Перебирая старые книжки, барин Василий Львович наткнулся на шикарное издание древнегреческой истории с иллюстраторами Гюстава Доре. Полистал он книгу и задумался: «Скучно живем, без фантазии. То ли греки жили. Вот Зевс, например. Залез в спальню к Данае, насадил на вертел Леду, наплодил кучу полубогов. Или Арес, бог войны. Тоже хорош. Гефест, кузнец. Этот не пойдет. Чад, дым, грязь, как у меня в кузне. Плутон. Ну, на тот свет мы еще успеем. Посейдон, купается все время, рыбку ест, икорку намазывает, как я. Люблю! Мистерию учинить, что ли? Надо подумать».

Стоял июль. Жара. Первый покос прошел удачно, недавние зеленя густо поднялись. Будем с хлебом, радовался барин. На озеро, что ли съездить, искупаться? Барин велел заложить экипаж, оделся легко и кликнул Трифона.

Тот немедля явился, но выглядел ужасно! Порты старые, в дырах, рубаха под мышками желтая от пота, в волосах сено, глаз запух.

— Чучело ты, Трифон! – в сердцах сказал барин. – В зеркало глянь!

Трифон посмотрел в зеркало и немного смутился.

— Я вчера с Анюткой чуток повздорил. Не хотела она, чтобы я ее в жопу…. А мне захотелось, верите ли, батюшка-барин, некоего диссонансу. Чтобы баба добрая была, а дырочка – неразъезженная. Ну, я ее на сеновале прихватил, а она мне локтем в бок и фонарь под глаз. Разрешите ее посечь маленько?

— Но-но! – погрозил пальцем Василий Львович. – Я те дам посечь! Иди-ка лучше сюда.

Он сунул под нос Трифону толстую книгу с картинками. Тот в удивлении почесал ногтями голову.

— Крепкие, однако, мужики! Их бы ремеслу какому обучить, да к делу пристроить, цены бы им не было! А вот эту бабенку я бы отодрал! Точно говорю. Только вот детишки тут вьются, ни к чему это. Да еще с крылышками.

— Это Амуры. Сиречь, Купидоны. Они всегда возле любовных дел порхают и стрелами золотыми сердца уязвляют. Так что харю помой, волосья причеши, одежу подбери из моего гардероба. После обеда выезжаем на озеро Круглое.

Трифон ушел, а барин долго удивлялся услышанному, качал головой и улыбался: «Ишь ты, диссонансу ему захотелось!».

Ближе к вечеру барин, наконец, выбрался к озеру, и его ландо съехало с пыльной дороги на траву, а затем и на песок. Трифон ловко соскочил с места форейтора, распахнул дверцу и откинул лестничку, по которой легко одетый в белую пару барин важно ступил на берег озера. Соломенную шляпу он заблаговременно снял и оставил в повозке. На его мощной шее, на ремешке висел морской бинокль, который он когда-то выиграл в карты у капитана английского фрегата во время кругосветного путешествия.

— А хорошо-то как, Трифондино! Славно, славно! И дышится легко!

Барин расстегнул пиджак, затем рубашку, и обнажил широкую волосатую грудь.

— Надо бы прикупить это озерцо, как думаешь?

— Невозможно-с.

— Это почему же?

— Генеральши Курьяновой владение. Богачка-с!

— Да, с генералами нам не бороться! А жаль…

Внезапно острый, не испорченный излишним чтением глаз Василия Львовича заприметил на противоположном берегу озера какую-то постройку, а рядом с ней какие-то беспорядочно перемещавшиеся белые пятнышки.

— Ишь ты! – молвил Трифон. – Никак сама генеральша с дочкой и прислугой пожаловала!

Барин прижал к глазам бинокль и узрел дородную барыню Курьянову, стройную девушку и трех служанок с корзинками.

— А ты так все видишь? – изумился Василий Львович.

— А как же! – весело отвечал Трифон, лохматя волосы. – У нас глаз особым образом заточен. На баб и девок особливо!

— А как думаешь, видят они нас или нет?

— Не видят, знамо дело, барыня всегда подслеповата были, а дочка их, как с Петербурга приехамши, совсем слепая стала. С лорнетом, это палочка такая со стеклышками, не расстается! Курьяновы они и есть Курьяновы, хотя и богатющие!

— А что же она там делала, в Петербурге-то?

— Обучалась в ституте каком-то.

— А откуда ты все это знаешь? А?

— А от прислуги ихней, Таньки косоглазой. Ох, и похотливая, стерва. Как только увидит меня, сразу на спину, и ноги задирает! А одета по-барски, несколько юбок, корсет, фу ты, ну ты!

— Да врешь ты все, Трифон!

— Может, и вру, да не все! Вот смотрите, барин, оне с мамашей никак купаться собираются! Вот потеха!

Барин снова прижал к глазам бинокль и увидел, как прислуга помогает раздеться старой Курьяновой и ее дочери, аккуратно складывая одежду в павильоне купальни. Потом две девушки разделись тоже, и повели Курьяновых в воду. Третья девушка осталась в павильоне сторожить одежду. Не прошло и минуты, как барыня, дочь и прислуга весело визжа, бегали, нагие, по мелководью, приседали и плескались.

— А дамы-то хороши! – сказал барин, не отрываясь от бинокля. – У старухи сиськи как гири, и живот тугой, как барабан. Да и дочка ее аппетитная, так бы и съел!

Разные груди тряслись и дыбились, а волосы между ног намокли и слиплись. Потом дамы бросились на глубину и поплыли на поросший камышом остров, который лежал посередине озера.

— Зря они так! – заметил Трифон. – Самое время назад идти домой.

— Почему?

— Ливень будет! – веско сказал Трифон. – Все бабы – дуры!

Василий Львович огляделся. Над озером, и, правда, клубилось темное облако, превращаясь в тучу. Сразу потемнело, и подул сильный ветер. Третья девушка из прислуги заметалась по павильону, стараясь удержать одежду четырех купальщиц, но сильный порыв ветра поднял ее и унес куда-то за лесок.

— Теперь Таньку высекут! – мрачно заметил Трифон. – Она не только ходить, она и ебаться не сможет.

— Почему это?

— Барыня взяли манеру сечь девок не по спине, и не по жопе, а по сиськам и по пизде. Как же они кричат, бедные, ой-ой!

Тем временем над озером сверкнула молния, раздался оглушительный удар грома, и купальщицы, завизжав от испуга, бросились с острова в воду и поплыли к купальне.

Василий Львович понял, что пришло время действовать. Он скинул одежду, побросал ее в ландо, туда же отправился и бинокль и, наказав Трифону ехать кругом озера, ринулся в воду спасать дам и девок. Он быстро достиг острова, бегом пересек его и снова поплыл, рассекая воду мощными саженками. Дамы плыли быстрее дворовых девок, они уже почти достигли берега, а барин догнал девок, прихватил их за задки и, подталкивая их к берегу, плыл, работая ногами, как пароход колесами. Когда они втроем достигли берега, барыня и ее дочь уже стояли в павильоне, согнувшись и прикрываясь руками, Трифон подъезжал к купальне сзади, а барин с торчащим, как у Приапа членом, вел, приобняв, туда дворовых девок. Хлынул ливень с градом, и снова сверкнула молния!

В павильоне было тесно для шестерых. Член барина касался спасенных девок, но правила приличия требовали вежливости, он повернулся к благородным дамам, и его член уперся генеральше в пупок.

Он учтиво поклонился, и его член скользнул ниже.

— Василий Львович Дементьев, столбовой дворянин и Ваш сосед.

Барыня старомодно, в пояс, поклонилась, коснувшись лбом члена:

— Серафима Ивановна Курьянова, вдова генерала от инфантерии.

Затем она взяла член двумя пухлыми пальцами и брезгливо отвернула его в сторону.

— А это дочка моя…

Барин последовал за членом, и он попал между девических грудок с коническими сосками.

— Аглая Сергеевна Курьянова, институтка!

Она попыталась изобразить книксен, но вместо этого неловко раскорячилась.

— Вас, сударыня, видимо, смущает вид моего члена?

Аглая Сергеевна раскраснелась. Она точно не знала, что ей сделать, хлопнуться в обморок или привычным жестом сунуть руку между ног и потереть щелку?

— Ничего не могу с собой поделать. Бунт восставшей плоти! – заявил Василий Львович. – Кругом столько прекрасных тел! Две Венеры, сиречь, Афродиты, две наяды и одна нимфа, почему-то одетая. И я, сатир или Приап, я еще не решил. Ах, нет, вот настоящий сатир!

Он указал на подходившего Трифона, закутанного в рогожу.

— Вот это животное сейчас отвезет вас ко мне, милые дамы, или меня к вам. Выбирайте! Но сначала, баран, дай сюда рогожу.

Так как дождь уже кончился, Трифон охотно снял свой «плащ», и протянул его барину, а тот отдал его Серафиме Ивановне. «Наяды» помогли ей завернуться в рогожу.

— Не стой, дурак, столбом! – прикрикнул барин на Трифона. – Лучше принеси мой костюм из ландо для барышни!

— Вы носите женское платье? – удивилась «завернутая» мадам Курьянова.

— Нет, но Вы правы, это прозвучало смешно! Лучше пусть она отдаст Вашей дочери свой костюм.

Он ткнул пальцем в одетую нимфу.

— И то правда! – обрадовалась генералша.

– Ну-ка, Танечка, снимай-ка все! – ласковым голосом сказала барыня. – А то ведь высеку, ты меня знаешь!

— Правильно! – похвалил ее барин. – Их надо, как скотину, то лаской, то таской. Иначе совсем от рук отобьются!

Танечка, услыхав про порку, стремительно разделась, а девки также стремительно одели Аглаю Сергеевну. Оделся и барин. Он уселся рядом с Трифоном и обернулся.

— Ну, милые дамы, решили, куда ехать? Ко мне или к вам?

Старая Курьянова выпростала из рогожи белую руку и махнула, как гусар саблей:

— Гони в Курьяново! Время пить чай!

Дом в Курьяново был хорош. Беломраморный, с колоннами и портиком. А у меня – халупа, подумал барин, хорошо, что барыню к себе домой потянуло.

Серафима Ивановна тяжело поднималась по ступенькам, окруженная заботливой дворней, за ней – Аглая Сергеевна с девушкой Танечкой и Василий Львович в белой паре и соломенной шляпой в руке. Трифон, было, хотел увязаться за ним, но барин на него цыкнул:

— Отведи ландо на конюшню да по сторонам смотри-примечай и запоминай.

Трифон бесшумно исчез, а барин вошел в прохладную глубину.

Барыня вышла к чаю в чем-то летяще белом, словно цветущая вишня на ветру. За ней семенила институтка-дочь с лорнетом и девушка Фенечка. Барин встал и величественно поклонился.

— Вы располагайтесь, Василий Львович, чувствуйте себя, как дома.

Был бы я дома, подумал барин, твоя дочь у меня на шкворне бы уже вертелась, да и ты, жопа старая – тоже.

Бесшумно вошла горничная в полосатом платье с подносом, за ней – другая – с самоваром, и третья - с полотенцами. Проследив взгляд барина, Серафима Ивановна проницательно и тонко, как ей казалось, улыбнулась.

— Моя маменька, – пояснила Аглая Сергеевна. – Любит пить чай до седьмого поту. А полотенца для утирки лица.

— Не желаете ли выпить водки? – предложила барыня. – Мой муж любил перед обедом опрокинуть стопку-другую.

Барин скептически оглядел небогатый стол: чай, варенье, печенье – и отказался.

— И правильно! – похвалила барыня. – Мой генерал иногда увлекался… слишком.

Горничные, все расставив, так же бесшумно удалились.

Чай был хорош, красный китайский, крепкий, варенье вишневое, сладкое, имбирное печенье, сдобное, рассыпчатое. И все? Ну, нет!

— Серафима Ивановна, сделайте божескую милость – пошлите вашего человека найти моего человека, чтобы тот захватил корзинку с обедом.

— Василий? – вскрикнула барыня. – Ты все слышал?

Ливрейный слуга величаво выступил из-за колонны и с достоинством поклонился.

— Да, Ваша милость, все до слова слышал.

— Так иди же!

Слуга снова поклонился и скрылся в колоннаде.

Не прошло и минуты, как они с Трифоном вошли в залу, с трудом волоча плетеный сундук с провизией.

— Как говорил мой покойный отец, едешь на день – бери на неделю! –сказал барин и принялся вынимать из сундука и ставить на стол различные яства, закуски и напитки. Часы пробили четверть, а он все доставал и откровенно хвастался. Наконец он достал штоф темного стекла и поставил особо, в стороне от остального.

— А это настойка по рецепту моего покойного батюшки, крайне живительная для женщины любого возраста! Бодрит, знаете ли, несказанно!

— Вот с нее и начнем! – обрадовалась барыня, протягивая руки к штофу.

— На пустой желудок нельзя-с! Верно, Трифон!

— Верно, Ваша милость, нельзя, пронесет!

Барыня рассмеялась, прикрыв малозубый рот кружевным платочком, а Аглая Сергеевна покраснела.

— А посему, откушаем, чем Бог послал! – начал угощать Василий Львович. – Грибочки, грузди соленые, рыбка красная семга, рыбка белая севрюжка, расстегаи и еще много чего! Угощайтесь, не стесняйтесь!

Насилу уговорил откушать-отведать. А потом и наливочка особая пошла в ход. Правда, подозрительная Серафима Ивановна приказала испробовать наливку на девушке Фенечке, которая после полустопки держалась молодцом, хотя и окосела. Выждав несколько времени, «причастились» и барыня с дочкой. И все сразу засобирались спать. А Фенечке со свечкой было велено показать ему свободную комнату…

Она шла впереди, иногда поднимая свечу высоко, чтобы посветить барину, а он оценивающе посматривал на ее аппетитный задок. «Ничего-ничего!», – подбадривал сам себя Василий Львович. – «Недолго тебе, милая, в девках ходить, если тебя уже не оприходовал какой-нибудь Ванька-приказчик!». Когда же она распахнула дверь в комнату и замерла, он просто подтолкнул ее внутрь и захлопнул дверь. Затем облапил растерявшуюся девушку и потянул ее к постели.

— Твоя барыня разве тебе не говорила, что ты должна меня раздеть, уложить и ублажать всю ночь? Нет?

Он отобрал у Фенечки подсвечник и поставил его на столик.

— А теперь я хочу посмотреть на тебя и пощупать.

Он стояла неподвижно, покусывая платочек, и не двигалась.

— Ты робеешь предо мной? Ты ни разу не была… с мужчиной?

Фенечка покачала головой.

— Не робею, но не была…

— Ладно, – согласился Василий Львович. - Я – приличный человек, и насиловать тебя не буду. Но посмотреть-то на тебя можно?

Она заколебалась.

— Ты сарафанчик-то сними! Или тебе помочь?

— Ой, я лучше сама!

Она стащила тяжелый расшитый жемчугом сарафан и сняла тонкую батистовую рубашку. потом расставила ноги, раскинула руки и сказала обреченно:

— Смотрите…

— Бедная ты, бедная! – помолвил барин. – Где ж твои волосики?

— А их и не было. Не выросли. А себе она их каждый день велит брить.

— Зачем?

— Чтобы она была, как я.

— А что, она какая-то особенная?

— Да. Она не любит мужчин.

— Ха! Я их тоже не люблю! А кого же она любит? Не коней же?

— Она любит девушек.

— А вот как! Прямо, как я. Сколько она лет прожила в Смольном институте?

— Я не знаю. Долго.

— Все ясно! Она страдает лесбийской любовью!

— А что это?

— Ты рубаху-то одень, а то стоишь как распятая. Вот так. Теперь садись рядышком. Хорошо…

Он сел на постель, усадил Фенечку рядом, приобнял ее правой рукой и начал рассказ:

— Когда-то очень давно в теплом море на острове Лесбос жила поэтесса Сафо. Она писала стихи, сочиняла песни и. ..

— Как наш Ванька-балалаечник. Он частушки сочиняет и страдания.

— Вот-вот. Она пела их всем, но любила только молоденьких девушек вроде тебя, Фенечка, у которых еще сисечки не выросли, и волосиков совсем нет, а есть одни сосочки остренькие. А любила она их наособицу. Юные девушки надевали себе искусственные члены и ими ее пронзали с утра до вечера и с вечера до утра.

— Ваша милость! Так и у нас, как у этой Сафы! Аглая Сергеевна лежит пластом, а я ее пронзаю, пронзаю, пронзаю…

— В общем, много пронзаешь?

— Да. А научилась она этому всему у себя в институте. Там была у нее начальница. Так она приглашала девушек к себе в комнату, и она их пронзала, а потом они ее. Те девушки, которые делали это хорошо, получали награды в виде сластей и иных благ.

— А у твоей Аглаи Сергеевны эти штуки и сейчас есть?

— А как же! В спальне, в шкафчике. И деревянные, и серебряные, и даже один золотой!

— А как ты думаешь, они похожи на настоящий приап?

— Не знаю. Я и не видела его ни разу, с измальства то при барыне, то при Аглае Сергеевне.

Барин аж загорелся весь. Первый раз он встретил девушку, пусть из простых, которая не видела обычного мужского живого горячего члена!

— А хочешь, покажу? – горячечным шепотом произнес Василий Львович.

— Д-да, – еле слышно сказала Фенечка.

— Так раздень меня и смотри, сколько хочешь. А он интересный, мой приап!

Странно, думал барин, пока Фенечка дрожащими руками его раздевала, когда же наливка с зельем начнет действовать. Или Трифон что перепутал?

Когда могучий член Василия Львовича вырвался на свободу, Фенечка аж присела.

— Что, красавец? То-то! Эта тебе не деревяшка на веревочках!

Не вставая, девушка жадно рассматривала темные кудрявые волоски, и синие толстые вены, и темный редковолосый мешок, и тонкую кожицу, собравшуюся забавным свистком на самом конце.

— А теперь небольшой фокус! – заявил барин и резким движением руки обнажил головку. – Это называется бахчисарайский фонтан!

— Фонтан? Почему?

— Если я прилягу, а ты произведешь некоторые движения руками, то забьет фонтан!

Он улегся на постель и смиренно сложил руки на груди.

— Теперь возьми его рукой и подвигай кожу туда-сюда, чтобы слива на конце то открывалась, то закрывалась. Так, правильно. А теперь чуть быстрее. Хорошо. Еще быстрее, еще! Теперь стой, о-о-о!

Фенечка держала баринов приап у основания и ладонью ощутила, как по стволу из неведомой глубины пробивается мощный поток. Мгновение, и в потолок гостевой комнаты ударил настоящий фонтан молочно-белой жидкости, а потом еще и еще.

Член еще не опал до конца, как в дверь энергично забарабанили. «Ну-ка, Фенька, спрячься куда-нибудь!», – шепотом скомандовал барин, и девушка змейкой скользнула под кровать, а Василий Львович прикрыл могучие чресла углом одеяла.

— Да-да!

— Это Серафима Ивановна беспокоит, – послышался голос барыни. – Как Вам спится на новом месте?

— Да Вы зайдите, я еще не сплю. Все думаю о жизни, об искусстве, о музыке.

Вошла барыня. В чепце, в широком пеньюаре поверх длинной рубахи, она напоминала душистое белое облако, которое, шаркая ночными туфлями, медленно вползло в комнату, обмахиваясь веером.

— Извините, сударыня, встать, как положено по этикету, не могу, ибо привык спать неглиже, а Вас попрошу присесть.

Барыня присела у него в ногах, и кровать утробно ухнула.

— Я говорю, батюшка, как Вы спите на новом месте?

— Обычно плохо, а тут еще полнолуние!

В широкое окно светила низкая желтая луна, заливая комнату таинственным светом.

— Я обычно при бессоннице употребляю опийную настойку. – сказала барыня, широко зевая, и мелко-мелко крестя черный рот.

— Спасибо, у меня своя метода. Надо произвести мастурбативно-онанистичекие манипуляции, и через полчаса – милости просим в царствие Морфея!

— Я только про манипуляции не расслышала. Какие?

Она приложила руку ковшиком и напряглась.

— Я говорю, подрочить для сна – милое дело! – гаркнул барин. – Потом спится сном младенца, только вот груди снятся.

— Женские? – уточнила Серафима Ивановна.

— Женские, – подтвердил Василий Львович.

— Интересно. Надо будет в сонник заглянуть, – решила барыня. – А Вы что думаете?

— Думаю, к хорошим удоям.

— Ах, Вы, проказник эдакий! – мелко, по-козьему, засмеялась барыня и шлепнула сложенным веером по простеганному углу, который прикрывал детородные органы, и барин немедля откинул одеяло в сторону.

— Прошу ознакомиться и приобщиться к телу!

Барыня посерьезнела. Она опять хлопнула веером, и угодила по правому яичку. Барин поморщился, но Серафима Ивановна сказала: «Комарик!».

— Ах, комарик!

Опять увесистый шлепок, и заныло левое яичко.

— Опять комарик?

— Да. Комариное лето. Дождей много.

И еще один удар – по обнаженной головке члена, который начал оживать.

— Очень большой комар! – сказала барыня, отбрасывая веер. – Просто конь!

— Может, станцуем менувет? – предложил Василий Львович и выразительно почмокал ртом.

— Менуэт – парный танец, – ответила Серафима Ивановна, поворачиваясь к Василию Львовичу обширным задом, широким, как корма каравеллы.

Она встала на колени, и пятясь, уткнулась седовласой лоханкой барину в рот. Вот дела, подумал он, не обоссала бы. И где же у нее тут все? Но искать долго не пришлось, потому что он наткнулся на увесистый, налитой, как виноградина, клитор. Василий Львович его полизал, сплюнул на пол. Клитор был соленый.

— Ах-ах! – жеманясь, воскликнула барыня. – Я такая чувствительная!

И тут в голову барина вернулась утренняя мысль о феерии-мистерии на воде. Он вытащил изо рта волос и сказал:

— А что, если всем нам пойти купаться на озеро при луне?

— Ах, как романтично! – вздохнула Серафима Ивановна.

— Тогда будите всех, да не велите никому одеваться. Сделаем сатурналию-вакханалию!

Барыня подхватилась и, как молоденькая, убежала, сотрясаясь всем телом.

Через полчаса голое шествие вышло со двора барского дома. Впереди, увитый цветами, шествовал барин Василий Львович. В одной руке он держал целый куст сирени, а другой поддерживал барыню Серафиму Ивановну, тоже украшенной цветами и травами. За ними шествовали парами «нимфы» и «сатиры» из слуг. Где-то среди них затерялись девушка Фенечка и барынька Аглая Сергеевна. Идти было далеко, и барин несколько раз объявлял отдых. Распаленные близостью тел и винами, сдобренными зельем, прислуга бешено совокупилась, как могла и умела, а стоны и крики были так громки, что в ближних деревнях выли и лаяли собаки. Барин тоже расстарался и вовсю охаживал Серафиму Ивановну, которая выла не хуже деревенских собак.

Наконец, к утру шествие добралось до озера, и Василий Львович объявил водную феерию. Сначала мужики и парни, а также девки и бабы купались отдельно, но затем не выдержали и бросились в объятия друг друга. Барин, пользуясь нескончаемой эрекцией, пронзал сначала барыню, затем Аглаю Сергеевну, а затем и Фенечку, отбросивших свои лесбийские привычки. В общем, феерия удалась.

Когда солнце взошло, на берегу, на песке спали в обнимку все участники, кроме Василия Львовича, Трифона и Серафимы Ивановны. Барин и его наперсник собирались домой, а размякшая от наслаждений генеральша обмахивала пышные груди веером. Она словно вернулась в молодость…

Они еще много раз встречались на острове посреди озера, и к осени Василий Львович получил от барыни дарственную на озеро и землю вокруг него на версту. Вот что зелье животворящее делает!