– То, что я вам сейчас скажу, разумеется, покажется вам невозможным. Но доказать возможность невозможного мне будет нетрудно… Да, так вот – вы спрашиваете – что же за такую синюю птицу поймал наш дедушка, что ему помогло? В своём морском вояже Каспар обогнул весь земной шар, но удачу нашёл на островах Туамоту. Он, разумеется, посвятил меня в свою тайну, когда я стал совершеннолетним, откровенно поговорил со мной. Ну а я же вам просто зачитаю дневниковые записи дедушки, которые он сделал после пребывания на Туамоту, а затем много позднее…

Барон Штильцгейм, подойдя к шкафчику, открыл дверцу и вынул кипу пожелтевших листов, сшитых пожелтевшей же грубой нитью. Раскрыв листы на заложенном месте, барон начал читать:

– «…Туземцы, обитающие на острове, имеют немало любопытных и непонятных для европейца обычаев. А сегодня я стал свидетелем чрезвычайно интересного обряда, который эти полудикие островитяне совершают один раз в три года. Наши уплыли на другой из островов Туамоту, туда, где наш лагерь, а я специально остался, чтобы поучаствовать в обряде. Смешно, но я должен быть горд – туземцы ни в какую не хотели проводить обряд при европейцах, а для меня сделали исключение. То, что я увидел сегодня и с чем столкнулся, поразило меня… С самого утра на острове был праздник, туземцы жгли костры и плясали вокруг них. А после полудня начался обряд…» – отец сделал паузу и взглянул на родных, словно желая убедиться – готовы ли они узнать то, что он собирается сообщить…

– Ну же, папенька, – не тяни!.. – нетерпеливо воскликнула Софи. Штильцгейм продолжил читать:

– «…В центре поселения есть огромная утоптанная поляна, служащая местом собраний племени. По её краям собралось почти всё племя. Я обратил внимание, как здесь сегодня красиво, в отличие от других дней – вся поляна была усыпана цветами. В центре поляны стояла чаша, выдолбленная из пня огромного дерева. К ней вышел вождь племени, и что – то громко сказал. После этого зазвучали дикие звуки – для них это «музыка», и извлекают они её, дуя в стволы одного деревца, из которых вынимают сердцевину. Затем от туземцев, во множестве толпящихся вокруг, стали отделяться и выходить на поляну мужчины и женщины. Выходили они парами, держась за руки. Я заметил, что в нескольких первых парах женщины намного старше мужчин. Сначала я не придал этому обстоятельству особого значения, но, чем больше пар выходило, тем яснее я видел, что это не случайное совпадение, в подобном распределении явно была какая – то система, какой – то замысел. Среди выходящих я увидел знакомую, Нгале Анзи – женщину лет сорока, и её двадцатилетнего сына. Я знал их семью, потому что, когда у меня была тропическая лихорадка, меня принесли и выхаживали в их хижине. Я также заметил ещё одну пару, состоящую из матери и сына – с этими я не был знаком, но точно знал, что они мать и сын, так как они жили неподалёку и я их часто встречал. Я сказал вслух, что не удивился бы, если бы все пары здесь были из матерей и их сыновей, тем более, если учесть очевидную разницу в возрасте. На что туземец, стоявший рядом и бывший для меня переводчиком, сказал: «Так и есть». «Отчего ж так? – спросил я, и пошутил: – или они здесь собираются все вместе нянчить своих, уже выросших и повзрослевших чад?» Туземец – переводчик ответил на мой вопрос утвердительно и с полной серьёзностью, приведя меня в полнейшее недоумение. Я посчитал, что чего – то недопонял: дело в том, что словарный запас в языке туземцев очень невелик, и случается так, что одно и то же слово обозначает несколько совершенно разных понятий. Я решил, что и в данном случае обстоит именно так, потому что на их языке слово «нянчить» имеет два значения, одно из которых непристойное и эротическое. Я продолжил следить за церемонией. К вождю племени, который стоял в центре поляны, вывели какую – то женщину лет шестидесяти. В этот момент туземцы подняли копья и заголосили – это был, видимо, какой – то ритуальный клич. «Что они кричат?» – спросил я. «Славят мать вождя!» – кивнул переводчик на пожилую женщину. Она тем временем развязала пояс, и длинная юбка из листьев упала с неё. Затем она сбросила с себя нечто вроде короткого безрукавного жилета, который у туземок закрывает верхнюю часть туловища. И осталась в чём мать родила перед кучей соплеменников! Нагота у туземцев не является постыдной в такой степени, как у европейцев, но всё же обнажиться при свете дня, перед кучей народа, и кому – матери вождя! «Зачем она это сделала?» – спросил я переводчика. «Смотри, сам увидишь», – был его ответ. Я был удивлён. Но удивление не поме

шало мне заметить, что мать вождя, несмотря на возраст, телесно довольно соблазнительна – тяжёлые груди, широкий пухлый зад. Тем временем, словно повинуясь сигналу, данному сей пожилой развратницей, все вышедшие на поляну пары тоже стали обнажаться…»

– Ах, папенька! Это всё так неожиданно и занимательно… моя малышка даже заволновалась!.. – восторженно прервала отца Софи. Глаза её блестели, а правая рука, зажатая меж ног, через платье потирала лобок.

– Да… занимательно… только какое это отношение имеет к нам, и к начатому разговору о семейном благосостоянии? – вставил Франц.

– Самое непосредственное, – кивнула сыну баронесса. – Очень скоро ты поймёшь. Продолжай, дорогой! – обратилась она к мужу. Господин Штильцгейм продолжил:

– «…Далее стало происходить нечто в высшей степени безнравственное и противоестественное с точки зрения европейца. Вождь, сбросив с плеч накидку из шкуры пантеры, и набедренную повязку из листьев, вместе со своей бесстыжей матерью улёгся в центре поляны, и… они начали совокупляться! По их примеру, все вышедшие пары, присутствовавшие рядом вокруг, тоже предались самому непристойному блуду! Представьте себе эту картину – на огромной, залитой солнцем поляне, обрамлённой гущей зеленеющих тропических кустов и дерев, множество совершенно голых туземок кровосмесительно грешили со своими родными сыновьями! Отовсюду доносились похотливые стоны и сопенье. Одни, нимало не смутясь, лобызали друг другу срам, другие сношались в разнообразных позах, невообразимых для представителя Старого Света, третьи объединялись по трое либо четверо, и случалось так, что какая – нибудь мать, принимая детородный орган своего сына в свой задний проход, одновременно обсасывала фаллос другого молодца, либо сын, лёжа под родной мамашей, прыгающей на нём, вынужден был ещё вылизывать кувшин похоти у чужой, усевшейся ему на лицо…»

– Боже! Я сейчас с ума сойду! – растирая свою промежность сквозь ткань, простонала Софи. – А знаете, я тоже у Брейма читала, что для племён с тихоокеанских островов кровосмешение – не редкость… Франци! – она встала и обняла брата за шею. – Маменька, папенька! Давайте побумсируемся прямо сейчас! Я так возбудилась, слушая papa…

– Ты опять со своими словечками? – поморщилась мать.

– Занятно, конечно, – произнёс заметно взволнованный Франц, высвобождаясь из объятий сестры. – Но всё же хотелось бы дослушать до конца… и разобраться…

– К чёрту! Не хочу разбираться, хочу ебаться! – заявила Софи и, подойдя к отцу, взмолилась:

– Папенька, – ну в самом деле, давайте прервёмся на время! Ведь эти бумаги, – она кивнула на рукопись в руках отца, – хранились десятки лет. Ничего страшного не случится, если они полежат ещё часок, а после, когда мы закончим, – голос её стал игривым, – мы вновь продолжим чтение…

Софи, протянув свою изящную ручку, погладила отца по плечу, затем встала на цыпочки и чмокнула в щёку.

– Тц! Ты смотри, как подлизывается… – иронично прищёлкнула языком баронесса, покачав высокой причёской в вензелях локонов.

– Да! – обернувшись, с вызовом заявила Софи. – Я – женщина, и знаю, как нужно обращаться с мужчинами… – она опять погладила отца – теперь по щеке. У барона, разогретого выпитым шнапсом и пикантным записями дедова дневника, порозовели скулы.

– Ну, я думаю, Софи права – мы можем позволить себе небольшой перерыв… – своим приятным баритоном произнёс отец.

– А ты как думаешь? – спросила баронесса сына, и поддёрнула вверх подол платья. Франц, всё так же развалясь на стуле, посмотрел на выглядывающую нижнюю короткую кружевную юбку матери.

– Понимаю, это недостаточный аргумент для тебя, – кивнула баронесса и задрала нижнюю юбку, полностью оголив ноги в чёрных чулках, и низ живота. Под юбкой у матери были короткие новомодные, треугольной формы, панталоны из белого атласа, и из – за их волнистого краешка в паху выбивались тёмные кучеряшки лобковых волос. Улыбаясь и не отрывая взгляда от сына, баронесса чуть приподняла зад и одновременно взялась за пояс панталон. Пока она их стягивала до колен, Франц с наслаждением ловил взглядом тяжёлые движения упитанных белых бёдер, и мельканье тёмного пушистого треугольника. Расстегнув ширинку, Франц высвободил член и стал потискивать его. Элеонора изящно наклонила сжатые колени в сторону и сняла панталоны совсем, заодно сбросив и туфли. Раздвинув ноги, она стала между ними перебирать своими холёными пальцами шёрстку, словно струны арфы.

– Нравится?.. – спросила она сына.