Мы познакомились в самом начале сентября, впервые встретившись в лекционной аудитории, а уже спустя несколько дней как то очень легко и незаметно сошлись, испытывая вполне обычную взаимную симпатию, выражавшуюся поначалу довольно банально: мы вместе стали выходить на перекуры, рядом садились на лекциях, вместе шли в буфет или вместе, готовясь к семинарам, сидели в библиотеке… Чего то особенного или скрыто значимого во всём этом не было в первые дни учёбы так или иначе все друг к другу присматривались, приноравливались, и мы здесь не стали исключением.

Вскоре из чувства взаимной симпатии возникла вполне обычная, но еще ни к чему не обязывающая дружба, когда общаться уже хочется, но ещё не более того, и потому, несмотря на наше сближение, ничего в наших отношениях не было такого, что могло бы свидетельствовать о грядущих метаморфозах, не имея ни малейшего опыта однополого секса, а тем более однополой любви, мы оба своё сближение не рассматривали с точки зрения возможного сексуального партнёрства.

И даже более того: самой мысли о возможности такого секса ни у Андрея, ни у меня ни разу не возникало… словом, всё у нас было, как у всех. Иногородний, я жил в общежитии, расположенном рядом с институтом, а Андрей, будучи местным, жил дома с мамой и бабушкой..

Я жил дома, и Толик нередко провожал меня после занятий до остановки троллейбуса, причем каждый раз мы увлекались каким нибудь разговором и тогда я пропускал один троллейбус за другим, не обращая на них никакого внимания, люди, стоящие вместе с ними на остановке, уезжали, а мы всё говорили и говорили никак не могли наговориться… Таков был, в общем и целом, расклад на конец октября, и что наша дружба превратится в любовь, а любовь станет самым настоящим счастьем, мы оба не только не знали, но даже не могли что либо подобное предположить никаких мыслей на этот счет у нас у обоих не было.

Мыслей не было. А между тем… Это случилось в самом конце сентября, и случилось это для нас обоих совершенно неожиданно… да и что мы могли ожидать, не имея ни опыта, ни даже более или менее внятного осознаваемого интереса к однополому сексу? Мы даже никогда на эту не разговаривали. Но всё когда нибудь случается впервые… В тот субботний вечер у Андрея никого не было дома мама и бабушка на выходные уехали на дачу, и он пригласил меня к себе. Вечер пролетел незаметно, и когда я заикнулся о том, что уже пора мне ехать пора возвращаться в общежитие, Андрюха предложил мне остаться у него ночевать, и это, в принципе, было вполне разумное предложение, от которого я отказываться не стал; оставаясь у Андрея ночевать, я даже предположить не мог, чем это может обернуться…

Как, впрочем, и я, оставляя Толика у себя на ночь, ничего такого не предполагал и уж тем более не планировал, мы оба ни о чём таком не думали и даже не помышляли мы были однокурсниками, были друзьями, и у нас на тот момент были самые обычные для парней нашего возраста дружеские отношения; но когда мы погасили свет и улеглись в одну постель, потому что мне было лень раскладывать кресло и стелить для Толяна отдельно, я стал в шутку тянуть одеяло на себя, а он на себя…

Никто никому не хотел уступать, и мы, смеясь и дурачась, тут же затеяли вполне невинную возню: стали толкать в темноте друг друга руками и ногами, стараясь одеяло перетянуть, и тут… то ли наш возраст был тому причиной семнадцать лет, то ли что то ещё, но только, к своему немалому смущению, я вдруг ощутил, что эта возня толкотня действует на меня возбуждающе: член мой, словно проснувшись, стал стремительно наливаться в трусах упругой твёрдостью, и каждое буквально каждое! прикосновение к Андрею, к его разгорячённому возней телу начало отдаваться в моём собственном теле нарастающей сладостью… вдруг возникло не вполне осознаваемое, но совершенно внятное желанием что то сделать: прижать его к себе, стиснуть, обнять, навалиться на него сверху и это чувство, невесть откуда взявшееся, внезапно вспыхнувшее во мне, было таким неожиданным и вместе с тем таким сильным, что я на какой то миг невольно растерялся, не зная, что мне с ним, с этим чувством, делать; член мой стоял, выпирая из трусов… может быть, во всём этом не было ничего особенного, и так происходит достаточно часто, когда парни оказываются в одной постели, но я в тот момент об этом не думал, какое мне было дело до других парней! Возбуждённый мой член, вполне приличный для семнадцатилетнего парня длинный и толстый, чуть изогнутый от регулярного рукоприкладства, красноречивее всяких слов свидетельствовал о том, что творилось в моей душе, и то, что творилось в моей душе, было и стыдным, и сладким одновременно, движимый охватившим мою душу смятением, я скользнул рукой по ноге Андрея, пытаясь оттолкнуть его от себя, и ладонь моя тут же совершенно непреднамеренно или все таки преднамеренно? упёрлось в выпирающий из плавок член Андрея, такой же напряженный и твёрдый, как у меня… и, еще больше смущенный, но вместе с тем и обрадованный, что с Андрюхой творится что то похожее, я замер, не убирая ладонь с его плавок, через ткань материи я ощущал странно возбуждающую твёрдость чужого члена, и мне хотелось сжать его, стиснуть, как это я делал с членом своим, когда бывал один… лёжа на боку лицом ко мне, Андрей не отстранялся, не делал попытку убрать мою руку, какое то время мы оба лежали, не шевелясь…

И вдруг словно что то случилось между нами, словно что то в нас прорвалось: под одеялом, в темноте, не думая, ч т о мы делаем и з а ч е м мы это делаем, подчиняясь необъяснимому, внезапно возникшему притяжению, мы порывисто прижались друг к другу молча, без слов слились в объятии, страстном и сладостном… и тут же, не сдерживаясь не удерживая себя стали торопливо, лихорадочно ласкать друг друга, мять и тискать, задыхаясь от наслаждения, наши руки и ноги переплелись…

Я легко подмял Андрея под себя, навалился на него сверху, вжал в него, тут же раздвинувшего ноги, своё объятое горячей лихорадкой тело, и он, не возражая и не пытаясь из под меня вырваться, обхватил меня за плечи…

Руки мои нетерпеливо, горячо скользнули по спине Толика вниз, и круговыми движениями ладоней я заскользил по его упругим ягодицам, одновременно сжимая и тиская их, всё это произошло в считанные секунды.

Уткнувшись сопящим носом Андрею в шею, я судорожно задвигал задом и Андрей, ничего не говоря, жарко сопя, стал тут же торопливо стягивать с меня плавки, всё это было как в бреду; руки мои тоже скользнули вниз, и я, чуть приподняв свой уже оголённый зад, начал стягивать плавки с Андрея его горячий напряженный член оказался в моей ладони: я легонько сдавил его, сжал, ощущая ладонью горячую твёрдость упругой плоти…

Полуснятые плавки мешали нам, стесняли движения, и мы, всё так же ничего не говоря друг другу, на мгновение разъединились, чтобы снять их совсем… "Зачем… зачем мы это делаем?" колупнулась в моём сознании куцая мысль "здравого смысла", но любовный поток уже нёс нас, кружил, вертел… не было ни сил, ни желания этому потоку сопротивляться, и мы, всецело захваченные им, уже оба были во власти его обжигающего дыхания, плавки были нами сброшены сняты… я опрокинул Толяна на спину и, имитируя половой акт, стал с сопением ёрзать по его телу своим, приподнимая, опуская зад судорожно сжимая ягодицы…

Губы его, полураскрытые и горячие, скользнули по моей щеке, на мгновение замерли, словно прицеливаясь, и в следующее мгновение Андрюха жадно впился в мой рот своим я почувствовал, как язык Андрея скользнул по моим зубам, по внутренней стороне моих губ, вмиг набухших, налившихся сладостной истомой, и, разжимая зубы, я пропустил его язык себе в рот, лёжа на мне, Андрей обхватил руками мою голову, губы его, обжигающе сладкие, вобрали, всосали в себя губы мои Андрей засосал меня так, как я сам никого никогда не сосал, и мы вдруг разом провалились в жаркое неистовство бушующей в нас страсти….

Сколько всё это длилось тогда, в первый раз? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Время остановилось, как если бы его не было совсем, спрессованные столетия бушевали в наших обнаженных телах, в наших внезапно раскрывшихся, распахнувшихся душах… наслаждение росло и росло, делалось невыносимым, мы, перекатываясь поочерёдно оказываясь то снизу, то сверху, судорожно мяли друг друга, изнемогая и сопя, что то шепча, бессвязное и глупое, мы бесстыдно ласкали друг друга, дрочили друг другу члены, то и дело целуя один одного взасос, сладострастно, торопливо елозя друг на друге, мы содрогались в запредельной невыносимой сладости, вжимаясь друг в друга молодыми, полными огня голыми телами, словно стараясь, изо всех сил стараясь проникнуть один в другого, раствориться, расплавиться друг в друге и, окончательно слившись воедино, превратиться в одно целое…

Оргазм был настолько ярок, что я невольно всхлипнул от внезапно пронзившей меня сладости, лёжа на Андрюхе, задыхаясь от наслаждения, я выстрелил клейкое семя между нашими мокрыми от пота животами, чувствуя, как оно стремительной лавой прокатилось внутри моего члена, освобождая моё тело от бушующего в нём огня, и почти в то же мгновение Андрей, лежавший подо мной с широко расставленными, полусогнутыми в коленях ногами, выстрелил семя своё, тогда, в тот вечер, в тот первый раз, мы кончили практически одновременно, оргазм у обоих наступил от трения членами друг о друга, и, разом вдруг обессилев, мы оба замерли в отрезвляющем недоумении: музыка, в нас звучавшая, разом оборвалась, смолкла на самой высокой ноте и я почувствовал, как упоительный полёт стремительно превращается в отрезвляющую приземлённость; я кончил и мне вдруг стало отчего то невыносимо стыдно…

Я кончил, и вслед за сладостью, опалившей всё моё тело, пришел отрезвляющий стыд… Наверное, если б всё это я планировал если б к этому я стремился осознанно и целенаправленно, то и никакого стыда бы не было, но у нас всё это вышло спонтанно, совершенно неожиданно и абсолютно непреднамеренно, то есть всё это, случившееся между нами, произошло внезапно, без какой либо внутренней подготовки к этому…

Всё это было похоже на временное помутнение разума… и потому, наверное, вслед за жаркой сладостью в душе вспыхнул не менее жаркий стыд, я торопливо слез, сполз с Андрея набок, размазывая его и своё семя по своему и его животу, и в тот же миг, как ударом хлыста, меня обожгла, смяла мысль: "зачем… зачем мы это сделали? какой позор!" и я, едва не застонав от стыда и отчаяния, облизал пересохшие, от неистовых поцелуев вспухшие губы; они болели…

"Ни хрена себе… пошутили…" через силу выдавил я, боясь посмотреть Толику в глаза; он не ответил он, не глядя на меня, торопливо натягивал плавки…

Откуда мне было тогда знать, что точно такое же чувство стыда тисками сдавило душу Андрея?

Не глядя друг на друга, мы натянули плавки. "Я разложу тебе кресло?" полувопросительно пробормотал я и, не ожидая ответа, открыл дверцу шкафа, чтоб достать комплект чистого постельного белья.

Молча, избегая смотреть мне в глаза, Андрей разложил кресло, застелил его простыней, положил в головах подушку, а в ногах плед и я, точно так же не глядя на него, молча улегся, никак не комментируя случившееся, мы улеглись отдельно друг от друга, и оба ни он, ни я не проронили больше ни слова…

Было слышно, как на кухне из крана капает вода, затаившись, боясь шевельнуться, я долго лежал без сна, пытаясь осмыслить то, что так внезапно и потому совершенно непреднамеренно между нами случилось…

Лёжа в двух метрах от меня, Андрей тоже не шевелился, но я чувствовал, что он так же, как и я, не спит, и оттого, что мы оба молчали, на душе было совсем муторно… Я не заметил, как уснул, а утром, едва проснувшись отказавшись от чая, избегая смотреть Андрею в глаза, я торопливо ушел.

А я… я заметался по квартире, терзаемый неразрешимыми, как мне тогда казалось, вопросами, снова и снова спрашивал я себя, то подходя к окну и невидящим глазами глядя снизу вверх на голые осенние деревья, то ничком падая на диван и закрывая глаза, пытаясь сосредоточиться: "мы кончили… кончили друг на друга, и теперь я кто?"

"Кто я теперь?" спрашивал я себя в то утро! И ещё я спрашивал себя: "Почему это случилось именно с нами?"

И, спрашивая себя точно так же, я, как и Толик, точно так же не находил ответа, в то утро мы оба не находя себе места….

Я не знаю, что чувствовали парни, впервые испытавшие удовольствие от однополого секса, в то время, когда такой секс однозначно рассматривался как ненормальность или даже болезнь, как позорное извращение, свидетельствующее о моральной неполноценности тех, кто совершает подобное… наверное, это было непросто: испытав удовольствие, вдруг осознать, что такое удовольствие автоматически делает тебя изгоем, извращенцем или даже преступником.

И ещё возникала одна проблема быть может, самая главная: если кто то об этом узнает, то это станет несмываемым клеймом на всю оставшуюся жизнь, наверное, в то время, когда само слово, обозначающее подобные отношения, воспринималось как ругательство, парням, впервые испытавшим кайф от однополого секса, было ох как непросто, и непросто было прежде всего потому, что нужно было как то определяться с размывающей душу раздвоенностью между чувствами и мыслями между сердцем и головой… Сейчас, конечно, другое время совершенно другие информационные поля пронизывают нашу повседневную жизнь, и только совсем примитивные либо закостеневшие в своих собственных комплексах люди могут безоговорочно выхолащивать из мира секса все цвета радуги, снова и снова утверждая, что нет и не может быть места однополому сексу однополой любви, сейчас, вне всякого сомнения, на порядок легче определяться в своих сексуальных предпочтениях, делая выбор, кого и как любить, и всё равно… всё равно это всё не так просто впервые сказать самому себе в семнадцать лет, что ты "голубой", и особенно это непросто, если ты к этому ни с какого боку не готов о любви такой никогда не мечтал и секс такой в своём воображении ни разу не проигрывал. А я не мечтал…

И я не мечтал никогда о сексе таком не грезил… Мы оба никогда об этом не думали всё случилось спонтанно, произошло всё само собой, и потому…. В понедельник я избегал встречаться с Андреем взглядом, а он, в свою очередь, делал вид, что не видит, не замечает меня впервые за всё время нашего знакомства мы не обмолвились ни словом, нам обоим было стыдно за то, что случилось между нами…

Но понедельник сменился вторником, вторник средой… прошла неделя, за ней пролетела еще одна стыд притупился, и отношения наши постепенно вошли в прежнюю колею: мы снова вместе сидели на лекциях, снова вместе выходили на перекуры или шли в библиотеку…

И я снова провожал Андрея до троллейбусной остановки…. при этом мы оба делали вид, что не было в нашей жизни той "злополучной" субботы и что мы, лёжа в одной постели, не сжимали друг друга в горячих объятиях, не целовались взасос, не содрогались в сказочно сладких оргазмах, мы делали вид, что ничего этого между нами не было.

Но это ведь было… это было жизнь повернулась к нам неизвестной ранее гранью, и разве могло это всё пройти бесследно? В семнадцать лет в крови бушуют желания, а сердце распахнуто в ожидании любви и на исходе третьей недели я вдруг с беспокойством почувствовал, что мне снова хочется… да, мне снова хотелось испытать то, что между нами случилось, испытать еще раз, невзирая ни на какие последствия, робкое, но вполне осознаваемое желание пробудилось в моей душе, одновременно и пугая меня, и заставляя томительно замирать сердце от одной лишь мысли, что то, что случилось, может повториться ещё раз…

"А почему, собственно, нет? Почему мы не можем сделать это опять?" спустя три недели думал я, вспоминая в мельчайших подробностях и наши объятия, и ту страсть, что тогда охватила нас, кинув в пучину необыкновенного наслаждения. Это был кайф… "Кайф?" уточнял я сам у себя, словно желая загнать себя в угол… и, загнанный в угол, сам себе отвечал: "Да, кайф… это было кайф и незачем себе врать, что испытать это снова мне не хочется! А если хочется…" И опять перед мысленным моим взором возникали картины нашего сладостного неистовства…

"Мы это делали добровольно, никто никого не принуждал, а значит не унижал… никакого насилия не было мы оба желали этого… так почему же, мучительно думал я, мы не может попробовать это ещё раз, если Толян мой друг, и он симпатичен, и меня какая то сила тянет к нему мне приятно его слушать, на него смотреть… почему это должно быть плохо или стыдно, если это было так хорошо?" мучительно думал я…. и, думая так, я со смятением признавался себе, что я все сильнее и сильнее хочу это сделать ещё раз… хочу, чтобы всё повторилось! и это желание было и сладостным, и пугающим одновременно…

День проходил за днём молодая здоровая чувственность все сильней и сильней разогревала тело, будоражила воображение и, торопливо занимаясь онанизмом, оставаясь один в комнате или закрываясь для этого в кабинке общежитского туалета, я все чаще и чаще воображал не сиськи письки знакомых девчонок, а снова и снова прокручивал в воображении события полуторамесячной давности, торопливо, но от этого не менее сладко мастурбируя едва ли не каждый день, я думал об Андрее и не мог себе не признаваться, что с каждым днём он нравился мне всё больше и больше мне нравилось его чистое, по мальчишески открытое лицо с выражением то веселого шалопайства, то серьёзности и сосредоточенности, нравились его карие глаза, его красиво очерченные губы, нравился его спокойный голос… мне нравилась его походка, нравилось смотреть, как он держит сигарету, как выпускает изо рта кольцами дым, и вообще… мне всё нравилось в Андрее с каждым днём всё больше и больше, я искал в нём какие либо изъяны, но не видел их не находил.

Глядя на Толика, я всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что я словно влюблён в него, как могла бы быть влюблена а парня девчонка или, наоборот, в девчонку парень, и когда я думал так, в душе моей возникало ещё большее смятение: я и хотел, чтобы это была любовь, и одновременно боялся, что это самая настоящая любовь…. ведь как ни крути, а мы оба были парнями, и мысль, что я влюбился в парня именно влюбился, а не просто хочу ещё раз испытать сексуальное удовольствие! меня почему то особенно пугала… День проходил за днём… отношения наши внешне окончательно нормализовались, вошли в прежнюю колею: мы снова общались, словно между нами ничего не было, но всё чаще и чаще я бросал на Толика затаённые взгляды и всё чаще и чаще ловил на себе взгляды его, и когда наши взгляды встречались, словно что то невидимое, но вполне осязаемое, полное тайного значения возникало между нами и мы в то же мгновение торопливо отводили взгляды друг от друга, боясь выдать свои затаённые, ещё не осознанные до конца и потому нас обоих пугающие желания…

Наверное, если бы нам обоим было лет по тринадцать или даже по четырнадцать, всё было бы намного проще, ибо в тринадцать четырнадцать лет еще не стоит так остро вопрос собственной идентификации, а настырно и требовательно стоит нечто другое, и пацаны многие пацаны экспериментируют в этом направлении, не особо задумываясь: пацаны ловят кайф, и не более того… но нам было уже по семнадцать, а это значит, что мы были в том возрасте, когда вопросы "кто я?" и "что я?" встают перед многими парнями, способными думать, со всей своей беспощадной прямотой, требуя внятного и недвусмысленного ответа…

И вместе с тем нам было только по семнадцать, и мы оба были еще совершенно неопытны и глупы, мы и тянулись друг к другу, и одновременно боялись этого непонятного, необъяснимого притяжения… Так закончился второй месяц после памятной субботы, уже совершенно не казавшейся мне злополучной… И снова была суббота, и снова мы оказались с Толиком вдвоём опять у меня дома; maman была в очередной командировке, точнее, улетела она накануне, в пятницу вечером, бабуля на выходные уехала к своей подруге, и в субботу я сообщил обо всём этом Толяну причём сообщил я об этом как бы между прочим, стараясь ничем не выдать своего волнения…

Андрюха сказал, что дома на выходные он остался один, и обострённым до предела чувством я понял, что значило это внешне невинное сообщение вместе с приглашением зайти к нему забрать диск, который я накануне принёс ему в институт; здесь нужно сказать, что за два прошедших месяца мы ухитрились ни разу не побывать друг у друга в гостях: я не был у него, а он, хотя и бывал неоднократно в общежитии, но ни разу не заходил к комнату ко мне … и вот впервые за два месяца он звал меня к себе, и взгляд твоих карих глаз был полон тайного, мне одному понятного значения, как ни старался он это скрыть под маской беспечности. "Когда?" с трудом подавив радость, спросил я. "Ну, вечером… он пожал плечами, и по его глазам я понял, что радость моя от него не укрылась. Ты делаешь вечером что?" "Сегодня? я сделал вид, что задумался. Сегодня…. вроде дел никаких нет. Сегодня я смогу… часов в семь… да?" "Да", кивнул Андрей, изо всех сил стараясь выглядеть деловито… Я пришел ровно в семь.

За время, прошедшее после той субботы, когда неведомо откуда взявшаяся страсть переплела наши руки и ноги, заставила нас взасос целовать друг друга, ласкать один одного и в сладострастных судорогах истекать семенем, мы оба и Толик, и я о многом передумали и, как я понял уже позже, во многом сумели самостоятельно разобраться, и не просто разобраться, а сумели, преодолевая ложь и убогость публично декларируемых представлений об однополых отношениях, продраться сквозь нагромождение этой лжи к пониманию, что есть нечто более важное и существенное, чем обыденные представления окружающего нас социума, и вот мы снова были вдвоём одни в квартире…

За окном уже было темно и, монотонно барабаня по стеклу, накрапывал мелкий холодный дождь, а в комнате Андрея горела настольная лампа, он был в домашних потёртых джинсах, и эти джинсы, скульптурно обтягивающие его аккуратно в меру оттопыренный красивый зад, делали его еще более стройным и оттого ещё более желанным невыносимо, до умопомрачения желанным, я, едва войдя в квартиру, сразу почувствовал, как мою душу захлестнула горячая нежность, а тело мгновенно наполнилось сладчайшей истомой, и от этой нежности и истомы в тот же миг сладко сладко забилось сердце… я хотел его хотел! хотел! и это желание близости, горячее и хмельное, уже было вполне осознаваемое, конкретное и внятное, но боже! как же трудно было переступить через ту невидимую и вместе с тем вполне реальную преграду, что именуется на языке окружающего нас социума "здравым смыслом", и мы… мы говорили о чем то ненужном и несущественном ложные, лукаво извращенные представления об однополой любви мешали нам сделать последний шаг на пути друг к другу…

Мы были одни в квартире, и хотя каждый из нас был внутренне готов сделать этот самый шаг, но в ту субботу между нами так ничего и не случилось, ничего не произошло: за два часа пустого, никчемного разговора никто ни Толик, ни я не решился первым протянуть руку, и хотя мы оба уже со всей отчетливостью сознавали, чего мы хотим, но сильнее естественного желания вновь вкусить, ощутить, почувствовать сладкий озноб единения душ и тел оказалось в ту субботу глупое, но уже успевшее сорняком прорасти в сознании представление о таком единении как о чем то неестественном и извращенном…

Мы оба хотели этого, оба страстно желали и оба ждали, что инициативу проявит другой, можно ли придумать что либо более извращенное и неестественное, чем это наше двухчасовое томление! Ах, как было всё внешне благопристойно! Как всё было благоразумно! Андрей не предложил мне остаться у него на ночь и я, вернувшись в общежитие, тут же закрылся в кабинке туалета и, приспустив вместе с брюками трусы, дал волю своей "извращенной" фантазии…

Мне казалось, что если я предложу Толику оставаться, то тем самым я дам ему понять, что я именно я! хочу повторения, и такой расклад меня почему то испугал… наверное, в этом была ещё незрелость души нежелание или страх брать на себя ответственность и за свои слова, и за поступки, и за желания, уже когда Толик ушел, я со всей отчетливостью понял, что сама логика ситуации требовала инициативы именно от меня: Толик был в гостях у меня, и предлагать ему остаться должен был я… а я, как последний идиот, чего то ждал. Конечно, идиот! Толик ушел, и я… по привычке закрывшись в ванной, я включил воду, разделся догола и долго, сладко и долго мастурбировал, глядя на себя в зеркало содрогаясь от наслаждения, я с упоением дрочил перед зеркалом в ванной, воображая, что бы мы делали в постели, если б кто то из нас оказался чуть чуть смелее, Толик… Толян… Толянчик… беззвучно шептал я одними губами, зачарованно глядя на свою руку, неутомимо приближающую оргазм…

И еще прошла одна неделя… Снова была суббота, я принёс Андрею сделанную за ночь зачётную работу, но его в институте не оказалось, и я, не досидев последнюю пару, поехал к нему, обеспокоенный его отсутствием… Всё оказалось до банальности просто: вечером его мама и бабушку уехали, как в ту первую субботу, на дачу, и Андрюха утром элементарно проспал, а проспав, решил себе сделать выходной… но главное он был один! Я поехал к нему, не зная этого… а может, каким то необъяснимым образом я почувствовал это и поехал, гонимый юным томлением своего молодого тела, поехал в смутной надежде, что он один и что он в своем одиночестве думает обо мне, меня зовёт? не зря же в последнее время все чаще и чаще у меня возникало ощущение, что Андрей и я постепенно превращаемся в одно целое, начинаем понимать друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда…

Едва я увидел Толика, стоящего в дверях, как в то же мгновенно я понял, что на этот раз обязательно случится то, что случилось между нами пять недель назад… и даже случится большее, потому что тогда, в сущности, не случилось ничего, пять недель, прошедшие после того невесть откуда взявшегося порыва, не прошли даром: наши души и умы перебродили, как молодое вино, переболели всеми страхами и сомнениями все пять недель в наших юных, врасплох застигнутых душах шла напряженная, никому не видимая борьба между собственной природой, собственным "я" и обывательским окриком "нельзя!", Толик стоял в дверях, и сердце моё едва не выпрыгивало из груди.

Увидев меня, Андрюха улыбнулся лицо его осветилось радостью, и я, ещё не сказав ни слова, ещё ни слова не услышав от него, со всей отчётливостью понял: страх, неуверенность и сомнения, так долго терзавшие нас, окончательно побеждены, и нет уже никакой преграды, которая смогла бы нас остановить на пути друг к другу в нашем стремлении слить воедино не только тела, но и души, я понял это, не представляя, не думая о том, как именно должно это случится, кто сделает первый последний! шаг на пути друг к другу и каким этот шаг будет, но то, что это случится, что это обязательно произойдет, было ясно сценарий уже был написан где то на небесах, и уже не в нашей воле было что либо в нем менять или, тем более, ему противиться; "Аннушка уже пролила масло…"

Да и как могло быть иначе? Толик, не раздеваясь, не проходя в комнату, неожиданно предложил мне выпить просто так, без всякого повода, и я, поняв его с полуслова, тут же согласился, о, конечно же, это было простое и, как всякое простое, гениальное решение! Не выпить нам хотелось, а нужно было хотя бы для видимости, хотя бы на миг обмануть себя и друг друга создать иллюзию, что причиной всему, что должно между нами случиться, будем не мы сами, не наши "извращенные наклонности", а будет вино, нас опьянившее, это наше от вина опьянение должно было послужить толчком смешная и, в сущности, глупая, но вполне удобная уловка, своего рода компромисс между жаждой любви и обывательскими предрассудками…

Я сам не знаю, как мне пришла в голову эта мысль она возникла внезапно, но уже в следующую секунду я понял, что нам просто необходим для первого раза осознаваемого, желанного раза этот маленький спектакль для двоих: "опьянев", мы "потеряем контроль", и тогда…

Короче, это был простой и вместе с тем гениальный ход! Я готов был расцеловать Толика… впрочем, я готов был целовать его в любом случае, и целовать его я был готов не за какие то заслуги, а лишь потому, что это он Толян… Он ушел и вскоре вернулся, держа в руках бутылку какого то дешевого вина, раздеваясь в прихожей, он, виновато улыбаясь, пояснил: "Вот… денег только на такое хватило…" но бог ты мой! разве нам было важно, какое вино нам пить? Оно нам нужно было только как средство преодоления жалких остатков робости перед неподдельностью бушевавших в нас чувств, любое вино любого разлива я был согласен пить с Толиком в тот день, понимая, что оно лишь связующее звено между нашими устремленными, рвущимися друг к другу телами и душами!

После второго стакана я почувствовал, как легкая хмель ударила в голову, и, изображая пьяного, я повалился на диван, на спину, будто бы пьяный, беззащитный и доступный, потерявший над собой контроль и потому способный на всякое безрассудство, я лежал, широко разбросав ноги, прикрыв глаза… я ждал; в спектакле, который мы разыгрывали сами для себя и друг для друга, теперь была очередь действовать Андрею, и Андрей не заставил себя долго ждать: изображая такого же пьяного, он повалился рядом со мной; настала очередь действовать третьему участнику спектакля вину, и оно, на миг сделавшись главным действующим лицом, вышло на авансцену: "пьяный", я чуть подался к Андрюхе, как бы случайно скользнув рукой по его животу, и в то же мгновение "пьяный" Андрюха, приподнявшись, полез на меня, лежащего на спине, перекидывая свою ногу через мою, полез со всей своей юной неистовостью, с пылкой безоглядностью, какая бывает лишь в пору юношеского нетерпения, и тут же, задохнувшись от счастья, я прижал Андрея к себе, мои руки сомкнулись на его спине, он ткнулся губами в мои губы, и я, перехватывая инициативу, тут же засосал его, чувствуя, как стремительно твердеет, наливается горячей упругостью мой член…

Пьеса с вином была окончена, и начиналось… начиналось уже настоящее, страстное желание захватило нас, захлестнуло, и мысль, или точнее сказать, уверенность, что каждое мое движение найдет понимание у Толика, лишь подстегнула меня: не стыдясь и не стесняясь, не боясь быть отвергнутым или неправильно понятым, я, сунув руку между нашими животами, расстегнул на Толике брюки, и в то же мгновение моя ладонь, скользнув Толику в плавки, ощутила горячую упругость его напряженного члена.

"Давай разденемся…" прошептал Андрей, отрываясь от моих губ. Не отвечая, я молча приподнялся, расстегивая рубашку… Андрюха стал торопливо снимать одежду с себя… брюки, а за ними плавки полетели вниз. Не было ни стыда, ни страха, и я даже на миг удивился, как это просто, как естественно всё происходит, шумящая, ликующая радость от осознания, что мы вместе, что мы открыты, распахнуты друга для друга, бушевала в наших телах и душах: голые и возбужденные, со всем пылом своей юной страсти мы устремились навстречу друг другу, наши руки и ноги вновь, как в первый раз, переплелись… барьеры, незримо стоящие между нами со дня нашей первой встречи, были разрушены и сметены, страсть оказалась сильнее страха, мы ласкали, мяли, гладили, исступленно исследовали тела друг друга, скользили, елозили друг по другу и, замирая от наслаждения, целовали, целовали, целовали друг друга взасос все повторялось, мы снова, как и пять недель назад, принадлежали друг другу…

Нежность, скопившаяся за эти пять недель, наконец то нашла свой естественный выход и, ничем не сдерживаемая, захлестнула нас сокрушающим потоком, о, какое это было невыносимое, пронизывающее блаженство!.. Мы голубые? Пусть! летели мы с Толиком ввысь… Мы извращенцы? Пусть!! взасос целовал я Толика, и тут же, освобождая свои губы, он взасос целовал меня… Мы ненормальные? Пусть!!! сопя, задыхаясь от счастья, изнемогали мы друг на друге… Пусть, пусть называется это как угодно! плевать, как это называется! господи, да какое нам вообще дело до того, как это называется?! нам… нам обоим, мне и Толику, самому классному пацану в мире, было бесконечно хорошо, и оба мы, оба и он, и я! делали то, что хотели, и пусть другие считают это пороком и извращением, пусть другие клеймят такую любовь, пусть другие бегут от этого, как от чумы, нам до них, до этих других, не было уже никакого дела…

Это было счастье… самое настоящее счастье! Казалось, на всем белом свете были только мы, Андрюха и я, и еще наша юная, наша необузданная, испепеляющая нас страсть, мы ласкали друг друга, перекатываясь в постели, всасываясь в губы один другого, задыхаясь от неизбывной нежности… Всё было как в тумане, и дальше всё случилось само собой, произошло так естественно, что мысль, что я сосу член, мелькнула лишь тогда, когда мы, уже лежа "валетом", на боку, вовсю работали друг на друге губами… Наконец, приподнявшись надо мной глядя мне в глаза, Андрей полувопросительно прошептал: "Давай… по настоящему…" он, возбужденный, красивый, гибкий, ставший вдруг в один миг бесконечно родным, предлагал мне испить, испытать последний предел сладострастного блаженства, полонившего наши тела и души… его возбужденный горячий член я держал в своей ладони, и, когда он прошептал "по настоящему", я понял: это в зад… или в жопу в очко, как еще говорят иногда в пацанячих компаниях; "по настоящему" сказал Андрей, и в этом его предложении проникнуть друг в друга не было абсолютно ничего оскорбительного, ненормального или неестественного, эти слова его прозвучали как музыка…

Ещё и поныне закомплексованным либо малограмотным людям кажется, что "совершить гомосексуальный акт", "стать педерастом", "трахнуться парню с парнем в зад" это значит совершить что то порочное и ненормальное, унизить себя, стать извращенцем, и законопослушные граждане, не способные думать самостоятельно, сталкиваясь с такой формой любви или секса, презрительно отворачиваются либо наливаются непонятной еще как понятной! злобой, воображая при этом, что они и только они правы…ха, как бы не так!.. Впрочем, все эти мысли сформулировались у меня уже позже, а тогда… лежа на Толике, я прошептал: "Давай…" и он, уже сам желающий этого, тут же с готовностью откликнулся, словно эхо: "Давай…", сердце моё колотилось, выпрыгивало из груди; я не помню, какой подвернулся под руку крем выдавив из тюбика крем на головку члена, я обильно размазал его по головке, и головка сочно заблестела, мой длинный и толстый, чуть изогнутый член рвался в бой; Толик, лёжа на спине, раздвинул ноги и, подняв их вверх, осторожно положил свои ноги мне на плечи, я придвинулся к нему вплотную и, обхватив коленями его бедра, рукой направил свой окаменевший член в туго сжатую, волосами обрамленную дырочку….

"Ниже…", прошептал я, сильнее разводя руками и без того раздвинувшиеся, раскрывшиеся ягодицы…

Член мой скользнул вниз и обнаженной головкой я это почувствовал! упёрся в туго сжатое девственное отверстие Толикова зада, сдерживая дыхание, глядя на Толика сверху вниз ничего не видящими глазами, я неопытно резко ткнул своим членом вперед… и в тот же миг, содрогнувшись от сладости, я ощутил, как член обнаженной головкой вскользнул в горячую, упруго разомкнувшуюся, раскрывшуюся дырочку… "ой!" словно захлебнувшись, коротко вскрикнул Толик…

На миг мне показалось, что член Андрея разодрал мой зад: боль была обжигающе резкая, сильная, невыносимая… я никак не думал, что это будет так больно, и, не выдержав, рванулся из под Андрея, закусив губу…

Толик резко рванулся из под меня, и член мой, обнаженной головкой уже вошедший ему в очко, тут же выскользнул; "что?" не понимая, в чем дело, прошептал я; "больно…" выдохнул Толик почти беззвучно; видимо, он сам не ожидал такой боли вид у него был чуть ошарашенный; я растерялся, мысль, что это может быть так больно, почему то ни разу не приходила мне в голову… согнутые в коленях ноги Толика лежали на моих плечах, я, опираясь на вытянутые руки, нависал над Толиком, сам он, прижимая колени к своим плечам лежал подо мной с распахнутыми, разведенными ягодицами, его нежная, туго сжатая дырочка, предмет моего вожделения, была подставлена, и вот на тебе: больно… как больно? почему? я почувствовал растерянность… конечно, во всём была виновата наша неопытность, и ещё наше нетерпение; "давай…. давай еще раз… еще попробуем…" зашептал я, изнемогая от охватившего меня желания во что бы то ни стало проникнуть в Толика, слиться с ним; раствориться в нём… "больно…" повторил Толик, не решаясь продолжать…

"Я осторожно… еще раз, Толян…. я буду осторожно … давай! Андрей, наклонившись надо мной, засосал меня в губы. А потом ты меня… давай, Толик, давай! оторвавшись от моих губ, он снова направил член. Или нет… подожди, надо смазать…. дырочку смазать надо тоже! он, выдавив на палец крем, круговым движением пальца заскользил по мышцам моего сфинктера, глядя мне в глаза. Всё получится… не может не получиться! Я осторожно… осторожно буду…"

Я смазал пальцем сжатую дырочку смазал вход, кружа пальцем по кругу, и, вытерев палец о свои плавки, снова направил член… по лицу Толика я увидел, как он внутренне сжался, напряженно замер; едва я упёрся головкой члена ему в очко; "ну… давай!" выдохнул он; я, затаив дыхание, надавил теперь уже медленно и осторожно, внимательно следя за выражением его лица… и, едва я надавил, как лицо его снова перекосилось гримасой: "больно…" прошептал Толик, закусив нижнюю губу, но дёргаться; как в первый раз, из под меня не стал, чувствуя, как член обнаженной головкой снова вскользнул в разомкнувшееся отверстие, я замер, не двигаясь дальше; какое то время мы молча выжидали, глядя в глаза друг другу; я видел, что Толику больно, но он терпел не вырывался… "давай… пошел…" наконец прошептал он, и я, глядя на его перекошенное лицо, осторожно двинул членом дальше вглубь, Толян застонал, готовый опять дёрнуться из под меня, но я, удерживая его руками не давая ему вновь соскользнуть с моего члена, тут же замер сам; не двигаясь дальше… "давай… пошел…" вновь прошептал Толик, кусая губы; я осторожно двинулся дальше головка моего окаменевшего члена, туго обжимаемая знобящим жаром, плавно пошла, точнее, вскользнула в покорно разжавшуюся дырочку, и я, двигая бёдрами, осторожно устремился вперед, чувствуя обжигающую сладость, содрогаясь от этой сладости, я медленно, миллиметр за миллиметром, вдавливал член в очко, видя, как лицо Толика искажается гримасами…

Андрюха входил в меня с каждой секундой всё глубже и глубже, и мне казалось, что по мере вхождения член его увеличивается в диаметре, мне казалось, что член его раздирает, распирает меня изнутри, но я держался держался изо всех сил…

Член мой вошел весь, до самого основания, и глядя на Толика, лежащего подо мной, я невольно облизнул пересохшие губы… это был кайф! Я был в Толике! Я был в Толике, и вместе с наслаждением чисто физическим я почувствовал не меньшее наслаждение от осознания, что я… я т а м внутри Толяна! "Давай…" Толик, отдаваясь мне, закрыл глаза, и я только тут увидел, как на лбу его выступили капельки пота… нависая над ним, я равномерными толчками осторожно задвигал задом, чувствуя плотно обжимающую, обволакивающую сладость его горячего тела…

Андрюха, нависая надо мной, вогнал в меня член полностью и, набирая темп, ритмично задвигал задом стал меня трахать… по настоящему…

О, какое это было блаженство, какое невыносимое наслаждение трахать Толика в зад!.. Мудрые древние греки не зря вменяли это едва ли не в обязанность и мужчинам, и мальчикам в Древней Греции, колыбели европейской цивилизации, траханье в зад считалось высшей формой любви, и мужчины, имея жен для продолжения рода, наслаждались с мальчиками, а мальчики, подставляя мужчинам свои юные попки, не стыдились этого, а этим гордились. "Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию…" эти слова, сказанные древнегреческим философом Платоном, я прочту зимой, а тогда, осенним вечером, мои мама и бабушка были на даче, я впервые в жизни совершал настоящий половой акт, и акт этот был гомосексуальный, мой член, знакомый до этого лишь с кулаком, соединял мое тело и тело Толика, и это было единение не только физическое, но и душевное, духовное: ритмично скользя членом в тугой горячей дырочке, я чувствовал, как растёт и растёт во мне небывалое, жаркое, ни на что не похожее и ни с чем не сравнимое наслаждение…

Андрюха, прерывисто сопя, трахал меня в зад в очко, и я, содрогаясь от его толчков, безвольно дёргая поднятыми вверх ногами, испытывал одновременно и боль, и наслаждение: боль была чисто физическая и была эта боль обжигающая, словно там, внутри, меня с силой драли наждачной бумагой, и в то же время… в то же время сознание того, что делает это Андрюха самый классный, самый лучший парень в мире доставляло мне сладостное удовольствие…

Голый Толик, мой однокурсник и друг, лежал подо мной на спине с поднятыми вверх ногами, и я, нависая над нам, по настоящему трахал, натягивал, ебал его в зад, равномерными толчками ритмично вгоняя в тугую дырочку свой колом торчащий член… я ебал Толика, и мы были с ним в эти минуты одним целым, наслаждение нарастало, плавилось в каждой клеточке моего юного тела, движения мои делались всё мощнее, Толик, лёжа подо мной на спине глядя мне в глаза, чуть слышно стонал, пружины под нами хаотично скрипели… потеряв ощущение времени и пространства, превратившись в сгусток кипящей страсти, я всё сильнее, сильнее бился о Толика, двигая бёдрами: ещё!.. ещё!.. глубже!.. глубже!.. мой семнадцатисантиметровый член, подобно поршню, скользил у Толика в очке уже безостановочно, наслаждение нарастало, делалось всё острее, я, открыв рот, судорожно заглатывал и так же судорожно выдыхал воздух, по лицу моему катился пот…

Андрюха, двигая бёдрами всё сильнее, всё интенсивнее, скользил в моей дырочке членом взад вперёд, и это скольжение было похоже на скольжение поршня, Андрюха трахал меня, делая это мощно, энергично… на лбу его блестели капельки пота, и он уже не дышал, а прерывисто, громко сопел словно всхлипывал… лёжа на спине содрогаясь от его толчков, я понимал, что он уже близок к оргазму, что он вот вот кончит, и мне ничего не оставалось, как ждать, боль, тупая и обжигающая, была почти невыносима…

Оргазм был настолько сильным, что, извергая в Толика своё семя, я невольно застонал, изогнувшись, запрокинув голову… то, о чём я мучительно думал пять долгих, бесконечно долгих недель, свершилось: я не только проник в Толяна, не только изведал, испытал чувство этого проникновения, но и кончил, излил в его тело своё семя, и мысль, что он мною проткнут, натянут, по настоящему выебан, была едва ли не слаще, чем сам оргазм, глядя Толику в глаза, я чувствовал, как горячая моя сперма, словно лава, обжигает мой и без того разгоряченный член… боже, какой же это был кайф! Фантастический кайф…

Андрюха, наклонившись надо мной поцеловав меня в губы, резко отстранился, и член его, уже теряющий твёрдость, легко выскользнул из моего зада, стискивая ягодицы, я поспешно опустил ноги, испытывая невероятное облегчение…. я был проткнут, оттрахан, выебан, но меня это нисколечко не пугало: это сделал Андрюха, самый обалденный пацан в мире, и этим было сказано всё…

Потом на спину лёг я, и Толик, точно так же обхватив ногами мои бёдра и причиняя боль мне, с третьей или четвертой попытки ввёл свой член в очко моё, я лежал, содрогаясь от его толчков, чувствуя эти распирающие, раздирающие толчки в глубине своего тела, а он, сладострастно сопя, весь уйдя в наслаждение в моё тело, ритмично двигал бёдрами, приближая свой миг наивысшего блаженства… У Платона сказано: "ни одно действие не бывает ни прекрасно, ни безобразно само по себе: если оно совершается прекрасно оно прекрасно, если безобразно оно безобразно" своеобразная и даже, я бы сказал, универсальная формула, позволяющая отделить зёрна от плевел, а любовь от похоти… и хотя Платон еще был нами тогда прочитан, но я, пять долгих недель продираясь к Толику, сам пришел почти к такому же умозаключению: что бы там ни говорили о гомосексуализме, сам по себе гомосексуальный акт не может быть ни хорошим, ни плохим, нет у него ни знака "минус", ни знака "плюс" всё зависит исключительно от того, кто, с кем, для чего и как совершает этот самый акт, и безобразно и преступно, когда один это делает вопреки желанию другого, или когда сильный насилует слабого, или когда одного, сдёрнув с него штаны, трусливо насилуют стаей, похотливо спеша стать в очередь, сопя и пуская слюни, и иное совсем иное! дело, когда парни это совершают по взаимному устремлению и обоюдному согласию, как это сделали я и Толик…

Наше желание было взаимным, было осознанным, и уже поэтому оно было абсолютно законным, что бы об этом ни вопили штатные моралисты и прочие кликуши, рядящиеся в тогу блюстителей нравственности, наша любовь была законна не потому, что кто то её разрешил, а потому, что мы, придя в этот мир, эту любовь в себе почувствовали она наполнила нас, и это было счастье… содрогаясь от наслаждения, я выстрелил своё семя в глубину Андрюхиного тела, и наслаждение это, огнём опалившее мою промежность, было такой силы, что на какой то миг мне стало больно…

Толик кончил в меня и мы уже не отскочили друг от друга, как это случилось в первый раз, а, усталые и притихшие, долго лежали рядом, не скрывая своей наготы, и хотя оба мы еще чувствовали смущение, но оно уже не пугало ни меня, ни Толика, мы лежали рядом, оттраханные друг другом, и в глубине души каждый был благодарен другому за доставленное блаженство, и блаженство это было не только физическое: мы лежали рядом, ничего не говоря друг другу, и… любовь самая настоящая любовь бушевала в наших юных душах!

Любовь… что может быть упоительнее и прекраснее этого чувства! Лёжа рядом с Андюхой, я думал о том, что любой половой акт однополый он или разнополый может быть прекрасным, а может быть безобразным, и зависит всё это не от пола партнёров, а зависит исключительно от сопутствующих обстоятельств, и первое, самое главное обстоятельство любят ли люди друг друга… как же всё просто!

Любовь настоящая любовь всегда права… и, лёжа рядом с Толиком, я думал о том, что только ущербные душой люди могут втаптывать в грязь любовь лишь на том основании, что любящие друг друга одного пола… разве это так важно какого пола твоя любовь?

Мы, влюблённые друг в друга, лежали рядом и уже одного этого было достаточно, чтоб чувствовать себя безоглядно счастливыми…