Больше двух месяцев Макаров работал директором сельской школы. Оказалось, что это не так уж сложно, тем более, что учеников было только пятеро, а учителей - только одна, симпатичная блондинка Нина Сергеевна, энергичная толстушка двадцати пяти лет. И еще древняя сторожиха:

Ее звали тетя Маша. Каждый вечер к восьми она, мерно постукивая палкой, приходила на работу, спала на диване в директорском кабинете, а утром, тоже около восьми, уходила. Время ее не пощадило. Иные старухи едят без меры, безобразно толстея, тетю Машу жизнь согнула и иссушила, как дерево в пустыне. Одевалась она всегда одинаково. Независимо от погоды на ней было длинное темно-коричневое платье до пола, черный фартук, ватная безрукавка, на голове клетчатый платок, а на ногах - растоптанные, подшитые кожей валенки. Но даже свободная одежда не могла скрыть ее сутулую, почти горбатую спину, впалую грудь и выпяченный круглый живот.

Как-то октябрьским теплым (еще бы, двадцать четыре градуса) вечером директор Макаров засиделся в кабинете до полдевятого, соображая, как бы выкроить из тощего школьного бюджета немного денег на покупку волейбольной сетки и пары ниппельных мячей. Он уже собирался уходить, как в дверь, шаркая валенками, вошла, нет, вползла тетя Маша. Собственно, в стороже при школе не было никакой необходимости. Вряд ли кто-нибудь из немногочисленных сельчан мог польститься на старые парты системы Эрисмана, большой помятый глобус, да старый ламповый неподъемный телевизор "Луч" , принимавший три программы. Да еще ровесник телевизора кожаный сильно потертый диван, на который по-хозяйски уселась сторожиха, расставив ноги в валенках и упираясь подбородком в суковатую палку.

Что, делов много?

Она не говорила, а шелестела, как старый бумажный лист.

Закончил. Сейчас ухожу, а, что, мешаю?

Ни в коём случае. Хотела вот только попросить: спросить:

Она замолчала, пристально разглядывая Вовку выцветшими глазами.

У тебя с Нинкой-то как?

Нормально, а что?

Да так. Рассказывала она, как ты девства ее решил. А дальше что?

Мы пока не решили. Может быть, поженимся:

Помирать мне скоро, вот я и хотела: Девица я!

Вовка внутренне похолодел. Эта старая карга решила, что он раза два трахнул по пьянке Ниночку, так и ее… О, черт!

Кажется, он произнес последние слова вслух. Тетя Маша погрозила ему крючковатым пальцем.

Не зови нечистого к ночи. Только скажешь, а он тут как тут, за плечьми стоит.

Только черт-то здесь один, это - ты, подумал Макаров. Но вслух сказал совсем другое:

Ваше предложение в высшей степени неожиданно, хотя и лестно. Я в растерянности:

А что тут растериваться-то? - скрипуче рассмеялась старуха. - Прочисть мне дупло, и вся недолга. Одежу-то снимать, или так? Я ведь по молодости справная была, замуж за Ванечку собиралась, да война помешала. Он, когда повестку-то получил, звал меня на сеновал, да я, дура дурой, сказала: "Вот вернешься, поженимся. Сталин обещал, что война больше двух недель не продлится, побьешь германца, уж, тады:". А вот оно как обернулось.

Она помолчала.

Ванечкины-то родители аккурат через две недели извещение получили: "Ваш сын пал смертью храбрых:" , ну, и далее, все, как водится. А я все живу. А зачем, сама не знаю… Многие парни подкатывали насчет женитьбы, а я как задумаюсь об ентом деле, так Ванечка и представляется. Смотрит и молчит неодобрительно.

Она снова замолчала, словно пережевывая что-то тонкими губами.

Так ты уж не откажи, старухе-то, - снова прошелестела она чуть слышно. - Так раздеваться, или так, в одежде будем?

В Вовкиной голове проскочила отчаянная мысль. Девушек он имел, женщин - тоже, а вот старух:

Сколько же Вам лет, бабушка?

Да девяносто недавно стукнуло. Так раздеваться?

Макаров тяжело вздохнул.

Раздеваться!

Тетя Маша раздевалась медленно, аккуратно складывая одежду у диванного валика в ногах, пока не осталась в чем мать родила. Седые волосы на голове были заплетены в куцую косицу, а под животом, наверное, если они когда и были, то выпали от времени. Груди, когда-то большие, повисли пустыми кошелками, но соски еще торчали темными стерженьками, хотя и смотрели в пол. Вовка раздеваться не стал, а лишь приспустил джинсы с трусами и извлек вялый член.

Тетя Маша горько усмехнулась.

Хороша, нечего сказать!

И продолжила совсем уже шепотом.

Я вот что придумала.

Она неожиданно ловко достала какие-то веревочки, и одну из них протянула Вовке.

На вот, перевяжи хуй. Может, и не встанет на меня. А так, глядишь, и затолкаешь, куда следует.

Вовка послушно перевязал член у мошонки обувным шнурком.

А я сейчас сиськи перемотаю, может, потолще будут.

Она проворно, как Вовка член, перевязала свои пустые груди и выпрямилась, теребя себя за соски, а Макаров с ужасом почувствовал, что его детородный орган наливается силой от рассматривания этой ходячей мумии.

Так Вы ложитесь поперек дивана, а ноги поднимите повыше.

Ой, внучек, так не смогу я. Болят мои ноженьки!

Она послушно улеглась на диван, поставив ноги в серых валенках на дощатый пол, а Макаров встал между ее тощих ног, присматриваясь и принюхиваясь. "Если гангрена, то должно пахнуть сыром!" , - вертелась в голове фраза из какого-то фильма. Но сыром не пахло. Пахло сырой землей и немного мочой. Ее половые губы, и большие и малые, истончились и слились со сморщенной кожей, мочеточник вылез из тела сантиметра на два, и висел красноватым стебельком. Клитор, если и был когда-то, то рассосался бесследно. За ненадобностью. А вход во влагалище был почти наглухо закрыт белесой пленкой с тремя маленькими отверстиями. Старая Белоснежка и три гнома. "Надо действовать!" , - подумал Макаров, потому что его член стремительно терял твердость и уменьшался в размерах.

Сейчас будет немного больно! - сказал директор и надавил головкой на гимен. Вовка мог бы поклясться на Торе, Коране и Библии, что слышал, как с сухим треском лопнула девственная плева тети Маши! Лопнула и осыпалась, как последние осенние листья:

Внутри тети Маши было тепло и уютно. Даже не хотелось шевелиться. Член провалился, словно в узкий глубокий сухой колодец, и повис, как ведро на веревке, ни во что не упираясь. Тетя Маша замерла, уставившись в потолок невидящим взором. "Не померла ли сторожиха?". - подумал геронтофил Макаров, но губы ее шептали: "Ванечка, Ванечка, давай!" , и "Ванечка" дал! Он бешено задвигал тазом, то загоняя перевязанный черным обувным шнурком член на всю длину, то почти вынимая его из бабкиной "пещеры". Двигаться было трудно, член не скользил, а терся о шершавые, как наждачная бумага, стенки. Но физиология брала свое, и директор втопил до упора раздувающийся "банан" в скважину тети Маши. Еще мгновение, и член затрепетал, извергая детородную жидкость! Ф-фу, все! Мужик обещал, мужик сделал.

Еще минут пять Макаров посидел возле блаженствующей сторожихи, которая засовывала пальцы во влагалище, нюхала их и облизывала. Потом привел в порядок одежду и усадил голую старушку за стол.

А знаешь, внучок, совсем и не больно было! - сказала тетя Маша. - Мне явился Ванечка, такой довольный, кивал головой и улыбался!

Поздравляю Вас, мадам! - поклонившись, сказал директор Макаров. - Вы стали женщиной! Наконец: только шнурочки с грудей не забудьте отвязать, а то затекут.

На школьном крыльце Вовка окончательно пришел в себя, решил заглянуть на огонек к Нине Сергеевне и снять с себя "проклятие мумии". Над головой светила полная луна, и неслышно летали нетопыри.