У каждого свои слабости. Так, я, будучи человеком начитанным и спокойным чрез меру, в словесном споре могу уложить на лопатки большинство оппонентов, однако совершенно беззащитен перед грубой силой. И чувство полной беспомощности и гипнотического повиновения перед сильным я пронёс через все годы взросления и становления себя, как человека разумного. И до недавнего времени это тяготило меня, и клубок напряжённости, свитый из прочных нитей отчаяния, рос внутри, прорываясь наружу минутами нервных срывов и приступами слепого гнева на дорогих и близких людей. Однако, всё поменялось летом семнадцатого. И всему виной дождь, затерянный пляж и старая непросмоленная лодка.

Дождь, затерянный пляж и старая непросмоленная лодка.

Раннее утро на камышёвом берегу тихой речки полупрозрачным зеркалом тумана встречало восходящее солнце, и мириады росинок заискрились отражением небесного диска, осветив тёмные уголки высокой приречной травы и всполошив её обитателей. Целый мир в капельке росы, окаймлённый алмазным блеском солнца! К полудню последние росинки испарились, и только тогда я вышел из хрупкого состояния чистого созерцания, ради которого и пришёл на рыбалку. Я смотал удочку, снял с крючка и положил в карман маленького, наполовину съеденного щукой подлещика – лёгкая закуска нашему толстому рыжему Тишке, и босиком вышел на лесную тропинку.

Дубняк непроницаемой аркой укрывал еле заметную на земле дорожку, которую то тут, то там пересекали звериные тропы, и в полутьме я наконец увидел лучик света – лес заканчивался, обрываясь на старом пожёге, превращённом за долгие годы в ядовито красную металлоломную свалку с горами обугленных остовов машин, что ощетинились уродливыми, изъеденными ржой листами металла и подпирались кучами поменьше – слежавшимися, сваренными временем и дождями в единую массу островками гвоздей, автозапчастей и промышленного лома. С грустью я минуту стоял на краю леса и смотрел на свои ноги, покрытые корочкой грязи и прилипшими стебельками травы, и думал о чистоте и свежести девственной земли, оставшейся позади. Наконец, пара старых босоножек упала на последний островок примятой травы и пальцами ног я почувствовал грубую мягкость резины.

Загуляла дивчина с городу да на село, а с села да под венец. – Автор местной присказки – приземистый лысый паренёк – внезапно оказался передо мной, приглушив последние нотки природного забытья.

Под венец, да под венец, шо то дева, аль хлопец. Всё то мне без разницы, да гони приданнице. – Пропел, сбегая с металлической кучи, его друг – огромный детина в коротких не по размеру шортах и кирпичного цвета руками. Руки с кривыми, со сбитыми ногтями пальцами крепко держали увесистый глушитель.

Ансамбль русских народных песен и плясок, я погляжу. – Ответил я. – Так сыграй на своём инструменте, бугаёк, а ты частушки спой. Ну а я похлопаю.

Ух какая, с характером! Есть у нас для таких инструменты поинтереснее. Верно говорю, Егорка.

А то! Пару яик, два смычка, исполняет девочка.

Я лишь усмехнулся. В деревне меня даже родные называли уменьшительно ласкательно называли Сашенькой. Врождённая худоба и округлость ягодиц, доставшиеся от матери, вкупе с мягким голосом и городскими манерами виделись глазами деревенских типично женскими качествами.

Это для закрытых дверей концерт, уединитесь – исполните друг с дружкой.

Ох, и нервирует она меня. Ой, Вань, боюсь согрешить.

Ты, краля, полегче. А то как бы в рваных тряпках и с разбитым личиком не осталась. Так что ты шортишки да маечку свою сними от греха подальше.

Снять бы я снял, да не чета мои шортишки твоим моднявым, в обтяжечку.

По краснеющему на глазах лицу бугая я понял, что совершил ошибку. Потасканная одежда – особая тема для многих деревенских, и одно лишь нелестное слово о ней грозит дракой.

Ссука… Прошипел бугай, и двинулся на меня, труба глушителя взметнулась вверх. Я оцепенел, не в силах пошевелить и пальцем.

Что за шум, а драки нет! – Громом прозвучал молодецкий бас, и эхо пару секунд витало меж металлоломных куч. Бугай остановился и обернулся. Подошедший мужчина оказался на голову выше бугая, простая клетчатая рубашка обнажала мощные кисти рук с уходившими ввысь переплетениями вен, из под распахнутых пуговиц виднелась белая майка с резко очерченным рисунком мышц. Взгляд скользнул ниже, и я с удивлением отметил непропорционально фигуре тонкие ноги мужчины, но быстро отбросил этот интересный факт – моё внимание привлекло его лицо. Три дорожки морщинок смыкались в уголках глаз, и я поймал на себе взгляд, полный интереса и странной тихой грусти. Суровое лицо напоминало слепок с советских монументальных статуй рабочих и поражало своей угловатой завершённостью.

Опять бандитствуете?

Да вот, Семён, решили городскую лярву проучить. Понимаешь, никакого уважения к славным сельским жителям. – Сказал Лысый, здороваясь с подошедшим.

Уважение уважением, но калечить то не стоит. Егор, брось глушак.

Ага, сразу. Только пару раз по башке эту суку обхожу.

Не горячись. – Здороваясь с бугаём, Семён мягко забрал из его рук глушитель и отбросил в сторону. – Значит, город пожаловал. Ну колись, чем провинился?

Да я с рыбалки иду. Только вышел из леса, как налетели эти, «ясные соколы», и давай просить то минет сделать, то шмотки снять. Вот. – Говоря это, я чувствовал, как с каждым словом кровь всё сильнее приливает к лицу.

А ты и против?

Да какой против? Вишь, Семён, жеманничает.

Да о чём разговор ведём, я не понимаю. Одёжка в компенсацию пойдёт, а в наказание вон за той горкой птаха нас по очереди порадует. По справедливости говорю, а, пташка.

Все трое смотрели на меня.

Хрен вам. – Сказал я неестественно тихо.

Ой, ты! Ну по плохому так по плохому. Давай, Егор, по старинке, ты слева, я справа. Сёма, тебе, как бывалому, первому вскрывать красотку.

Я до хруста сжал остов самодельной удочки и размахнулся. Конец удочки просвистел перед самым носом лысого.

Он на, какая бестия! Ну, погоди! – Лысый, осткочив на пару шагов, поднял глушитель.

Брось, Вань. Не делай глупостей.

Да щаз!

Всё произошло в мгновение ока. Рывком Иван пересёк расстояние между нами и с размаху ударил по руке, саднив мне обрубком глушителя палец. Удочка выпала из рук и отлетела в сторону. Но не успел нападавший выпрямиться после выпада, как сзади на него обрушился всей своей массой Семён. От неожиданного удара лысый упал, распластав руки, глушитель звонко звякнул о металлическую стружку. «Ах, ты, блядь!» С криком бросился Егор на Семёна. Первый удар пришёлся точно в скулу, второй прорезал воздух – Семён уклонился, «нырнув» в корпус бугая. Захват, бросок – и вот оба друга лежат на земле, кряхтя и постанывая. Я стоял, не шевелясь.

Что встал истуканом, горожанин. Поднимай инструмент и живо в лес. – С этими словами Семён запустил глушитель на верхушку ближайшей кучи.

Я, как в полусне поднял удочку и, не сводя глаз с распластавшихся на земле пацанов, спиной отошел под сень деревьев. Только когда металлоломные кучи скрылись из виду, я что есть мочи припустил по знакомой тропе.

Эй, подожди. – Неожиданно окликнули меня сзади. Это был Семён. Я остановился. – Видишь заячью тропку. Пойдём по ней.

Мы долгое время шли молча, раздвигая руками ветви деревьев и густо разросшегося кустарника. Не помню, о чём я думал тогда, скорее всего ни о чём сказывался шок от произошедшего.

Спасибо. – Сказал я, когда голова начала хоть что то соображать.

Да не за что, отдашь два. – Весело ответил Семён, отдуваясь от тяжёлой дороги. – Почти пришли.

Постепенно лес редел и вскоре мы вышли на берег в месте, по моим прикидкам, выше по течению от моей рыбацкой обители. Тонкая полоска дикого пляжа была сплошь усеяна плавуном и щебнем, из воды торчали гнилые опоры старого пирса. Посередине пляжа лежала вверх дном старая деревянная лодка, потрескавшаяся, с истлевшей обойкой. Я машинально провёл рукой по шершавому килю.

Отплавала она своё. – Сказал Семён, нежно погладив иссохшее дерево.

Я и не знал про это место.

А здесь река петляет. Ох, ё моё. – Семён взял мою руку. Как только я увидел окровавленный палец, он сразу же заболел. – Согнуть можешь? Тогда не страшно. – Он сплюнул зелёный комок травы к себе в ладонь, и принялся растирать этой густой массой мой пораненный палец. Я инстинктивно отдёрнул руку.

Вот чудак человек. Для дезинфекции же. – Семён отстранился. – Душновато, не находишь? Надо бы искупаться. – С этими словами Семён стянул с себя рубашку.

Я остался на берегу и смотрел, как Семён мощными гребками взрезает быстрый поток, худые ноги не показывались из воды.

Эй, Город. Дуй сюда, освежись. – А и впрямь, подумал я, почему нет.

После купания мы расчистили кусок пляжа и разлеглись.

Значит, местных не уважил. – Чуть приоткрыв правый глаз, начал разговор Семён.

К черту такое гостеприимство.

Хех. Такие гости здесь в диковинку, а ты и по городским меркам, небось, парень видный.

Не знал, что здесь такое процветает.

Да нет, просто со скуки бесятся. Девахи, кто покраше, да посмекалистей, в город посъезжали, остались только замужние, да пьющие. А с ними какое удовольствие?

Да, наверное. А что этот лысый, Иван, говорил насчёт тебя, как бывалого?

А ты поменьше слушай тех, кто тебе хочет харю начистить. – Зло проговорил Семён. Какое то время мы молчали.

Но вообще доводились за мной грешки по молодости, всякое было. Это сейчас мне уже… А кстати, сколько мне дашь?

Тридцать пять тридцать восемь. – Ответил я, восстанавливая в памяти суровое лицо.

Почти. Но двадцать семь вообще то. – Я аж присел от неожиданности. – Да, истрепался порядком. – Семён внимательно и грустно смотрел мне в глаза. – Спину перебил, когда шабашил на товарняке. Три года только врачей видел, комнату свою да дверь в сени. И знаешь, так мне захотелось в сени, а потом наружу, во двор… Что и на руках пополз. Сначала до середины комнаты – мать тогда меня обратно тащила и укладывала – потом до косяка дверного, а там и до ручки дверной дотянулся.

Семён тоже присел и повернулся ко мне лицом.

Я как в зеркало глянул, когда стоять уже мог, веришь, чуть не упал, думал, ошибка какая, кто то фотографию чужую прилепил. А потом… Да что потом, дед старый да и только. – Семён прилёг на локоть, потупив взгляд.

Да ну… Нет, почему дед… По моему, очень даже симпатичный. – Не отдавая себе отчёта, я неловко погладил Семёна по щеке, тут же отдёрнув руку. Он, разумеется, не ожидал такого. Долгую минуту мы смотрели друг на друга, он первым отвёл глаза.

Под резким порывом ветра по спине забегали мурашки.

Эх ты, вот вот ливанёт. – Семён встал.

Надо собираться тогда.

До деревни не успеем, к гадалке не ходи.

Под деревьями сухо.

Лес здесь редкий, да и ветер доконает. Вот что, давай под лодку, хоть худая, а какая никакая крыша над головой. Внутрь травы накидаем, одежду укроем. Только надо её повыше, чтоб не натекало.

Крупные капли барабанной дробью долбили по днищу лодки, приглушая звонкий шелест и бульканье реки. Наша старенькая «крыша» вовсю протекала по краям, оставался лишь сухой островок посредине лодки, куда мы сгрудили свою одежду. И хотя ветра не было и ливень бил прямо, я вскоре начал замерзать, и каждая редкая капля, падавшая за шиворот, отдавалась дрожью по всему телу.

Нда, плохи дела. Вот, согрейся. – Семён выудил из груды белья небольшую фляжку. – Сам я давно в завязке, а ты приложись, поможет.

Я отхлебнул и сразу закашлялся – пойло было невероятно крепкое и драло горло.

Ты, я вижу, не любитель. – С улыбкой сказал Семён. – Но вещь стоящая, на перце настояна.

Спасибо. – Сказал я, отдавая флягу назад.

Добивай.

Алкоголь быстро притупил озноб и я прилёг. Трава подо мной успела взопреть и теперь я лежал словно на теплой банной скамейке, и под алкоголем меня разморило. Не сразу я обратил внимания на тихую дрожь Семёна, который лежал, съёжившись, спиной ко мне и вздрагивал под каждой каплей. В полусне я тихо подбоченился к нему и обнял за плечи. Так мы и лежали, не шевелясь. Наконец, Семён повернулся ко мне лицом и в звенящем полумраке я увидел его спокойное лицо.

Ты смотри, как глаза блестят. – Сказал он тихо и прижал меня к себе. Рукой он придвинул меня к себе, и мы утонули в поцелуе.

Сквозь негу поцелуя, который, казалось, будет длиться вечно, я погружался в прекрасный сон наяву, и сквозь фантастические грёзы проскальзывало нежное тепло Сёминой кожи, глубоко впечатывающееся в мои вспотевшие ладони, жар дыхания, словно из горнила печи, срывался с возбуждённо колышущихся крыльев его носа, обжигая щёки, и мощные руки Семёна нежно и крепко сжимали мои плечи, ягодицы, грудь. Инстинктивно я стянул с Сёмы трусы, и его член, пульсировавший в порыве нарастающего желания и подгоняемый движением бёдер, заскользил по моему животу. Наконец, наши губы разомкнулись, и три пальца мощной пятерни, пробежавшись по кайме губ, скользнули мне в рот, и солоноватый привкус пота заискрился на языке.

Пока я был поглощён посасыванием и покусыванием Сёминых пальцев, он подготовил импровизированное ложе из нашей одежды и незаметно нежно уложил меня на мокрую, но мягкую «кровать». Его пальцы, влажные от моих слюней, принялись со всё большем усилием массировать колечко ануса, пока, один за другим, не оказались внутри. От интенсивной пальчиковой переборки внутри, я чуть не задохнулся от наслаждения, и в порыве благодарности впился в Сёмину шею. Он мягко меня отстранил и слегка приподнял, придерживая за талию и вынимая пальцы. Спустя секунду в стенки ануса уперлась мягкая головка члена.

Семён двигался внутри меня медленно и нежно. По напряжённым мышцам рук и спины я понял, что он с усилием сдерживает себя, чтобы не причинить мне боль. Я встречным движением таза постарался облегчить Сёме задачу, но нарастающая боль свела на нет мои храбрые потуги. Оставалось только расслабиться в объятьях Сёмы. Не знаю, сколько времени прошло, когда член Сёмы вошёл в меня на всю длину, но мышцы бедёр у меня свело не на шутку. Однако Сёма уже не сдерживался. Сделав два три толчка, он резким движением развёл мои ноги в стороны, и взял резвый темп. Каждый толчок отзывался внутри меня импульсами дикой боли от кишечника до кончиков пальцев, и я только и мог, что скулить, как побитая шавка. Семён быстро отреагировал на это, привычно засунув мне в рот три пальца.

Я снова увлёкся процессом посасывания. Постепенно боль сменялась лёгким жжением и теплом, чем быстрее и свободнее скользил член по стенкам кишечника, тем ярче ощущалась пульсация от нервных окончаний. Когда сопротивление анального колечка было сломлено, член Семёна после излишне амплитудного траха выпал из меня. Семён, с улыбкой на лице изучал результаты своей деятельности.

Цветочек то расцвёл, и лепестки заалели. – С этими словами он перевернул меня на живот и приподнял таз.

Я облокотился на траву и выгнул спину.

Покраше любой нашей манды фигурка. – Сказал Семён, обхватив меня за грудь и целуя в шею. Его член быстро нашёл искомую дырку.

То, что происходило дальше, иначе, как долбёжкой назвать язык не поворачивается. Семён сразу взял невероятно быстрый темп и крепко держал меня за бёдра. Даже когда внутри меня созрел чувствительный комок нервов и каждое вторжение вызывало волну неконтролируемого экстаза, да такую, что я как змея в брачном танце извивался всем телом, Семён не ослаблял мёртвой хватки. Я кричал и ругался, не в силах совладать с собственным телом, и не бросал попыток «соскочить» с члена, но Семён был неумолим.

В конце концов, я зашёлся в порывах оргазма, орашая стебельки травы под собой потоком спермы. Дрожащие от натуги руки не выдержали и я рухнул на землю, в нос пахнуло ароматом прелой травы и кислым запахом семени. Семён продолжал меня долбить и краем глаза я видел свой опавший член, колышущийся в такт ебли. Семён кончил ярко и бурно, наседая на меня так, что стало сложно дышать, он с животным рыком долго изливался в меня, постепенно ослабляя хватку и снижая амплитуду фрикций. Его сперма ужерасслабила мой анус, когда он, наконец, выпустил из рук бёдра и прилёг рядом, отдуваясь и кряхтя.

Я лёг в позе эмбриона, выбросив из головы все мысли, кроме одной – мысли о том, что по помятым ягодицам из раздраконенного ануса медленно струиться Сёмина сперма.

Хорошо согрелись, не находишь? – Прервал Сёма звенящую тишину.

Ага. – Ответил я.

И дождь прошёл, погляди ка. – Он приподнял каркас лодки, и прямо в глаза ударили оранжевые отблески заходящего солнца. Тучи плыли на север.

Я быстро подмылся в прохладной после дождя воде и мы быстро собрались. До меня, наконец, стал доходить смысл случившегося и всю дорогу до дома я молчал. Семён тоже не проронил ни слова.

Завтра встретимся? Спросил он на развилке.

Посмотрим. – Ответил я. Вдали на отшибе оранжево блестела крыша нашего старого одинокого домишки.