежды под моим балконом, и выудил оттуда огромный бюстгальтер и такие же громадные трусы. И ее резиновые тапочки тоже были на месте. Все так, все ее.

Мимо, отчаянно визжа, промчалась собачонка, волоча за собой поводок-рулетку. Я перестал ворошить то, что осталось от соседки, повернулся и увидел в конце березовой аллеи такую же кучку одежды, как и под моим балконом. Только размеры были поменьше. В этом я убедился с помощью все той же щетки. Почти впритык к торцу нашего дома проходила трамвайная линия, а на ней – замершие три трамвая, два синих и один желто-красный. Рядом пустой автобус с открытыми дверями и такими же кучками одежды. Кажется, нас больше не было. Я – не в счет!

Из чистого любопытства я зашел в магазинчик «24 часа». Там было пустынно. Даже дежурных алкоголиков не было. А были их шмотки, разбросанные по полу. И еще в углу орал музыкальный центр об одну колонку. «Начни сначала!», – заливалось «Радио-ретро», настойчиво предлагая влюбиться «как в первый раз». «Рад бы, голуба, да вот не в кого!». – громко сказал я, перекрикивая радио. От продавщицы, симпатичной маленькой азиатки, остался только голубой халатик, бейджик на прищепке и тапочки. Никакого белья, ни трусиков, ни лифчика. Ее звали Галей. Видимо, дома у Гали ни трусов, ни бюстгальтеров женщины не носили. Прихватив из холодильника мороженое, я вышел на пустынную улицу. Асфальт нагрелся, и над ним уже стояло марево, и если правильно присесть, то можно было увидеть фальшивые лужи.

Я хотел заглянуть еще в два магазина: «Трикси» и «Монеточка», но они открывались в восемь, поэтому я вернулся домой и засел за компьютер. Интернет работал, но «тишина» стояла мертвая, а новости оставались вчерашними. Кажется, я действительно остался один…

По телевизору по всем каналам крутили один и тот же клип Мартынова: «Начни сначала…». Бесовщина какая-то! И по радио то же, но в исполнении Ротару. Выключил и то, и другое, сел на тахту и крепко задумался. Так, если предположить крайность, что человечество исчезло под серебряным дождем, то ТЭЦ пока будет работать. Пока в турбинах будет газ, будет и свет. И в трубах вода. И это хорошо! Но потом, через некоторое время без присмотра, все рухнет. Знать бы, когда…

Через открытую дверь валила майская жара и тишина, прерываемая, только кошачьими воплями и собачьим воем. Они провожали в последний путь кучки мусора, бывшие недавно их хозяевами. Не до вас сейчас. Собаки рано или поздно собьются в стаи, и от них надо будет защищаться. Чем? Я снова засел за компьютер и выяснил, что ближайший магазин «Охотник и рыболов» находился у метро. Захватив на всякий случай кухонный топорик, я взял рюкзак и отправился туда, где для нашего микрорайона начиналась цивилизация. К метро. Пешком, разумеется…

Я бы мог взять чужую машину или мотоцикл, но водить не умел, а потому рисковать не стал. Потом как-нибудь. А потому, выбирая тенистые дворы, я шел к метро, прикидывая, какое оружие мне выбрать. Из всех открытых окон слышалась песня «Начни сначала…», и я пожалел, что не заткнул уши ватой. Уже надоело это вытье! Но дошел быстро, останавливаясь и выпивая по глотку из уворованной из супермаркета бутылочки с водой. Всего-то километра два. Потом повернуть на набережную, и там оружие и снасти. Я твердо решил взять не только «ствол», но и пару хороших телескопических удилищ. Пригодятся, когда в магазинах кончатся консервы, а река самоочистится. И то, и другое я полагал делом нескорым, но и полностью исключать того, что мне предстояло добывать себе еду самостоятельно, не рискнул…

«На берегу пустынных волн стоял я дум печальных полн, и вдаль глядел. Пред мной широко река неслась». Не Пушкин я, но по мелочи переиначить или изгадить могу любое стихотворение. Я стоял возле магазина «Охотник и рыболов» на набережной и смотрел на воду, потому что магазин был закрыт до десяти ноль-ноль. Ждать я не хотел, тем более, что открывать его все равно было некому, а потому зашел сзади и достал из рюкзака топорик. А позади магазина стоял грузовичок «Газель», и задняя дверь в магазин была чуть приоткрыта. Там кто-то был! Я сжал топорик, рванул дверь и отскочил в сторону. Тишина. Тогда я вошел, сжимая топорик. В полутемном складике я не заметил никого, а вот сразу за прилавком я заметил маленькое существо женского, предположительно, пола, которое тряслось крупной дрожью. Итак, в этом мире у меня появился напарник, а, точнее, напарница. С чем я себя и поздравил.

Существо, наконец, справилось с испугом и пропищало:

— Вы кто? Маньяк? А где все?

— Не маньяк. Больше никого нет. Вылезай!

А поскольку девчонка сама выходить не хотела, я просто сгреб ее за ворот легкой светлой курточки и силой вывел из-за прилавка.

— Я пришел за оружием. Если хочешь мне помочь, оставайся, если нет, пошла вон. Ведь ты – продавщица?

Ничего девчонка, симпатичная, юбочка короткая, ножки стройные, и сиськи под топиком, как у козы, смотрят в стороны, и особо не трясутся.

Она замотала головой.

— Я к сестре пришла. Звонила ей, а она не отвечает. Нашла только одежду, а ее нету. Я подумала, ее маньяк раздел и увел.

— Правильно подумала. Утром видела хлопья над городом?

— Не-а. Спала я.

— Что-то вроде снега. Насыпались, и люди исчезли. Осталась только одежда и обувь.

— А я?

— Что ты?

— Почему я осталась?

— Не только ты, но и я. Заметила?

— Ага!

— Похоже, что кроме нас, тут больше никого. А, может, и в целом мире. Так что предлагаю держаться вместе.

— Согласна?

Она снова кивнула и вздохнула. Грустно-грустно…

— Патроны с картечью. Найдешь?

— Найду…

Я отдал ей рюкзак. Она принялась опорожнять коробки с патронами и вдруг застыла:

— А зачем Вам оружие, если никого нет?

— От собак. Они скоро одичают, собьются в стаи на манер волчьих, и тогда держись-не оторвись. Поняла?

Она шустро работала руками, заполняя рюкзак, а белые трусики под юбочкой так и мелькали.

— Ты одежку подбери тогда. Куртку и брюки, что ли…

— В штанах жарко.

— Ну, тогда шорты подлиннее. Патронов набрала?

— Ага.

— Теперь ключ давай.

— От кассы?

— Какой теперь смысл в деньгах? От стендов. Не бить же стекла.

Прежде всего, меня интересовал стенд с охотничьими ружьями, а в нем - «Вепрь-12 Молот». Покопавшись под прилавком, девица подала мне ключ.

— Один?

— Больше нету.

Хорошо, что ключ подошел. Я держал в руках карабин с примкнутым магазином, набитым патронами с волчьей картечью и ощущал себя в относительной безопасности. На поясе у меня висел охотничий нож, кобура с ракетницей под охотничий патрон, а грудь пересекал патронтаж с магазинами и патронами. Она обрядилась в пижонскую короткую курточку и шортики и размахивала огромным пластмассовым травматом, похожим на «Десерт Игл». И тут меня осенило. Кое-что я еще не сделал. Надо взять два удилища и познакомиться с девчонкой.

— Тебя как зовут-то?

— Катя! – радостно ответила девушка и прицелилась в меня из «Лысого орла».

Я тут же выскользнул из-под прицела и вырвал из ее ручек громадный пистолет.

— Никогда не прицеливайся в человека, если не хочешь стрелять!

— Да там патронов нету, - оправдалась Катя. – Магазин пустой!

— А в стволе? Ты проверяла?

— Нет…

— То-то!

Она повела плечиком и сунула «Орла» в карман шортиков, после чего они уверенно поползли вниз.

— Ай!

Теперь у нее были заняты обе руки. Не боец. Придется опекать девчонку Катю.

— Ты хоть машину водить умеешь?

— Я-то? Умею!

Хорошо, что хоть это она умела.

— Тогда пойдем, выберем машину и поедем!

А в инкасаторском УАЗе она призналась, что с механической коробкой передач она не ездила. Послал бог помощницу! Хорошо, что в машине нашлось нормальное оружие: АК-74, укорот АКСУ и два пистолета ПМ. Все с запасными магазинами. А по включенной рации все еще передавали песню: «Начни сначала!».

Пришлось срочно научиться водить машину самому, и на второй передаче мы, наконец, въехали в мой двор.

— Ой! – запоздало спохватилась Катя. – Я не здесь живу!

— Зато я здесь живу! – сказал я и, наконец, представился сам. – Олег Манцев, инженер. Бывший, конечно…

Мы еще посидели в машине, и Катя сказала:

— А что если люди погибли только в Москве?

— Нет, Катюша. Интернет словно вымер. Все сайты работают на автомате, а новости все вчерашние. Увы…

— Жаль…

Мы выбрались из УАЗа и поднялись ко мне в квартиру.

— Как у Вас…

— Как?

— Скромно.

— Привык. Исповедую принцип разумной достаточности.

— А у Вас…

— Катя, давай на «ты».

— Давайте… давай.

— А у тебя ванная есть? Я с утра не купалась.

А ты чистюля, подумал я.

— А белье на смену у тебя есть?

— Нету. А может, у Вас, то есть, у тебя что-нибудь найдется?

— Если только от мамы что-нибудь осталось. Ты иди, мойся, я посмотрю.

Катя была примерно одного сложения и роста с моей покойной матушкой, я много лет хранил целый ящик ее платьев, халатов и белья. Зачем? Сам не знаю, но мысль вынести это все в помойку мне претила, и я ничего не трогал. Зато я нашел шелковый халат, белый льняной гарнитур – лифчик и трусы-шорты, пояс с резинками и капроновые чулки. Все новое, неношеное, с магазинными бирками еще СССР.

Она вышла из душа посвежевшая, румяная, с мокрыми короткими волосами, завернувшись в большое банное полотенце. Прошлепала босыми ногами по дубовому паркету и подошла к дивану, на котором я разложил мамины «сокровища».

— Ой, какой винтаж! – восхитилась Катя. – Можно померить? Только ты отвернись!

Вообще-то у моего монитора – глянцевый экран, и, ежели его правильно повернуть…

Катя скинула полотенце прямо на пол и принялась примерять обновы. Ее тело мне понравилось. Грудки напоминали толстые бананы с коническими сосками, маленькая круглая попка, плоский живот и, что самое главное, черный треугольник под ним, сохраняющий некоторую интригу. Действительно, винтаж и ретро!

— Катя, а ты еще девушка? – самым невинным голосом, на который был способен, спросил я.

— Разве это так важно?

Катя уже нацепила обновы и запахивала черный халат с драконом на спине.

— Конечно, важно! Рано или поздно, мне придется это выяснить. Мужичков-то других нет, и не предвидится.

— Тогда не девушка! – с вызовом ответила Катя, разглаживая чулок на бедре. – Лучше расскажи мне о себе.

— Что ты хочешь знать, Катерина?

— К примеру, чем ты брал девушек?

— Физикой и лирикой. Читал стихи и ненавязчиво демонстрировал свои физические достоинства.

Она присела на диван, полы халата разошлись, и показали скромное мамино белье.

— Как это?

— Как читал стихи? Громко!

— Нет, – поморщилась Катя. – Демонстрировал как?

— Приглашал в бассейн. Был такой открытый бассейн на Волхонке. Тогда мужики никаких длинных трусов до колен не носили, а купались в узких плавках. Так что все было видно. Да показать буквально было легко. Высунул член или мошонку, словно случайно, и все!

— И кого ты совратил таким образом? Первой кого?

— Хорошо. А потом ты расскажешь что-нибудь. Договорились?

— Ладно!

Она снисходительно махнула ладошкой и приготовилась слушать.

— На первом курсе института нас повели в открытый бассейн «Москва» сдавать зачет по плаванию. Стояла теплая осень, но солнце садилось уже часа в четыре дня, и освещало бассейн почти горизонтальными лучами. Марина, наплававшись вдоволь, выбралась на край бассейна, а черные трусы остались в воде! В золотом свете я ясно различил выпуклый лобок, покрытый густым черным мехом, взбегавшим к животу и под ним, полускрытый слипшимися от воды волосами, некий объект величиной с ногтевую фалангу моего мизинца. Сначала я подумал, что это – обман зрения, как тогда, в детстве, когда я вперся без спроса в ванную комнату, где мылась бабушка, и «увидел» член у нее, а это были слипшиеся от воды длинные волосы на лобке. Физкультурница, увидев катастрофу с Маринкиными трусами, вскрикнула: «Блинова! В воду! Сейчас принесу полотенце!», Марина спрыгнула с бортика бассейна обратно в воду, но Сенька Клевицкий, охочий до женского пола, тихо заметил:

— Клитор видел? Вот то-то! Такие женщины очень страстные!

И плотоядно облизнул вывернутые красные губы.

— Тебе тут не обломится! – ответил я Сеньке и показал ему клыки.

— Застолбил?

— Вроде того.

— Действуй. Удачи! Это не «казус белли» (не повод для войны – лат.).

— Вот и хорошо, – подумал я.

В следующий раз нормы сдавали парни, и я проделал такой же фокус с трусами. Вылез на бортик и встал напротив Марины в лучах осеннего солнца, как Давид работы Микеланджело Буонарроти. Физкультурница наша не закричала: «Манцев, в воду!», а стояла, словно любуясь несколько секунд, и только потом сказала: «Манцев, ты плавки потерял». А потом, после одной из вечеринок в общежитии, мы поехали к ней домой, и… в общем, я сделал ее женщиной. Вот и все.

— Как мало! Я думала подробностей будет побольше. Так все целомудренно!

— Ну а как ты лишилась девственности?

— Очень просто. Подошла к Игорю-красавчику и сказала: «Пойдем, перепихнемся? Есть варианты!

— И все?

— Ага.

— А сколько лет тебе было, красавица? Шестнадцать, семнадцать?

— Двенадцать.

Я мысленно присвистнул.

— А ему?

Двадцать.

— И его не посадили?

— Не-а. А за что?

— Лучше скажи, зачем?

— А затем, что подружки уже смеяться начали, они-то уже не целки были, а я еще целка. Ну вот и решилась…

— И подругам показала, да?

— В первую же перемену на следующий день. Села на унитаз, ноги раздвинула, а они ползают на карачках, смотрят…

— А мне покажешь?

Катя усмехнулась. Не радостно, не с вызовом, скорее загадочно.

— Ну, смотри…

Она встала, развязала поясок у маминого халата. Он ей все-таки был велик, и она легко стряхнула его на диван. А незамысловатый мамин лифчик Катя снимать не стала, хотя я этого очень хотел, а сразу перешла к трусам, которые она надела поверх пояса с резинками. Плутовка, изящно изгибаясь и пританцовывая, стянула трусы, и я воочию увидел ее лобок в виде правильной треугольной «клумбы» с черной шелковистой «травой». А после этого она уселась на диван, откинулась назад, опершись на руки. «Смотри!», – сказала она. – «Ты этого хотел».

Собственно, женские половые органы я видел много раз. Только упрямый инстинкт размножения диктовал свое: «Иди, и смотри!». И я смотрел каждый раз на большие губы, толстые или худые, в виде лунных серпиков, волосатые или бритые, красноватые малые губки, слабо розовые, или налитые, алые, в вершине клитор, вызывающе торчавший или настолько крохотный, что найти его можно было только с лупой, маленькое отверстие письки, куда было «нельзя» и, наконец, манящая дырочка влагалища, свободная от преград, или так ненадежно защищенная гименом. Катина дырочка была открыта, а клиторок приветственно высовывался из волосков, как сморчок из весенней травки.

В данном случае с анатомией у Кати было все в порядке. Я всегда считал, что если человек красив, то он красив во всем. И лицом, и телом, и половыми органами. Лицо Кати я бы отнес к категории «тихая нежность». На такое лицо, освещенное светом настольной лампы, хорошо смотреть осенним вечером пятницы, после утомительной трудовой недели, когда молодая жена, оторвав глаза от толстой книги, спрашивает глупое: «Это ты?», и получив не менее глупый ответ: «Это я», снова утыкается в черные на белых листах строки. Она не была красавицей, но и уродиной не была. Скулы, обрамленные темно-каштановыми волосами, внимательные, не то зеленые, не то синие глаза, слишком длинный и конопатый нос и чересчур тонкогубый рот. Второй, или даже третий сорт, каких на Земле миллиарды. Было.

Грудей ее я толком не видел. Экран монитора все-таки не зеркало, и я, не вставая с колен и уткнувшись носом в Катин пупок, протянул руки ей за спину и расстегнул тугую застежку нового лифчика. Затем она сама шевельнулась, подняла руки вверх, и я снял эту такую ненужную сбрую, высвободив ее девичьи грудки. Маленькие груди имеют свою прелесть. Например, их можно сосать, целиком засунув в рот, и щекотать соски языком. Полноватые Катины «бананы» целиком в рот не входили, но сосочки были восхитительны, нежные и твердые одновременно. И лишь ее вопль: «Перестань! Сейчас кончу!» остановил мои ласки. Катя закрыла глаза, откинула голову назад, но я уже целовал ложбинку между грудок, спускался к пупку и дальше, минуя лобок, к клиторку. Который я немедленно всосал, щекоча языком.

— Ох, ох, кончаю! – закричала Катя.

Это и так было ясно, потому что она покраснела лицом и грудью, и между ног ее что-то зажурчало, и я отпрянул. Не люблю быть обоссаным. Но струйка появилась гораздо ниже, из влагалища, слабенькая и белесая. И я заткнул ее членом, выпустив его из ширинки. Катю трясло еще минуты две, потом она снисходительно смотрела на мои телодвижения, и на жемчужные струйки, которые я излил на ее лицо, живот и лобок. Ну и на паркет чуть-чуть…

— Опять надо мыться! – сказала Катя, и ушла в ванную, покачивая бедрами.

А я еще ничего, подумал я, подтирая пол, для шестидесяти лет очень даже неплохо!

— А ты еще ничего! – прищелкнув языком, сказала Катя, вернувшись из ванной. – Наполовину седой, а крепкий.

— То, что нас не убивает, делает нас сильнее, – заметил я, имея в виду серебряный дождь. – Кто сказал, Катенька?

— Не знаю я! – дернув плечиком, ответила Катя. – Девушки не обязаны знать всякую ерунду. Давай лучше поедим чего-нибудь.

— Вот и иди на кухню, девушка, – сказал я, вложив в эти слова слишком много иронии.

Катя, уже одетая в «сафари», фыркнув, удалилась готовить, а я снова засел за компьютер. Интернет еще жил, и я запустил социальные сети. И в «Однокашниках» и «В конфликте» все сообщения датировались вчерашним числом или сегодняшним, но намного раньше появления серебристых облаков. В душе я надеялся, что в нашем славном городе остался еще кто-нибудь, но нет, таких я не обнаружил. С другой стороны хорошо, можно сходить в музей, посмотреть что-нибудь, и присвоить какой-нибудь экспонат. Только зачем? Зачем мне, к примеру, сокровища Оружейной палаты или Алмазного фонда? Если только выбрать какой-нибудь бриллиант и подарить Кате?

— Катюш, как там насчет пожрать?

— Несу, несу! – отозвалась Катя с кухни. – Тебе чего, кофе или чаю?

— Чайку. А ты по гороскопу кто?

— Дева! А что?

— А камень у тебя какой?

— Да так, дерьмо всякое! – сказала Катя, возвращаясь в комнату с дымящейся сковородой. - Сердолик, агат, хрусталь, яшма, нефрит.

— Нефрит – это что-то с почками?

— Точно! Достают из почек, а потом на шее носят.

— А бриллиант хочешь? «Орлов», например?

— Не-а. А зачем?

— Молодец, Катюша.

— Хвастаться не перед кем, – пояснила Катя, щедро наваливая на мою тарелку овощное рагу. И вдруг поникла вся, завяла, как срезанный цветок в жару.

— Ты что, Катенька?

Она прерывисто вздохнула.

— Почему, ну, почему на Земле никого не осталось, и кому, скажите на милость, помешала моя сестра?