Никита сидел на каменистом морском берегу, время от времени кидал мелкие камешки в воду и хмурился, глядя на расползающиеся круги. Настроение было отвратительное. А портила его необходимость принять трудное решение, и быстро. Он обещал дать ответ завтра утром. Сейчас уже почти стемнело, а стало быть, утро не за горами. Никита вздохнул и принялся снова перебирать все "за" и "против", но вдруг поймал себя на том, что просто уговаривает сам себя принять решение "за". Ведь выхода то у него, по сути, не было.

Дело в том, что Никита наконец то нашёл работу, причём ни где нибудь, а на рыболовецкой шхуне. Два месяца назад он сбежал с сельской мануфактуры купца Пахомова, где с девяти лет работал в ткацком цехе подметалой и которую ненавидел всем сердцем. За тридцать вёрст он ехал в Архангельский порт, чтобы увидеть море. Море… Никита грезил о нём с детства. Стать юнгой – предел мечтаний! Да ещё на парусном судне!

Всё было бы прекрасно, если бы не одно существенное "но". При разговоре с боцманом выяснилось, что в его обязанности будет входить нечто такое, на что он никак не мог уговорить себя пойти. Короче, его откровенно предупредили, что придется подставлять задницу матросам. Вот те, бабушка, и юрьев день!

Самое паршивое, что никакой другой работы Никита найти не мог. Он уже больше месяца ошивался в порту, и ничего. Оказалось, что таких, как он, "юных романтиков", мечтающих о море, здесь полным полно. И в его шестнадцать здесь даже работу полового в трактире не найти – всё забито. А в юнги вообще не пробиться – там всё позанимали холёные дворянские детишки из местного морского училища. Эти противные гардемаринчики с гордым видом расхаживали по набережной, и каждый, похоже, ощущал себя будущим адмиралом. А у Никиты с утра маковой росины во рту не было – деньги закончились.

То, что на флоте во время рейса на судах ебут молоденьких матросов, Никита тут, в порту, слыхал уже не раз. И это даже будоражило его воображение. Только вот не думал, что ему самому так быстро придется столкнуться с этим. В общем и целом, секс с мужчинами его совсем не пугал. Никита уже года три как осознал себя гомосексуалистом. Сначала был в шоке, потом как то свыкся с этой мыслью. Окончательно успокоился, когда попробовал переспать с девчонкой, и это у него получилось. Без особого удовольствия, правда, но смог. Значит, если что – сможет и жениться, и детишек настругать. А к кому его больше тянет – это уж его, Никиты, личное дело.

Опыт мужеложства у парня тоже был. Он трахался с сыном сельского старосты – тот хоть и щуплый, но дубина у него о го го оказалась, Никита даже в какой то момент пожалел, что его соблазнил. Потом был приезжий из города землемер, который провёл в их селе пару месяцев, и почти все эти два месяца драл Никиту во все дыры. Жаль, что уехал, отличный был любовник. Позже Никита сам имел кузнеца из соседнего села – тот, почему то, любил только давать, а сам мальчишку ни разу не тронул. Но он так сладко стонал, когда Никита долбил его здоровенную задницу своим членом, что парень просто улетал. Короче, мужской секс – это здорово!.. Но давать всему экипажу… это перебор. Да и вообще, такая работа сильно смахивала на проституцию, а к ней Никита был совсем не готов.

Но вздыхай – не вздыхай, а жрать то что нибудь надо! К тому же, он будет ходить в море. В море! Последним доводом, окончательно успокоившим Никиту, стало то, что ходить он будет именно на шхуне, а не на грязном дымном пароходе. Суда с паровыми двигателями постепенно вытесняли парусные шхуны во всех портах – прогресс, мать его. Но рыбу пока ещё ловили на парусниках. Закрыв глаза, Никита представил себя под белыми парусами, и это последнее "за" перетянуло чашу весов.

Утром в назначенный час Никита уже поднимался по трапу на четырёхмачтовую шхуну, носящую имя "Вестник". Ещё вчера, подходя к этому судну впервые, Никита усмехнулся: кто ж это умудрился дать кораблю такое "газетное" название? Но теперь ему было не до смеха. Ступая на палубу, он чувствовал, как мелко и противно дрожат колени.

Боцман принял его в той же каюте, что и вчера, и с той же сальной улыбочкой.

Я согласен, просто сказал Никита.

Не так быстро, парень, улыбка на красной боцманской физиономии как то окривела и стала ехидной, надо проверить, годишься ли ты для этого дела. Подойдёшь ли ты нам. Проверить надо…

Проверяйте, обречённо вздохнул Никита. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, как будет проходить эта "проверка".

Раздевайся.

Боцман не потрудился даже запереть дверь каюты. Он имел Никиту прямо на столе. Сначала сзади, потом положил на стол на спину, а сам навис сверху, потом повернул паренька на бок, потом ещё как то крутил его и вертел. Никита не привык к такому разнообразию. Ему даже захорошело, чего он никак не ожидал, поскольку этот красномордый боцман не вызывал у него ни малейшей симпатии. Парень стал постанывать и подмахивать задницей, подаваясь навстречу доставляющему такое удовольствие члену боцмана. Кончить, правда, не смог, но удовольствие получил. Особенно в тот момент, когда принимал в себя порцию горячей спермы своего нового начальника.

Всё. Вставай, одевайся, бросил ему боцман, снова усаживаясь на свое место за столом.

Растерянно натягивая штаны и рубаху, Никита чувствовал, что сперма медленно вытекает из него.

Мне бы в туалет, краснея, промямлил он.

Боцман взглянул на него как будто удивлённо.

Ну, иди. Гальюн найдёшь, или проводить?

Найду.

Через пять минут, когда он вернулся в каюту, боцман взглянул на него сухим канцелярским взглядом.

Ты нам подходишь. Завтра приходи на судно, начнёшь работать. Отходим через три дня.

А мы надолго в плаванье?

На четыре месяца.

Четыре месяца? А почему так долго?

Почему долго? Ничего не долго. В Выборг идём, потом в Гельсингфорс.

Вот это да! Так он пойдёт не просто рыбку ловить, а в настоящее плавание! Увидит другие города, другие страны! Принятое решение казалось Никите абсолютно верным.

Через месяц с небольшим судно уже входило в Выборгский порт.

Попав в город, Никита первым делом пошёл искать кабак. Ему хотелось напиться. В стельку. Он ненавидел шхуну "Вестник", он ненавидел флот, он ненавидел море!

В первые дни матросы на судне к нему присматривались. Ебали, в основном, только боцман и старпом. А дня через три после отхода вдруг понеслось! Ощущение было такое, что моряки ни о чём, кроме секса, думать в принципе не могут. Отходя на шхуне в море, Никита пребывал в счастливом заблуждении, что его будут трахать максимум пару тройку раз за день. Ага, как же! Пару тройку раз – это каждый матрос с ним проделывал за день, да ещё и ночью столько же! Самое поганое, что основных обязанностей с него тоже никто не снимал. Драить палубу, натирать медь, чистить картошку, складывать канаты – и всё это в промежутках между поревом! Ночью ему поспать тоже толком не давали. И концу второй недели на судне Никита просто качался от усталости.

К счастью, примерно в это же время он заметил, что "натиск" возбуждённых матросов стал потихоньку ослабевать. Видимо, они так набросились на него, потому что он новенький. А как только Никита им немного поднадоел, так они и отстали. К приходу в Выборг парня ебли раз по десять в день, не больше, и ночью ему пару раз удавалось таки отоспаться.

Но усталость – это ещё не всё. Мерзко было на душе у Никиты. Не для него такая жизнь, он это понял довольно быстро. Ему не нравилось, что его используют. Ему не нравилось чувствовать себя шлюхой. Ему не нравилось заниматься сексом со случайными людьми, которые ему порой были откровенно неприятны. Он уже думал, не бросить ли ему шхуну и не остаться ли в Выборге. Но денег у него по прежнему не было – жалованье должны выдать в конце плаванья, а сейчас ему, как и всем остальным, кинули лишь несколько монет, чтоб только на выпивку хватило. Вот на выпивку он их и потратит!

Лишь осушив третий стакан вина, Никита почувствовал, как начинает таять лёд в его сердце. Может быть, жизнь и не так уж отвратительна, ведь как посмотреть… Никита решил сбавить обороты и, взяв четвёртый стакан вина, не опрокинул его залпом, а стал смаковать маленькими глотками. Почувствовав, что хмелеет, парень уселся в дальнем тёмном углу кабака и стал молча наблюдать за другими посетителями.

Пил он почти без закуски, и постепенно хмель всё больше кружил ему голову. Вдруг жутко захотелось с кем нибудь поговорить о своих бедах. А в какой то момент Никита почувствовал, что готов расплакаться. "Вздор какой! Надо взять себя в руки", подумал он, вытирая увлажнившиеся глаза.

В эту минуту его внимание привлёк молодой блондинистый парень, вошедший в питейный зал. Блондин шёл по проходу меж столов так уверенно, что сразу чувствовалось – он здесь завсегдатай. Это был красивый юноша, примерно ровесник Никиты или чуть постарше. А привлекал он внимание главным образом из за походки. В его движениях ощущалась какая то кошачья грация, свойственная скорее женщинам, нежели мужчинам. Легко покачивая бёдрами, он пересёк зал и подошёл прямо к столику, за которым сидел Никита.

Привет, буркнул он, даже не взглянув на Никиту, и обернулся на дверь. Блондин был явно чем то недоволен.

Привет, ошарашенно выдавил из себя Никита.

Бля, с клиентами сегодня полный облом! Один дохлик какой то попался, и всё! А я, главное, хочу, прям не могу – хоть сам себя трахай!

Открывший рот Никита не нашёл, что на это ответить. А блондин спокойно взял его стакан с вином и отхлебнул глоток.

Фу, кислятина, он с отвращением вернул стакан владельцу. – Лучше бы водки взял… А у тебя то как здесь? Тоже голяк?

Голяк? – Никита во хмелю соображал туго.

Блондин наклонился к нему поближе и вдруг расхохотался, да так весело и заразительно, что на них стали оглядываться, улыбаясь, остальные посетители.

Извини, сказал он, отсмеявшись, я тебя в темноте за одного из наших принял.

Из ваших? – всё так же рассеянно промямлил Никита.

Ой, да ладно, не начинай, я же извинился! Или тебе со шлюхой за одним столом сидеть противно? Так я могу и уйти.

Блондин легко поднялся на ноги и уже повернулся, когда Никита неожиданно для себя самого схватил его за руку.

Не уходи, пожалуйста!

Уверен?

Конечно. С чего мне должно быть противно? Я ничем не лучше тебя!

И тут долго сдерживаемые слёзы, выйдя из под контроля, предательски поползли по щекам. И вновь до безумия захотелось с кем то поговорить. Не успев даже узнать имени этого парня, Никита рассказал ему всё. Всё, начиная с того момента, как он приехал в Архангельск. Рассказал, как мыкался без работы, как колебался, принимая предложение с "Вестника". Как ему понравилось в первый раз с боцманом. Как потом этот боцман жёстко трахал его вместе со старпомом с двух сторон. Как ему приходилось столько сосать, что начинало сводить челюсти. Как один из матросов так глубоко засовывал ему в горло хуй, что его один раз чуть не вырвало. Как он уставал до такой степени, что порой отключался и засыпал в процессе ёбли. Он всё говорил, говорил, а его визави внимательно слушал, время от времени задавая наводящие вопросы. Потом они вместе что то пили – толи вино, толи водку, это Никита уже плохо помнил. Его новый знакомый тоже ему что то рассказывал, но это в памяти не отложилось. Запомнилось только, что блондин родом был из Саратова. Почему то из всех слов в голове засел только этот Саратов. А потом Никита просто вырубился.

Проснулся он с жуткой головной болью. Открыл глаза, огляделся. Комната незнакомая. Он лежит на постели. Тускловатый утренний свет пробивается через задёрнутые шторы. Никита потёр заспанные глаза и только хотел потянуться, как вдруг краем глаза заметил нечто, заставившее его подпрыгнуть на кровати от неожиданности. Рядом с ним, разметав золотистые волосы по подушке, сладко спал его вчерашний случайный знакомый.

"Опа! – подумал Никита. – Так я ещё и переспал с ним? Интересно, кто кого: он меня, или я его?"

Ему вдруг стало неловко. А, вспомнив свои вчерашние откровения, он смутился окончательно. Смотреть этому парню в глаза при свете дня ему совсем не хотелось. Медленно, стараясь не разбудить блондина, Никита выполз из под одеяла, молча оделся и тихо тихо выскользнул за дверь.

Два дня спустя Никита возился с канатами на судне. Все потихоньку готовили судно к отходу, который был назначен на завтра. Вдруг с берега кто то звонко крикнул:

Эй, Никита!

Обернувшись на крик, парень увидел на берегу своего недавнего знакомого и нахмурился. «Чего ему здесь надо? – подумал он. – И как он меня нашёл? Ах, да! Я же ему сам название судна сказал».

Тебе чего? – спросил он, подойдя ближе к борту.

Помнишь меня? Спустись на десять минут, разговор есть.

Какой разговор?

Деловой.

Никита вздохнул и пошёл к трапу, дорогой пытаясь вспомнить, как зовут парня. «Юрой, кажется… Да, точно, Юрка! Уф, хоть это вспомнил!» облегчённо вздохнул он, спускаясь.

Когда ребята уселись на парапете набережной, Никита смущённо поёжился, пытаясь угадать, что за «дело» может быть к нему у местной шлюхи.

Ты чего тогда так тихо слинял? Разбудил бы меня.

Я торопился, соврал Никита.

Жаль, я поговорить с тобой хотел утром. Но можно и здесь. Хочу тебе кое что предложить.

Что?

Хочу занять твоё место.

Чего?! – вытаращился на него Никита.

Ну, или, по крайней мере, в помощники к тебе устроиться. Разделим обязанности. Ты будешь палубу драить, а я – матросов обслуживать. Жалование можешь себе забрать, у меня есть деньги, с улыбкой пояснил Юрка.

Не въеду, зачем тебе это?

Зачем зачем… Надо. Ты мне как о своем житье бытье тут рассказал, я аж обзавидовался весь! Понимаешь, Никитка, как бы тебе это объяснить? Мне секса надо много. Очень. Ну, вот уж так я устроен. А здесь дела у меня плохо идут. Матросам мужские задницы в плавании надоедают, и когда они на берег сходят, им только баб подавай, на парней они и не смотрят. Ко мне только конченые педерасты клеятся. А я хочу, чтобы меня нормальные мужики отымели по полной программе. Натрахаться я хочу хоть раз в жизни, что тут непонятного?

Так это… капитан же не согласится. И боцман тоже. Зачем им два юнги на корабле?

А ты им меня покажи. Там посмотрим, хитро усмехнулся Юрка.

Резон в его словах, безусловно, был. Сейчас, при свете дня, Никита мог уже нормально рассмотреть своего знакомого. И вновь поразился его красоте. Особенно покоряли огромные тёмно серые глаза и брови с изящным изломом. «Хоть картину пиши», подумал Никита.

Тебе лет то сколько? – спросил он Юрку.

Девятнадцать.

Да ну? Выглядишь младше.

Знаю.

Никита чуть помедлил, обдумывая решение.

Ладно, идём.

Боцман слушал Никиту молча, не сводя при этом глаз с Юрки. И, видимо, внешний вид будущего второго юнги убеждал его куда больше, чем никитины доводы.

Жалование одно на двоих получать будете, буркнул он.

Идёт, ответил Никита.

Ай, чёрт! – вдруг расстроенно вскрикнул боцман. – Фролов то всё равно не согласится. Лишний рот на корабле, лишняя койка… Да и вообще…

Кто такой Фролов? – шепнул Юрка Никите.

Капитан наш.

Боцман ещё минуту колебался, а потом махнул рукой.

А а, попытка – не пытка. Идём.

Он кивком велел Юрке следовать за собой. Никита, хоть его и не звали, поплёлся следом. Дойдя до капитанской каюты, боцман бросил пацанам:

Ждите здесь, и, оставив их в коридоре, зашёл внутрь.

А почему он капитану меня не показывает? – шепнул Никите Юрка.

Кажется, Фролов мальчиками не интересуется. Меня, во всяком случае, он ни разу не имел.

А может, ты ему просто не нравишься, усмехнулся блондин, на что Никита показал ему язык.

Разговор за дверью каюты проходил, видимо, напряжённо. Робкий голос боцмана всё чаще заглушался громким басом Фролова. Парни уже могли разобрать обрывки фраз:

Нет, я сказал! – гремел капитан. – Ты и так судно в плавучий бордель превратил! Сколько раз я требовал это прекратить? Уволю, к чёртовой матери, и тебя, и твоих шлюх!

Вдруг тяжёлые шаги стали приближаться, и дверь распахнулась. На пороге стоял капитан, держащий своей громадной ручищей за шиворот испуганного боцмана. Прямоугольник света выхватил из тёмного коридора хрупкую фигуру испуганного Юрки, стоящего прямо против двери в каюту. Увидев его, капитан застыл и медленно разжал руку, сжимающую боцманский воротник.

Это он? – спросил Фролов, рассмотрев паренька хорошенько.

Да, – хрипло ответил боцман, потирая шею.

Капитан помолчал. Потом его грубоватое лицо с массивной челюстью вдруг исказилось каким то болезненным выражением.

Делайте, что хотите, только и сказал он, вернувшись в каюту и захлопнув за собой дверь.

Ну, что, ребятки? Наша взяла! – улыбаясь, обернулся к ним боцман.

Появление второго юнги было встречено на корабле с подлинным энтузиазмом. Как ни много матросы поначалу трахали Никиту, его «заместителю» досталось ещё больше. Но тот не жаловался. В общей каюте для Юрки разложили на полу широкий матрас и отгородили его занавеской. Почти всё время красавчик валялся голый на этом матрасе, ведя приём жаждущих его тела матросов. Занавеску не всегда задергивали, и Никита имел возможность регулярно видеть, как имеют Юрку. Ему нравилось смотреть на это. Зрелище было возбуждающим. А сладострастные стоны второго юнги не оставляли места для сомнений в том, что Юрка получает истинное удовольствие. Тот старался раздёргивать занавеску почаще, ему нравилось, когда на него смотрят. Он любил показывать себя матросам. Прогибался, как кошечка, демонстрируя всем желающим свою пухлую попку с неприлично разработанной дырой. Ещё он умел сжимать её, потом расслаблять, так, что дырка то открывалась, то закрывалась. Это у любого вызывало стояк. И его ебали снова и снова.

Особенно Юрка любил матросов с большими членами. Был в экипаже один татарин, которого парень с особым удовольствием обслуживал, поскольку хуй у того был, как у коня.

Асанчик, сладко шептал Юрка со своего матраса, едва завидев татарина, иди ко мне, и призывно двигал попкой.

Асан всегда охотно откликался на этот призыв, и Никита вновь и вновь наблюдал, как на спине у блондина появляются бисеринки пота, когда он выгибает спину от удовольствия, доставляемого ему этим огромным хуем.

Ещё Юрка любил сосать. Иногда по два три матроса обступали его, спустив штаны, а он сидел на полу и поочерёдно с жадностью сосал их члены, сладко причмокивая.

Иногда он поднимался на верхнюю палубу. Но и здесь его не оставляли в покое. Матросы сразу лезли к нему обжиматься. Лапали его, как хотели. Только присутствие капитана могло заставить их не распускать руки.

Капитана Юрка боялся. По крайней мере, до одного случая. Как то утром паренёк вышел на палубу, где его тут же стали тискать матросы. Он, разумеется, не сопротивлялся, а напротив, стал в ответ поглаживать их вздыбленные бугорки на штанах. Во время этой эротической сцены вдруг, откуда ни возьмись, появился капитан. Увлечённые матросы его поначалу не заметили. Фролов некоторое время наблюдал за тем, как постанывающему Юрке несколько мужиков залезают в штаны. А потом крикнул:

Эй, ты, сучонок!

Матросы, моментально оставив пацана, рассыпались по палубе. Юрка, подтягивая сползшие штаны, испуганно воззрился на капитана.

Иди со мной! – скомандовал тот и быстро пошёл в направлении своей каюты. Юноша, разумеется, послушно поплёлся за ним.

Лишь спустя два часа Юрка вновь поднялся на палубу. Двигался он как то осторожно, широко расставляя ноги. Взволнованный Никита подошёл к нему.

Что он тебе сделал?

Юрка посмотрел на своего товарища и блаженно улыбнулся..

Понятно, усмехнулся Никита.

Тебе повезло, что он тебя не имел, хмыкнул блондин. – Ты бы видел его размер!

С того дня Юрка стал регулярно пропадать в каюте капитана.

Жизнь Никиты на судне как то устаканилась. На его задницу больше ни один человек не покушался. Оно и понятно: никакой конкуренции с гиперсексуальным блондином он не выдерживал. И не только потому, что Юрка был красивее. Просто тот был, к тому же, несколько женоподобен. А у Никиты была внешность нормального мужика, никакой хрупкости и изящества.

В Гельсингфорсе Никита отметил свой семнадцатый день рождения. Во время стоянки Юрку ненасытные матросы всё таки отпустили, и они вдвоём с Никитой два дня к ряду бродили по городу – за границей оба были в первый раз. Город Никите понравился, хотя он совсем не соответствовал своему резковатому и грозному названию, оказавшись аккуратным и тихим европейским городком.

Ещё одна приятная неожиданность ожидала здесь Никиту: ему выплатили жалование за первую половину пути. Видимо, капитан хотел дать матросам возможность купить что то за границей. Но Никита ничего тратить не стал. Узнав в Архангельске, что такое голод, он стал очень бояться безденежья.

На обратном пути снова проходили через Выборг, где запланирована была трёхдневная стоянка. Опершись на борт, Никита и Юра смотрели на приближающуюся старинную крепость.

Не желаешь вернуться на своё прежнее место? – с улыбкой спросил Никита.

Уже подумываю об этом иногда, наморщив нос, ответил блондин. – Но пока ещё рановато. Вот через месяц, когда до Архангельска дойдём, я думаю, они меня совсем укатают. Тогда и сойду.

Ну, как знаешь. Покажешь мне город сегодня? Ты здесь всё таки жил столько…

Не е, я сегодня в город не пойду. Вся команда в увольнение идёт, а я хочу остаться здесь и отоспаться как следует.

В объятиях капитана? – ехидно спросил Никита.

С ним, пожалуй, отоспишься, хмыкнул в ответ Юрка.

В одиночестве Никита отправился бродить по городу.

Сперва он по старой памяти навестил кабак, где познакомился с Юркой. Затем пошёл на рынок у "Толстой Катьки" – так местные жители называли приземистую круглую башню недалеко от набережной. Торговый день был в самом разгаре, и народу на рыночной площади хватало. Никита ничего покупать не собирался, но кошелёк с выданным в Гельсингфорсе жалованием с собой захватил – ему приятно было ощущать эту тяжесть в кармане. И чуть за такую радость не поплатился.

К счастью, ощущение тяжести и спасло его от очередной полосы безденежья: в какой то момент Никита почувствовал, что кошелёк перестал оттягивать карман, и в последний момент успел схватить за шиворот чумазого пацана лет двенадцати, в загребущие руки которого перекочевала никитина собственность.

Ай, дяденька, пустите! – заверещал тот.

Кошелёк, звякнув, упал на землю. Никита поднял его свободной рукой, но воротник пацанёнка не выпустил. Тот верещал и извивался, словно уж. Вокруг стал собираться народ. В чём дело, люди поняли сразу, и Никита удивился тому, как озлобленно рыночный люд накинулся на пацана. Видно, воровство в торговых рядах всех уже порядком достало.

Вот ведь паршивец, а? Такой маленький, а уже в уголовку метит!

В участок его сдать, и все дела!

Уши ему надрать хорошенько!

Щас мы тя быстро пристроим, рожа бандитская!

Опешивший от такой агрессии Никита всё ещё держал пацана за ворот, а тот только тихонько и испуганно хныкал:

Отпустите, дяденька…

Кто то позвал полицию. Рослая фигура полицейского, выросшая за чужими спинами, раздвинула плечом толпу:

В чём дело, граждане? Что за шум!

Да вот, господин полицейский, мальчишка кошелёк украл. Беспризорник, наверное, выкрикнул какой то хлыщ из толпы.

И тут Никита вышел из ступора.

Ничего он не украл! – вдруг неожиданно для самого себя заявил он. – Я его знаю. Мы просто поссорились.

Как же не украл?! – возмутилась торговка рядом.

Ничего он не украл!! – снова гаркнул Никита. – И он не беспризорник. Я знаю, где он живёт. Я его сейчас к родителям отведу!

И с этими словами Никита вместе с пацаном стал пробираться через толпящийся народ к краю рынка. Толпа ревела и возмущалась, но остановить их никто не решился. Полицейскому, видимо, тоже неохота была разбираться, и он позволил им беспрепятственно покинуть место происшествия. Как только они завернули за угол, оставив позади озлобленных торговцев, Никита выпустил воротник пацана.

Ладно, парень, давай вали отсюда, пока цел, – он развернулся и зашагал прочь по улице.

Спустя пять минут он обернулся и с удивлением увидел всё того же пацанёнка, следующего за ним на некотором удалении.

Тебе чего?

Ничего, ответил тот, словно бы даже обидевшись на такой вопрос.

Ну, так иди отсюда!

Никита зашагал дальше. В конце улицы он снова обернулся. Пацан по прежнему был тут.

Ты чего за мной ходишь, а?

Тот опустил голову и ничего не ответил, разглядывая придорожную траву. Никита присмотрелся к нему повнимательнее. "А ведь действительно, наверное, беспризорник… И идти то ему, небось, некуда… Так, ну а я что с ним делать буду?". Пацан подошёл чуть поближе и спросил:

Ты моряк?

Нет, я Папа Римский! По одежде, что ли, не видно?

Паренёк смутился и вновь опустил голову. Никита замер в нерешительности. А потом вдруг спросил:

Ты голодный?

Через полчаса они сидели за столиком открытого кафе, и пацан уплетал печёную картошку с мясом так, что за ушами трещало. Никита спокойно разглядывал его. Симпатичный. Глазастенький, волосы рыжеватые, чумазый носик в веснушках. Весь нахохленный какой то и деловой, как воробей на помойке. Смешной малый. На лисёнка похож. Никита его так и прозвал про себя – Лисёнок.

Тебя как зовут то?

Васька, ответил тот, а тебя?

Никита.

Пацан вдруг улыбнулся такой доброй и открытой улыбкой, что Никите сразу стало с ним уютно и тепло.

Слышь, Васька, ты местный? Можешь мне город показать? А то я здесь всего на три дня, а куда идти – не знаю.

В ответ Лисёнок только улыбнулся ещё шире и закивал.

Они не расставались целый день. Сначала обходили достопримечательности, потом стали просто бестолково бродить по городу. Болтали. В основном, конечно, болтал пацанёнок. Про жизнь свою несладкую рассказывал.

Васька имел отроду тринадцать лет, хоть и выглядел младше – ростом не вышел. Он действительно оказался беспризорником. Убёг из приюта полгода назад. Били их там. В приюте прожил всего год, а до этого жил с родителями в небольшом селе под Выборгом. Родители умерли от холеры, других родственников не оказалось, вот так и остался парень без присмотра. Попрошайничал, рылся на свалках, иногда воровал. Ночевал тоже где придётся – в подвалах, на чердаках. Ни читать, ни писать мальчик не умел – родители когда то учили, но он уже перезабыл всё, а в приюте им один Закон Божий вдалбливали в головы. А жаль, паренёк был смышлёный и толковый.

Никита ему о своей жизни рассказал, хотя, понятно, о сексуальной ориентации не упоминал и в подробности своих недавних обязанностей на шхуне "Вестник" не вдавался.

На следующее утро, сойдя с корабля на пристань, первым, кого увидел Никита, был Васька. Он сидел на парапете, болтая ногами, и ждал. Снова они бродили по городу и болтали.

Ты меня извини за кошелёк, вдруг ни с того, ни с сего сказал Лисёнок.

Чего это ты вспомнил? Хотя, конечно, гадость это была знатная.

Здесь многие этим живут, надулся Васька.

А если многие тут убийствами промышлять будут, ты тоже к этому делу пристроишься? Тоже мне, отмазку нашёл! Пожалуйста, Васька, если сможешь, придумай какой нибудь другой способ прокормиться!

Ну, да… Я знаю, что воровать – это грех, промямлил пацан.

Да не в грехе дело! Как тебе это объяснить? Я в Архангельске сам голодал, а за эти деньги мне знаешь сколько всего пришлось вынести! А в итоге что? Опять голодать? Да ладно со мной, я бы без этих денег, может, и не умер бы. А вот представляешь, приезжает из деревни мужик муку продавать. Он целый год горб ломал, чтобы семью прокормить. Это всё, что у него есть. Вот продал он её. А кошелёк раз – и украли! И всё! Семью кормить нечем. Как он домой приедет, что жене скажет? А дальше что? Дети у него будут худеть день ото дня. Собака на дворе больше свою косточку не получит. Кошка будет с голода мяукать в углу, а молока ей никто не даст…

Никита пытался сделать свою нравственную речь доступной для детского понимания. Но с "собачками кошками" явно перестарался, потому что Лисёнок вдруг зашмыгал носом, и из его большущих глаз вдруг полились слёзы.

"Н да, что то я, похоже, перегнул. Мне тут только слёз его не хватало! подумал он. – Чего теперь делать то?"

Он легонько обнял подростка за плечи:

Васьк, ну не реви… А хочешь, я тебе сказку расскажу?

А ты можешь?

Никита только ухмыльнулся. У них в селе жил дед Макар, который сказок знал, наверное, миллион. По вечерам у него в доме собирались деревенские ребятишки, и начинался новый рассказ. Дед Макар толи где то слышал столько сказок, толи просто сам их придумывал. Маленький Никита всегда слушал, растопырив уши. Память у него была хорошая, и многое он запоминал. А через какое то время обнаружил, что тоже может сам сочинять сказки. Долгие нудные рабочие дни на мануфактуре скрашивали для него только эти сказочные фантазии, которые мальчик бубнил себе под нос.

Никита попал. До самого вечера он вынужден был рассказывать сказки одну за другой. Впрочем, ему и самому не очень то хотелось прерываться. Ведь ещё никто никогда его не слушал с таким вниманием – Васька, распахнув свои огромные глаза, с упоением впитывал каждое слово.

"Ну, надо же, думал Никита, он ведь всего то на четыре года младше меня, а совсем ещё ребёнок".

Прощаясь вечером на пристани, Лисёнок спросил:

Никита, а ты завтра придёшь?

Завтра у меня работа. Судно надо к отплытию готовить, дел много.

Васькина мордочка расстроенно вытянулась:

Ты уезжаешь? Уже завтра?

Да. В полночь отходим.

А тебе обязательно уезжать? Зачем тебе в Архангельск?

У меня же работа на судне!

Работу можно и здесь найти.

Ага, как же! Я уже в Архангельске искал работу в порту, с меня хватит!

А зачем обязательно в порту? У меня есть один знакомый, он моего отца когда то хорошо знал, он и мне помогает иногда. Так он нотариусом работает. И ему помощник нужен, бумаги разносить и такое всякое. Он бы и меня взял, да я неграмотный. А тебя он точно возьмёт!

Вась, прервал этот эмоциональный речитатив Никита, я не могу, правда. Мне надо вернуться.

Лисёнок опять зашмыгал носом.

Вась, слушай, давай сделаем так: я завтра постараюсь побыстрее все дела переделать, чтобы к вечеру освободиться. Ты приходи на пристать часа в четыре. Может, получится погулять. Придёшь?

Лисёнок закивал, потом вдруг крепко крепко обнял Никиту за шею. Наконец, отлепился и убежал.

На следующий день Никита, как и обещал, смог освободиться вечером. Но прогулка вышла невесёлая. Оба чувствовали близкое расставание. Говорить не хотелось. Зато хотелось физического контакта. Гуляя, Васька взял Никиту за руку, и тот с удовольствием сжал его хрупкую ладошку. Когда они садились отдохнуть на какую нибудь скамейку, то Лисёнок, не спрашивая, залезал своему новому другу на колени. Вечер пролетел слишком быстро. Когда они подошли к пристани, на судне уже зажигали сигнальные фонари.

Никита, снова зашептал Лисёнок, не уезжай…

Тот в ответ лишь сильнее стиснул его руку.

Когда юнга пошёл к трапу, Васька молча смотрел ему вслед. Никита обернулся, и сердце его вдруг болезненно сжалось: в глазах у рыжего пацанёнка была такая недетская тоска! Никита представил, как он будет продолжать здесь выживать один, в жестоком городе. Ему вспомнились крики торговцев на рыночной площади. Ваське же всего тринадцать! Кто его защитит? Кто о нём позаботится? И решение вдруг пришло само собой, без сомнений и колебаний.

Подожди здесь, тихо сказал он Лисёнку.

Потом Никита поднялся на судно. Тихонько прошёл в общую каюту. Там, по счастью, никого не было. Парень молча собрал свои вещи, завязал в узел. Затем поднялся на верхнюю палубу, быстро подошёл к борту и незаметно выбросил тюк на пристать. А после уже спокойно спустился по трапу вниз, никем не остановленный.

Год выдался не из лёгких. Лето быстро закончилось, началась долгая выборгская осень. А зиму пережить и вовсе было непросто. Но они справились.

Насчёт работы у знакомого нотариуса Лисёнок не обманул: Никиту действительно взяли. Нотариус был добрый, даже немного сентиментальный обрусевший еврей. Вскоре Никита, как и Васька, уже называл его дядя Марк. Зарплата была небольшая, но её хватало на то, чтоб вдвоём прокормиться, а также на маленькую комнатушку в подвале, которая стала их домом. Воровать и попрошайничать Никита Ваське строго настрого запретил. Летом и в начале осени Лисёнок днями напролёт пропадал в окрестных лесах, приносил грибы, ягоды. Это помогало меньше тратить денег на еду и, соответственно, больше накопить к зиме, когда нужны будут дрова.

Однажды Васька принёс домой яблоки. Никита открыл корзину – яблоки были явно садовые, а не дикие.

Где взял?

Меня угостили.

Кто?

Лисёнок молчал.

Кто угостил?! – повысил голос Никита.

Сенька Хвост.

А ты знаешь, где он их берёт?

Лисёнок покраснел и уставился в пол.

Я спрашиваю, ты знаешь, где он их берёт?! – нажимал Никита.

Васька только ниже опустил голову. Он явно знал. Потому и молчал.

Возьми это всё и неси на помойку.

Ну, Никит, зачем? Я хотел пирог испечь! Я умею, правда! Мне тётя Варя рассказала, как делать.

На помойку!

Но почему? Жалко!

Потому что мне ворованный кусок в горло не полезет! И раз уж ты со мной живёшь, изволь с этим считаться. Даже если у тебя самого совести нет!

Лисёнок обиделся страшно, дулся целых два дня. Но яблоки выбросил. И больше ничего ворованного в дом не приносил.

По вечерам они занимались: Никита приносил от дяди Марка книги и учил Ваську читать и считать. С чтением дело пошло быстро, а вот с математикой посложнее – несколько месяцев Лисёнок даже простейшие примеры мог решить, только пересчитывая горошинки или палочки, отвлечься от которых был не в состоянии. Никита сердился, кричал, учитель он был слишком нетерпеливый. Но стоило лишь Лисёнку пару раз всхлипнуть, как вся злость тут же проходила – васькиных слёз Никита не способен был вытерпеть даже минуты и в конечном итоге прощал пацану любую шалость.

Поначалу бывший юнга ничуть не жалел, что оставил корабль. С Лисёнком ему всегда было уютно и интересно – тот каждый день что нибудь забавное выкидывал. Но вскоре появилась одна проблема. Одна, но очень серьёзная.

А дело вот в чём: Никита заметил, что Васька его здорово возбуждает. Впервые он это почувствовал почти сразу, но решил, что всё само пройдёт со временем. Но это чувство не прошло, а только усилилось. Никита всеми силами старался себя уговорить, что для Васьки он теперь как старший брат, что они уже почти родственники, да и вообще, Васька ещё маленький – короче, извращение, да и только! До поры до времени эти уговоры действовали. Но стоило Лисёнку влезть Никите на колени и начать там ёрзать, пытаясь устроиться поудобнее, как бедный "старший брат" чуть не выл от возбуждения.

Как же он ненавидел себя в такие минуты! "Чёрт, ну это же надо! – думал он. – Вы только посмотрите: пИдагог хренов! Пригрел беспризорного пацана, а мысли только об одном!".

Никита сдерживался, как мог. Но его титанические усилия легко разбивались о поведение самого Васьки. То он начинал щеголять по комнате в одних трусиках, да ещё нагибался за чем нибудь, выставляя на обозрение свою аккуратную попку. То под предлогом, что ему жарко, расстёгивал на себе рубашку и брюки. "Брюки то зачем?" – спрашивал Никита, на что Лисёнок отвечал, мол, пусть там тоже ветерком обдувает. И сидел с распахнутой ширинкой, под которой виднелся вполне ощутимый бугорок. А бедный Никита с ума сходил от этого зрелища.

Ещё Васька обожал сидеть у него на коленях, да и обниматься лез по поводу и без повода. А Никита, не в силах противостоять этому, просто млел от его близости и прикосновений, молясь лишь о том, чтобы Лисёнок не обратил внимания на его отвердевший член. Иногда бедному парню было так трудно сдерживать себя, что приходилось всё бросать и срочно покидать "поле боя": как правило, Никита в таких случаях запирался в сортире и руками доводил себя до разрядки, представляя при этом васькину мягкую попку.

Зимой Лисёнку исполнилось четырнадцать. И Никита впервые задался вопросом: а может, Васька не такой уж и маленький? "Ведь я то сам в его возрасте уже начал трахаться с Лёнькой сыном старосты", вспоминал парень. Но тут же начинал презирать себя за такие крамольные мысли про своего смешного Лисёнка.

Но самое обидное, что чем дальше, тем больше, Никите казалось, что Васька всё это делает намеренно! Что этот хитрец специально старается его возбудить всеми возможными способами. "Словно он догадался о моей ориентации и теперь издевается". Это было ужасно обидно. Вечерами Никита бродил по берегу и глядел на отходящие в море суда. Он вновь стал подумывать о том, чтобы найти себе какую нибудь работу на флоте. Скоро ему исполнится восемнадцать. За полтора года, прошедшие со времени его пребывания в Архангельске, он заметно возмужал. И теперь, наверное, его могли бы взять матросом. "Надо в плаванье идти, это единственный выход, думал парень. Ваське буду деньги привозить. Он самостоятельный, с деньгами и один проживёт. Я, конечно, скучать по нему буду. Но зато кончится эта пытка". И он с нетерпением ждал дня своего восемнадцатилетия. Правда, такой выход из положения перестал казаться Никите простым, когда он осторожно попытался намекнуть Ваське, что хочет пойти в плаванье. Тот ему устроил такой скандал, такую истерику! Никите пришлось сказать, что он пошутил, только тогда Лисёнок успокоился.

Пришла весна. Наступил, наконец то, и день рождения, но Никита не чувствовал никакой радости, что очень его удивляло. Васька, напротив, был на седьмом небе! Сварганил какой то пирог по рецепту соседки тёти Вари. Кстати, вкусно. Лисёнок вообще научился вкусно готовить за эту зиму. Никита по такому поводу купил бутылку вина. Когда они сомкнули кружки, Васька тихо произнёс:

За тебя.

Да, за меня! Восемнадцать – это уже не шутки. Я, конечно, не совсем совершеннолетний и голосовать не могу. Но зато теперь мне жениться можно!

Никита просто пошутил. И никак не ожидал реакции, последовавшей за этим. Лисёнок моментально спал с лица и поставил кружку на стол.

Ты что, жениться собрался?

Ну, не сейчас. Но когда нибудь конечно.

А как же я?

Что ты?

Лисёнок молчал. Но глаза его стали быстро наливаться слезами.

Эй, Васька, ты чего? Я ведь не сейчас женюсь. Просто когда нибудь… Ну, ты сам посуди, как без этого? Жениться Бог каждому велел. И продолженье рода…

Но под гневными васькиными глазами Никита смутился и бросил свою жалкую аргументацию.

Вот, значит, оно что! – заливаясь слезами, выкрикнул Васька. – Значит, ты жениться хочешь? Сначала ты по берегу шляешься, корабли рассматриваешь. Думаешь, я не видел? Теперь жениться собрался. Ты просто хочешь меня бросить! Скажи честно! Ты хочешь от меня избавиться? Я тебе надоел, да?

Слёзы градом катились по веснушчатой физиономии. А этого уж Никита никак вынести не мог.

Васенька, да ты что? Ты чего это выдумал? Да никогда я тебя не брошу! Ну ка перестань реветь, иди сюда!

Он притянул плачущего Лисёнка к себе на колени. Тот взгромоздился на него не так, как обычно, а лицом к лицу, оседлав его сверху. Пацан плотно обхватил шею Никиты руками и прижался к нему всем телом. На этот раз Никита не сопротивлялся. Даже тогда, когда почувствовал, как член встаёт от такой васькиной нежности.

Никита, не женись, пожалуйста! – скулил Лисёнок.

Парень в ответ шептал пацану на ухо какой то ласковый вздор, гладил его спинку и чувствовал, как всё тело сладко ноет. "Чёрт, как же я сильно хочу его!" – подумал он.

Васька немного успокоился и вдруг сказал:

Я знаю, зачем ты жениться хочешь. Тебе просто ебать некого.

У Никиты отвисла челюсть:

Эй, ты откуда такие слова то знаешь?

Васька только хмыкнул в ответ. "Да, действительно, странные я вопросы задаю бывшему беспризорнику", подумал Никита. А вслух добавил:

Ну да, может потому что некого.

Пацан вдруг прижался к Никите ещё плотнее и тихо сказал ему на ухо:

А меня?

Что тебя? – сперва даже не понял тот.

Ну… меня…

Никиту чуть не хватила кондрашка.

Малόй, ты чё, совсем сбрендил?

Вместо ответа Васька начал тереться попкой о твёрдый бугор на никитиных штанах, и делал это всё активнее. Чувствуя, что вот вот потеряет контроль над собой, Никита стал отчаянно сопротивляться.

Нет, Васька, перестань! Слышишь, перестать немедленно! Слезь с меня! Я не хочу делать тебе больно. Слышишь, Вася! Это очень, очень больно! И ты ещё маленький.

Мне уже четырнадцать! – обиженно пробубнил он.

Что значит "уже"? Тебе "ещё" четырнадцать!

Между прочим, по церковным законам можно жениться с пятнадцати лет!

Но тебе ещё не пятнадцать!

Ну, скоро будет.

Вот когда будет, тогда и поговорим!

Никита рывком снял с себя цепляющегося за плечи Ваську. Тот надулся и встал напротив руки в боки.

Так значит, когда мне исполнится пятнадцать, ты меня выебешь?

Если ты этого всё ещё будешь хотеть, то да, пообещал Никита, а про себя думал: "Только бы сейчас отстал, потом разберемся".

Ну, ладно. Договорились. Давай праздновать дальше.

И он сел на свой стул, взял кружку с вином и поверх неё бросил взгляд на Никиту, развратно сверкнув глазами.

"Как же я раньше не замечал, думал Никита, глядя на Лисёнка, какие у него блядские глаза! А сел то как? Развалился, ноги раздвинул, гад! У меня член сейчас задымится!"

Измученный Никита сделал пару глотков из своей кружки, пытаясь унять боль в паху и шум в голове. Не помогло. Дрожащими руками он поставил кружку на стол и направился к двери.

Я пойду прогуляюсь. Я не надолго. Если не дождешься меня, ложись. Мне надо воздухом подышать.

Лисёнок ничего не ответил. Даже не повернулся в его сторону.

Никита долго бродил по улицам, вдыхая ароматный весенний морской воздух. И видимо, этот весенний запах окончательно свёл его с ума. Потому что ситуация была отвратительной, катастрофичной, а Никита был при этом невероятно счастлив! Самозабвенно, лучезарно счастлив!

"Значит, он не издевался надо мной! Он действительно меня хочет!" – думал Никита, и всё пело внутри подобно морскому ветру. Он знал, что его желания неправильны, даже преступны. Но он любил, и, похоже, был любимым. И всё остальное казалось незначительным. "Пятнадцать лет – это уже здоровый парень, думал он. В конце концов, я сам в шестнадцать уже целое судно обслуживал! Н да, не пример для подражания, согласен… Но у него же буду я один, а не целое судно! И я всё аккуратно сделаю, так, чтоб не больно. Впрочем, до его пятнадцатилетия ещё будет время всё обдумать".

Когда он вернулся домой, уже стемнело. "Интересно, Васька спит? – подумал Никита. – А вдруг нет? Вдруг он опять начнёт? Об этом я и не подумал". Его лучезарное настроение было нарушено внезапным пониманием того, какую нелёгкую задачу он перед собой поставил. Да, они договорились на пятнадцать лет. Но хватит ли у него, Никиты, сил ждать столько времени?

Тихонько он зашёл в комнату, бросил взгляд на кровать, где лежал Васька, и тяжело вздохнул. Сбылись худшие его опасения. Этот хитрющий сукин сын даже не пытался ждать до уговоренного срока. Он лежал на постели абсолютно голый, на животе, отвернувшись от двери и слегка оттопырив свою аппетитную попку. Притворялся, что спит. Но, конечно же, он не спал. Никита был в этом уверен.

Медленно подойдя к кровати, парень сел на краю. Он почти физически ощущал, как отключаются мозги. Для одного дня подавляемого возбуждения было уже слишком много. Никита всё ещё пытался себя остановить. Вспоминал, как первый раз встретил Лисёнка – худенькое, глазастое недоразумение на ножках. Но примерно в это же время в мозгу угасла последняя искорка самоконтроля, словно растаял последний болотный огонёк. И он видел только совершенную линию тела, лежащего рядом на кровати. Его ладонь непроизвольно легла на эти мягкие ягодицы, начала их сжимать, поглаживать, ласкать.

Хитрюга, который, конечно, не спал, обернулся на постели.

А мне ведь ещё не исполнилось пятнадцати, протянул он с ехидной улыбкой. Но когда поймал взгляд Никиты, измученный и затравленный, улыбка сползла с конопатой мордочки.

Ой, прости, Никита, прости, пожалуйста…

Но тот уже не слышал, что ему говорили. Он только видел это тело, чувствовал его запах. Он был одержим желанием целовать его. Целовать всё, каждую клеточку. И он накинулся на него, словно измученный жаждой человек кидается к ручью. В голове шумело, глаза застилал туман. А он целовал, трогал, ласкал без разбора всё, что попадалось под губы и руки. И лишь какие то обрывки мыслей метались в его затуманенном мозгу.

"Почему он так стонет? – думал Никита. – Ему больно? Или хорошо? Нет, больно быть не может, я ведь только трогаю. А что я трогаю? М м м, это же его член… Какой красивый! Небольшой, но такой ровненький… И так стоит хорошо, похож на крепкий огурчик… Головка ярко розовая, влажная… И вся течёт. Почему так сильно течёт? А, он кончает! Так быстро? Хочу попробовать на вкус… М м м, сладко. Но мало. Член так приятно скользит в рот. Надо пососать его как следует. Вот так… Ну, почему ж он так громко стонет? Ведь я же не делаю ему больно…"

Получив вторую порцию спермы в рот, Никита захотел попробовать на вкус губы парнишки и лёг сверху. Как он оказался внутри Васьки, он и сам не понял. Просто вдруг в какой то момент он заметил, что тело, извивающееся под ним, стало не мягким и податливым, а каким то деревянным. Это Васька напряжённо принимал в себя член своего старшего друга. Долго терпеть ему не пришлось, потому что Никита кончил буквально после нескольких движений. Но кончал долго, уткнувшись с нежным рычанием в слегка конопатую шейку.

Когда к Никите вернулась способность хоть как то соображать, первое, что он понял, что только что словил самый сладкий оргазм за всю свою жизнь! Он благодарно поцеловал Ваську в губы.

Выйди из меня, шепнул тот, отвечая на поцелуй.

Тебе больно?

Чуть чуть, Васька улыбнулся.

Когда парень вынул член, из васькиной попы сразу потекло. Никита сорвал со своих плеч рубашку и, разведя пацану ноги, стал вытирать сочащуюся сперму. А когда всё вытер, не удержался и в благодарность за удовольствие поцеловал Ваську прямо туда. Отчего пацан выгнулся и вскрикнул.

"Хм, а ему это нравится", подумал Никита, и стал покрывать васькину дырочку нежными поцелуями и ласкать её языком, при этом слегка поглаживая пацану член одной рукой. Хватило пары минут, чтобы Васька уже не со стоном, а с криком, именно с криком кончил в третий раз.

После, засыпая на плече у Никиты, Лисёнок пробормотал:

Никита… Я, конечно, знал, что с тобой будет здорово. Но чтобы до такой степени…

Под утро, проснувшись и обнаружив в своих объятиях голого Ваську, Никита не удержался и овладел им во второй раз. Тот терпел, хотя ему явно было больно.

Утром, сидя на краю постели, Никита нервно потирал ладони.

Ты не жалеешь? – обернулся он к Лисёнку.

Ты что, с ума сошёл? – рассмеялся тот. – Я почти год по тебе сохну!

Я тоже, усмехнулся парень, и навалился на хохочущего Ваську сверху.

А ты как? Жениться не передумал? – с издевкой спросил тот, глядя на Никиту снизу.

Будем считать, что я уже женился, ответил тот и накрыл губы пацана своими.

Спустя две недели нотариус предложил Никите, которому всё больше нравилась юриспруденция, стать его учеником. Для парня это была большая удача. Он бы не получил такого предложения, если бы родной сын нотариуса не переехал в Польшу, и дядя Марк окончательно не потерял бы надежду на то, что сын когда нибудь займет его место. Для Никиты это означало обеспеченное будущее, но одновременно и отказ от романтических мечтаний о морских путешествиях.

Это было не просто. Парень после работы в конторе ходил на набережную, смотрел на вечернее море и мечтал. Мечтал о том, как мог бы стать великим мореплавателем, первооткрывателем вроде Колумба или Магеллана. Конечно, в своих мечтах он был капитаном. Он храбро сражался с пиратами, открывал необитаемые острова, становился вождем какого нибудь туземного племени… Но в глубине души Никита сам понимал, что эти мечты никогда не станут реальностью, что весь этот мальчишеский вздор пора выкинуть из головы. У него на руках Васька. А Ваське надо учиться.

Правда, этот маленький лентяй учиться не желал абсолютно. Впрочем, как все ребята в его возрасте. Гонять целыми днями в футбол или торчать в порту, глазея на корабли, ему нравилось гораздо больше, иначе он не был бы подростком. А когда вечером Никита пытался проверить, выучил ли Васька оставленное для него утром задание, тот начинал ластиться к нему до тех пор, пока не затаскивал в постель. Вообще, Никита скоро убедился, что секс превращается в серьёзное оружие в руках этого хитреца. Заметив, что любая шалость сходит ему с рук, если удается затащить своего новоявленного "супруга" в кровать, Лисёнок стал активно этим пользоваться. Вскоре Никита уже знал, что если Васька встречает его в расстёгнутой рубашке, а на губах у него играет кошачья улыбка, то значит, он точно что то натворил. Никита сердился и ругался, но всё равно слишком часто попадался на эту удочку.

Ну, ничего, рано или поздно он заставит этого лоботряса учиться! Васька должен нагнать своих сверстников, обучающихся в гимназии, и выдержать экзамен, пусть даже с опозданием на год или два. Наверное, придется брать Лисёнка с собой на работу – пусть сидит в конторе за книжками, а не в футбол гоняет! Но чтобы заставить Ваську учиться, нужно, по крайней мере, быть рядом с ним. А значит, о морских путешествиях лучше не думать. И Никита со вздохом провожал глазами очередное отходящее от пристани судно.

Однажды, зайдя по привычке после работы в порт, Никита прохаживался по причалу. Миновав корму какого то незнакомого парусника, он вдруг остолбенел, увидев следующее стоявшее за ним судно. Знакомые четыре мачты и борт с синей полосой. "ВЕСТНИК"!

Первой реакцией Никиты было желание смыться. Он быстро повернул назад, но вдруг остановился. "Интересно, подумал парень, а Юрка ещё на судне? Хотелось бы его повидать. Узнать, как он там. Я ведь тогда с ним даже попрощаться не успел". Никита подошёл ближе к шхуне, потоптался рядом, но на борт подняться так и не решился. Печально бредя с причала домой, он вдруг решил на всякий случай завернуть в знакомый портовый кабак – ведь Юрка, если он в городе, вполне может зайти сюда.

Войдя в тёмное полуподвальное помещение, уже почти забытое им, он вдруг с радостью понял, что не ошибся: за одним из столов у прохода Никита увидел юркину стройную фигуру. Подперев голову рукой, тот вяло ковырял вилкой какой то салат.

Юрка! – радостно кинулся к нему парень.

Никита! Ты всё таки здесь! Вот не ждал! Я уж думал, ты уехал из Выборга.

Почему ты думал, что я уехал?

Ну, я уже три месяца в городе, а тебя не встречал.

Как три месяца? Ты разве не на "Вестнике" пришёл?

Нет, на сухогрузе одном три месяца назад. Вот, вернулся на прежнюю работу, он оглянулся вокруг и грустно улыбнулся.

Ну, ни фига себе! А я то сюда зашёл только потому, что "Вестник" в порту увидел.

Юрка вдруг вскочил, словно ошпаренный:

"Вестник" здесь?!!

Ну, да.

Ты уверен?

Я своими глазами видел! Только на борт подняться не решился.

Юрка вновь опустился на деревянную лавку.

Чёрт! Этого только не хватало! А давно они пришли, не знаешь?

Не знаю, но вчера, вроде бы, не было. А в чём дело то?

Я от них смылся в Архангельске полгода назад.

Что, укатали Сивку крутые горки? – усмехнулся Никита.

Да нет… не в этом дело, Юрка словно колебался, говорить или нет, но потом решился. Фролова помнишь?

Капитана? А то как же.

Ну, короче. Он в меня, похоже, влюбился. Ревновать начал. Это почти сразу после твоего ухода началось. Сначала он терпел, а потом пошло поехало. Мог на целый день меня в своей каюте запереть, чтоб я не трахался ни с кем. Или с собой таскал, как щенка на привязи, чтобы ко мне никто руки свои не протягивал. А ночами драл так, что искры из глаз, до самого утра…

Вот сволочь! – возмутился Никита.

Он не сволочь! – вдруг неожиданно обиделся Юрка. – Он очень нежный и добрый.

А чего ж ты тогда сбежал?

Да так… Юрка отвел глаза, явно не желая отвечать на этот вопрос.

Юр, ну в чём дело?.. Тебе его одного мало было? Он тебя не удовлетворял?

Это его то мало?! – усмехнулся Юрка. – Да этот кобель даже быка способен умотать! И вообще… он такой… он целуется лучше всех… и с ним интересно… и вообще… Никите друг показалось, что блондин сейчас заплачет.

Юр, я уже ничего не понимаю! Зачем ты тогда уехал?

А что ты мне предлагаешь?! – вдруг гаркнул на него Юрка. – Что?! Влюбиться жениться?! Хорошо, да не про меня всё это.

Почему не про тебя?

По качану! Шлюхой был, шлюхой и помру.

Блондин замолчал, напряженно изучая узор на салфетке. Никита чувствовал, что ему больно, но чем помочь, не знал. Осторожно он положил свою руку поверх юркиной.

Юр, а правда, что с тобой не так? Почему ты такой? Ты мне никогда о своём прошлом не рассказывал. Я, наверное, лезу не в своё дело, ты уж извини…

Юрка криво усмехнулся:

Наверное, думаешь, что меня в раннем детстве кто нибудь насиловал часами, пока я не стал таким извращенцем? Не ет. Я бы даже сказал, всё с точностью до наоборот.

Это как это?

А так это. Я в приюте вырос. У нас там на этот счёт такие строгие правила были, что даже дотрагиваться до своих гениталий не разрешалось. Во время сна – руки поверх одеяла. За одно подозрение в дрочке ребят в карцер сажали. Это у нас директриса была такая повёрнутая на целомудрии. Старая дева, крыса, мать её! Ей бы волю – она бы нас всех кастрировала, а девчонок в пояса верности нарядила. Нам каждый вечер лекции читали о вреде плотских утех. Каждый вечер талдычили о том, как дьявол совращает разных людей, уродует похотью их невинные души, а они потом горят в аду. Каждый вечер одно и то же! Весь мозг выебали! Вот только вряд ли эта старая ведьма рассчитывала на то, что это и обратную реакцию может вызвать…

Никита молчал, не зная, что на это сказать, как утешить друга. Юрка, опустив голову, сгорбился и выглядел таким жалким и несчастным, что слёзы наворачивались на глаза.

Знаешь, я иногда думаю: может и впрямь зря сбежал… вдруг тихо и неуверенно проговорил он.

От Фролова?

Юрка кивнул, не поднимая головы.

Так вернись! Они же здесь!

Не могу…

Юрка, да брось! А если они завтра отчалят? Ты же потом локти себе будешь кусать!

Блондин лишь отрицательно замотал головой.

В этот момент чья то тень заслонила дверной проход. Никита обернулся и аж подпрыгнул на месте! Он стал трясти юркину руку, пытаясь привлечь его внимание. И как только Юрка поднял глаза, то мгновенно вскочил, словно на пружинах, и замер у края стола. В дверях стоял капитан Фролов.

Никите показалось, что Юрка сейчас кинется бежать. Но он не шевелился, словно кролик, загипнотизированный змеёй. Капитан медленно шёл по проходу, пока не оказался почти вплотную к светловолосому парню. Тут Никита заметил, что у Фролова слегка дрожат губы, да и не только – парень удивлённо вглядывался и не мог поверить, что это каменное, с грубыми чертами лицо способно выражать столько эмоций. На Никиту капитан не обращал ни малейшего внимания и, скорее всего, даже его не видел.

Юрочка, чуть дрожащим голосом проговорил Фролов, ты что же это… ты это насовсем?

Юрка вдруг сделал шаг вперед и уткнулся носом капитану в грудь. Бывалый "морской волк" в ответ обнял паренька так нежно и осторожно, словно он был хрустальным. И тут совершенно неожиданно Юрка прижался к капитану и заплакал. Он плакал так, как это делают те, кто почти никогда не плачет: без всхлипываний, а какими то сухими звуками, похожими на лай охрипшей собаки. Никита почувствовал себя неловко – эта сцена не предназначена была для чужих глаз. Аккуратно боком он протёрся к выходу и выскочил на улицу.

Возвращаясь домой, он думал о Юрке и его внезапных слезах. О чём он плакал? О своей изуродованной чужим ханжеством психике? О навсегда утерянной возможности быть счастливым? Или оттого, что замёршее сердце стало оттаивать? Никите очень бы хотелось верить, что последнее. Ведь, как ни крути, человек не должен быть один.

Человек не должен быть один! Можно перетрахать весь балтийский флот, но быть при этом безумно одиноким. Можно мотаться по морям, атаковать пиратов, открывать острова, но никогда не быть счастливым. А вот он, Никита, счастлив. Счастлив, потому что у него есть Васька. А море… Ну, что море? Море – вон оно, десять минут ходу. И возможность видеть его только с одной стороны, а не вокруг – не самая высокая цена за удовольствие каждый вечер засыпать, держа в объятиях своё личное рыжеватое, чумазое, веснушчатое счастье.

Когда Никита вошёл в комнату, Васька уже спал. "Что это он так рано? – подумал парень. Но потом его взгляд упал на буфет в углу, и причина поспешного "бегства" Лисёнка в постель стала ясна: на буфете стояла ополовиненная банка с вареньем. "Полбанки за один присест! – подумал Никита. – Ах ты обжора! Ну, погоди у меня!". Рассерженный, он шагнул к кровати.

Лисёнок лежал на спине. Одеяло сползло куда то вниз. Губы пацана были все в варенье.

"Ах, паршивец, улыбнулся Никита, ведь знает же, что моим первым желанием будет облизать эти сладкие губки. А дальше всё пойдет по его сценарию. И за варенье ему не попадет. Ну, хитрюга! И ведь наверняка не спит, а притворяется".

Всё ещё улыбаясь, Никита разделся и полез в постель к Ваське.