У Женьки Преснякова возникла проблема — шеф Василь Васильевич позвал его в баню, а Женька уклонился. Сказал, что у него астма, и от пара он задыхается. На самом деле Женька боялся, что мужчины — прихлебатели патрона — увидят его маленький член и засмеют.

Василь Васильевич был самым крупным в округе фермером, знался даже с губернатором, слыл крутым мужиком и жестким руководителем.

— Хочешь работать, так почитай меня и исполняй мои просьбы, — велел он шоферу, то есть Женьке, развалясь на заднем сиденье своего джипа в расстегнутой дубленке, тиская в руке дорогущий смартфон. — Я не всякого в баню зову, а коли зову, значит, доверие оказываю. Я к тебе с душой, и ты откройся передо мной до конца. Для меня водитель, это моя тень, мое второе я, вон, как напарник твой Генка. Он со мной — в огонь и в воду. А ты сразу: «астма». Молодой еще, чтобы задыхаться.

Фермер посмотрел через окно на бегущие поля и подумал: все, что близко стремительно бежит, а все, что далеко, как, кажется, стоит на месте. Почему это так?

Женька нервно сжал баранку, сиротливо сьежился над ней. С вечера он выпил пива, теперь стекла изнутри потели, и он боялся, что хозяин накажет его. Бросить бы к черту эту работу, да платит бизнесмен хорошо и регулярно, хотя и спрашивает строго.

Новый водитель патрону не нравился: сам себе на уме, ни поддакнуть, ни разгуляться. Такого надо бы погнать в шею, да рулит, в общем сносно, машины любит, и матери Женьки, бывшей своей возлюбленной, он пообещал присмотреть за сынком.

«Платит хорошо и регулярно», снова уже с какой-то злостью подумал Женька и круто и запоздало обвильнул колдобину.

Пассажира резко качнуло, но на этот раз он не возмутился.

Женька вздохнул, сильнее сжал руль, и дал себе слово работать не смотря ни на что, и к лету отложить денег на свадьбу и на поездку к морю, он своей невесте обещал Крым.

При воспоминании о Юле сердце жениха облилось нежностью, и воспаленные закрылки его ноздрей овеял весенний ветер.

Ему казалось, что свою Юльку он даже не любит, а словно бы болеет ею. Ведь невозможно же так любить, до остановки сердца.

— В этой посадке, что справа, я как — то, по молодости, мотоцикл нашел, — вздохнул фермер. — Без ключа правда, но с полным баком. Самоходом докатил до дома. Помню, бегу изо всех сил, от страха не оглядываюсь, боюсь, что за мной гонятся. А радость такая, что словно крылья выросли. Очень я тогда о мотоцикле мечтал.

Женька нечаянно налетел взглядом на глаза шефа в зеркале под лобовым стеклом, увел свой взор влево на боковое стекло. Оно показывало, что сзади трасса с редкими нитями снежных переносов была пуста.

— Вернули мотоцикл хозяину?

— Зачем? Я выждал сезон да и распродал его по запчастям. Да и что это за хозяин такой, что имущество разбрасывает по посадкам.

Да уж, хватка на то, что плохо лежит, у Васильевича всегда была бульдожья. Земли заграбастал, мелких фермеров подмял под себя. Жил барином в особняке, похожем на дворец, а вернее, на корабль. Срочную служил на флоте, участвовал в войне Кампучии против Сомали. Вернулся со службы с медалью, жирными лычками старшины и психологией захватчика.

Кобелем был в молодости — всех девок в округе перетрахал, таким же кобелем оставался и в старости — весь штат ИТР на его сельхозпредприятии состоял из статных, смазливых девок, которых хозяин сношал как хотел, считая их наложницами в своем гареме.

Жену загнал под плинтус, она и пикнуть не смела.

Был Василий Васильевич еще крепок телом и духом, и, казалось, нет той силы, которая сокрушит его. Однако имел все таки одну слабость — по праздникам любил выпить и по мужицки — расхристано растянуть аккордеон, который привез со службы: «Раскинулось мое широко!» Он пускал слезу, вспоминал боевых корешей, сдвигая на затылок своей лысой головы мятую бескозырку. И куда только девалась его основательность, властность и приобретенный барский лоск.

Орал свои песни так неистово, что сторожевые собаки во дворе его особняка начинали выть на разные голоса, словно разделяя нелегкую участь хозяина, познавшего тяготы войны.

— Ты, давай, сгоняй в Зимовеньку, привези ко мне ветврача моего Раису, — велел фермер водителю, имея ввиду соседнее село, выходя из машины у своего дома. И зло, со щелчком подмигнул маленьким, замыленным, глазом в красной сетке вен.

На трассе Женька включил фары — стремительно вечерело — не смотря на то, что дорогу недавно прочистили грейдером, машина вилюжила в снежных наносах, в салоне все еще пахло Василием Васильевичем, его кожаными ботинками и вечным перегаром.

У дома Раисы Женька посигналил. Она тут же выбежала, в наброшенной на плечи фуфайке, в резиновых галошах. Обегая машину спереди, через яркий свет фар, кидала взгляды в салон, пытаясь разглядеть, кто там. Высокая тень простоволосой женщины росла на заборе, освещенном машиной.

Женька опустил стекло со своей стороны, резко пахнуло холодным ветром: — Поехали. Зовет, — коротко кинул он в круглое, белое лицо Раисы с густой черной монобровью.

Он думал, что женщина тут же сядет в салон, но она попросила минутку «на собраться».

Однако, эта минутка продлилась никак не менее получаса.

Водителю пришлось заглушить мотор. Он ждал, нервно листая немногочисленные, доступные радиостанции, и про себя тихонечко матерился.

Ночевать у Василия Васильевича Раиса не могла, следовательно выходило так, что обратно домой должен будет ее везти он, то есть Женька.

Наконец она выбежала, буксуя в снегу, пошла на машину. Села рядом с водителем на пассажирское сиденье. Теперь Раиса была в легком коротком лисьем полушубке и черных, с отворотами, ботфортах на высоком каблуке.

Губы женщины были ярко накрашены, парень это скорее почувствовал, нежели увидел, от нее, почти неуловимо, пахло трепетными духами.

«И к чему такой марафет»? — Невольно пожал плечами гонец, запуская двигатель.

Попутчице было за 35 лет, Женька даже не мог сказать, красивая она или нет. Такие женщины ему казались уже старухами, он на них особо не обращал внимания.

— Совещание у вас будет, — коротко осведомил гонец Раису, сосредоточенно глядя на дорогу.

— Ох, да знаем мы эти «совещания»! — Азартно хохотнула Раиса и аккуратно подтерла пальчиком уголок своих губ. — Ебаться захотел.

Всю ночь на мне проездит. А у нас завтра выбраковка стада. В шесть утра уж на ферме надо быть.

У Женьки мурашки пробежали по спине от этих слов, он невольно стиснул руль.

Он никогда не видел Раису такой: наряженной и беспутно откровенной.

— Надоел, старый боров, — жаловалась женщина. — А мне молоденького тельца страсть как хочется!

Она глубоко и искренне с присвистом вздохнула, положила руку на его бедро.

Тот невольно вздрогнул, убрал ногу. Раиса прыснула:

— А твоей Юльке повезло. Ты красивенький, и рос без отца. А такие всегда мужья хорошие. Это я верно знаю.

Дорогу неспешно перешел старый волк с опущенной головой, с такой большой, как будто он толкал эту голову, как санки, перед собой, по снегу. На поле остановился, стоя боком, угрюмо посмотрел на машину. Его тяжелый прямой хвост висел вертикально, как палка.

Глаза хищника блеснули, как бриллианты, когда его взгляд скрестился с лучом фар.

— Давай, задави его! — Взвизгнула Раиса, ударила носком своего сапожка по ноге водителя, стоящей на педали газа, и энергично поддела локотком руку парня.

Машина резко вильнула, вздыбив целый веер снега на обочине. Снег пеленой пошел на поле, Женька едва выровнял джип в движении. Он даже испугаться не успел.

— Ну вы и дура! — Честно сказал он попутчине. Та всхлипнула, то ли от плача, то ли от смеха. В салоне что-то часто — часто тикало.

У ворот особняка прохаживался Василий Васильевич в бежевой дубленке с белой опушкой, энергично охватывая свою спину своими же руками. На Раису он словно бы и не обратил внимания. Сузил глаза на водителя:

— Поезжай в сельмаг, возьми две бутылки Кедровой водки, четыре банки икры, сыра, масло и три белых батона, — приказал он Женьке и протянул купюры.

— Василь Васильевич, — взмолился парень. — Сельмаг уж закрыт.

— Поезжай. Коли закрыт, найди хозяина Терентьевича, пусть отпустит. У меня Кедровая кончилась. Ее на камни плеснешь и никакого веника не надо. Как вернешься, неси все прямиком в баню, да не стучи, там открыто будет.

Едва Женька сел за руль — запела его мобила. Звонила Юлька. Он предложил ей выйти на дорогу и вместе прокатиться в магазин. Она вышла в пышном пуховике, такая маленькая, что казалось один пуховик забрался в машину.

Они молчали. Им было так хорошо вдвоем, что и говорить не хотелось.

Женька затарился. И, так же молча, они вернулись к дому фермера.

— Погоди, я счас, — сказал жених, задом отползая из машины.

— Шапку надень, — протянула Юля ему картуз.

Парень отмахнулся, держа в руках по бутылке Кедровой, как противотанковые гранаты, скрылся в воротах. Псы хозяина дружно заскулили от невозможности разорвать гостя в клочья — они томились за сеткой, во двор их выпускали только после полуночи.

Сейчас было начало девятого. Мороз крепчал, а с крыши хозяйской бани падала звонкая капель, не долетая до земли, капли превращались в лед, со звоном разбивались о бугристые края ледяных лунок в снегу.

Стремительно распогодилось. Небо раскрылось во всю ширь. Далеко — далече за двускатной крышей бани, за нехитрой вязью электрических проводов, в нем, в каком-то огненном мареве стоял большой месяц, и, как казалось пульсировал.

Женька толкнул дверь, прошел предбанник, распахнул помывочный зал. Сырой, пресный пар молочно — белым клубом выкатился на него, схлынул, растворился, и лишь из двери в помывочной под самым косяком тек и тек густой молочной рекой, тая где-то вверху, в верхних крестообразных конструкциях предбанника.

Безрадостно ощутив сырое, опасное тепло, Женька шагнул в зал, освещенный неярким светом матовых плафонов и остолбенел.

Хозяин ебал Раису над бассейном, у стены. Одна ее нога стояла коленом на скамейке, другая прямая, как струна, была отставлена и опиралась пальчиками в пол.

Парня поразила больше не сама сцена сношения, а почему-то вот именно то, что одна ножка женщины была в белом чулке с резинкой, а вторая оставалась голой.

Пустой мокрый, ставший прозрачным чулок валялся на полу, почти сливаясь с его причудливой мозаикой. Вокруг в беспорядке были разбросаны разноцветные мочалки, словно партнеры, прежде чем спариться, долго резвились, снося все вокруг.

Женька невольно оценил насколько молодое и красивое у Раисы тело. На фоне морщинистого и обрюзглого тела старого ебаря, оно представлялось идеальным, упругим до твердости, ровным и таким белым, что казалось в нем мерцают бриллиантовые звездочки.

И лишь вагина, жадно всасывающая член, была большой, уродливой, крупной не по телу и алой, словно схватывающейся легким пламенем.

Хозяин сношал любовницу жестко и сосредоточенно, он как то странно жмурился и играл щетинистым ртом, как будто его глаза были запорошены. Совершая размашистые, волнообразные толчки, он изредка хлопал женщину по белому заду, от чего та насаживалась на него с большей страстью и азартом.

Резкие, сочные хлопки наполняли зал, шумела вода. Пахло распаренной хвоей, персиком шампуня и сексом.

Пожирая любовников глазами, Женька видел, что Раиса сама лезет на хуй и, кажется, получает больше удовольствия, чем ее партнер.

Ее точеная ножка, упирающаяся в пол, дрожала, она азартно крутила задом, страстно и умело надрачивая своей хищной, ненасытной вагиной, крупный приап Василия Васильевича.

Тот добрым отрезком иногда выныривал из пизды, однако значительная его часть, вместе с головкой, была погружена в облепленное слизью влагалище, и по тому, как уверенно вертел мужчина любовницей, было понятно, что сидит он в ней до тошноты глубоко и плотно, как распаренная репа в бутылке.

Женька вздрогнул — ему в затылок кто-то часто дышал. Он обернулся. Сзади стояла Юля с открытым ртом.

— Чего тебе?! — Горячим шепотом прохрипел Женька.

Девушка не могла оторвать глаз от любовников. Наконец она с усилием перевела взгляд на жениха, который попытался заслонить от нее жаркую порносцену, протянула ему пакет:

— Ты продукты в машине забыл.

По залу спокойно шароебился хозяйский баньщик Виталий, он приблизился, принял продукты и искренне выматерился:

— Какого хуя дверь открыту держите? Лето что-ли? Ее так хер натопишь, еще вы выветриваете. Давайте, давайте, валите отсюда!

Растянутые петли для пуговиц на его синем халате были окружены аляповатыми белыми штрихами и пятнами — краску халата разъела хлорка с пальцев банщика, который обязан был дезинфицировать банные водоемы и принадлежности.

Халат на пузе истопника был застегнут косо и «через раз», вместо пуговиц часто торчали одни нитки.

Это был отьявленный похуист, которого гнать надо было поганой метлой. Но Васильевич держал его потому, что этот рыжий, щербатый баньщик приходился ему каким-то дальним родственником.

— Бля-я-ядь, как же хорошо!!! — Зашлась Раиса протяжным басом, так, что Женьке показалось, что это простонал какой-то мужик.

Ее голос прозвучал очень обьемно и густо, как в зрительном зале кинотеатра. Хлопки участились, хозяин готовился кончать.

— Что девица, хочешь поглядеть, как мужики ебут девок?! — Задорно глянул Виталий на Юлию, вытолкнул в предбанник Женьку и отступил вбок, широко приглашая Женькину невесту к похабному зрелищу. Опомнившись, та кинулась вон из предбанника, едва не налетев на Женьку.

В машине Юля, была тихой, как мышка. Иногда она складывала кулачки вместе и подносила их к губам, словно руки озябли и она дула на них:

— Вечно, ты, Женька, куда то вляпаешься! — Наконец сказала она, с явной досадой.

— Я же не знал, Юля, — отер лицо ладонью жених.

— Не знал, и потому меня туда привез в этот вертеп!

— Ты сама пришла, никто тебя не звал.

— Знаешь, что, не приезжай ко мне больше и не звони. — Зло крикнула она и хлопнула дверью. Сухой снег скрипел под ее ножками жалобно и часто.

Зазвонил телефон. Женька вновь завел машину, стараясь не зацепить строительную тележку, брошенную с осени у двора, которой из снега торчали лишь ручки, задом взъехал на дорогу.

Включил трубку. Василий Васильевич спросил, где его носит и приказал отвезти Раису домой.

Баньщик Виталий провожал женщину у ворот. Водитель ахнул. В беспощадном свете фар Раиса была пратически раздетой, в полушубке на голое тело, в чулке и в ботфортах. На ее распатлаченной голове, над круглым, обслюнявленным лицом в неряшливых размазах помады, красовался чужой, нелепый, мужской картуз — козырьком вбок.

Виталий закинул ее на заднее сиденье, следом швырнул пакет, видимо, с ее вещами и ее же сумочку.

По салону разлился густой запах перегара. Девушка, похоже, хорошо выпила.

Тронулись. Болтаясь в заднем «отсеке», бухая пассажирка показала — через заднее стекло — провожатому средний палец.

Но тот вряд ли его увидел.

Женьке отчего-то было невероятно, до зубовного скрежета, стыдно. За себя, за хозяина, за Раису, за Юлю.

Он проклинал тот день, когда устроился к фермеру на работу.

— Вот, козлина, — икнула Раиса и в досаде кинула в боковое стекло свой картуз.

— Кто? — Дежурно спросил Женька, стараясь не смотреть в зеркало под лобовым стеклом, через которое девушка пыталась уцепить его взгляд своим.

— Да начальник этот твой Васильич. Обещал сволочь не кончать в меня и кончил. Из меня течет тебе дураку на сиденье.

Она раскрыла сумочку, стала рыться в ней:

— Слушай, у тебя салфетки какие — нибудь есть?

Девушка приподнялась, приблизила свое лицо к лицу водителя, держась обеими руками за спинки передних кресел.

— А ты меня хочешь? — Спросила она.

— Раиса, сядьте пожалуйста. —

миром попросил Женя.

— Ну хочешь ты меня, скажи?

— У меня невеста есть.

— Ой, глядите, невеста. Скромница — красавица. Думаешь верной будет? Ага, жди… Я тоже верной была, пока не попала под этого жеребца Васильича. Как, сука, один раз отпарил, так и забыла я про того мужа, объелся груша!

— Я прошу вас, хватит, мне это не интересно.

— А спорим, скромница твоя, даст Васильичу? — Интригующе ухмыльнулась Раиса и сделала губами так, будто растягивает их.

— Что вам надо от меня?! — Взмолился шофер, тиская постылую баранку.

— А все! — Захохотала женщина и схватила парня за ширинку:

— Давай ка посмотрим, что ты там бережешь для Юли?

Женька вильнул, Раису отнесло назад, на сиденье:

— Слушай, да у тебя же там нет ничего, — трезво и озабоченно сказала она, глядя на свою руку. Меж тем подъехали ко двору попутчицы.

— Ну почему? Есть кое — что, — робко улыбнулся Евгений, и добавил тихо: — Идите.

— Нет, ну правда, у тебя же совсем ничего нет.

Парень знал, что не блещет размерами. Ну вот так прямо его еще никто не критиковал, ему было очень обидно, досадно и даже страшно.

— У меня штаны плотные, — оправдывался он, намекая на то, что через сукно прощупать сложно.

— Давай так, — предложила протрезвевшая Раиса. — Ты покажешь мне себя, мы оценим, что к чему, а то всем расскажу!

В этой ситуации парень просто обязан был что-то сделать, он расстегнул куртку, расстегнул ширинку.

— Я ничего не вижу, — хныкала Раиса, вглядываясь сверху и сбоку. — Сними штаны.

Женька кое как содрал ботинки, как змея выужился из штанов. Раиса собрала всю эту хламиду, кинула рядом с собой.

За тем вышла из машины, пересела рядом с водителем:

— Включи верхний свет, — попросила она. — Раздвинь ноги, как можно шире.

Она взяла в руку яички парня.

— Тут неудобно, — стала она жаловаться. — И плохо видно. Пойдем в дом, там поглядим.

Будучи без штанов в ботинках на босу ногу Женька переминался во дворе и несусветно мерз, пока Раиса искала в сумочке ключ.

Наконец они вошли, повалив в сенцах какие-то ведра и мешки. порно рассказы Хозяйка зажгла свет, сняла с гостя куртку и картуз.

Тот остался голым до пояса в свитере и ботинках.

Раиса поцеловала его в шею. Ее губы были холодными и влажными. Попросила разуться, босого провела в зал.

— Я сейчас. А ты разденься совсем, будь голым, у меня тепло. Женька разделся, жадно припал ладонями к теплой стене старой русской печи.

Вскоре она вернулась, обнаженная и зачем-то с тюбиком крема в руках. Голый гость уже сидел на диване, стыдливо прикрывая лобок ладонями, и не понимал, что происходит. Он был как кролик, загипнотизированный удавом, не подчинялся сам себе.

С ним не было мобилы, а могли звонить.

Раиса присела рядом, как Женька ни упирался, все же оторвала его руки от лобка, попросила пошире раздвинуть ноги, взяла в кулачек его пенис:

— Ну вот, мой хороший, у тебя все в порядке. Славный писюн, — горячо дышала она в щеку гостю, колпачком из пальцев лаская его головку. Неожиданно для самого Женьки, его пенис начал подниматься:

— О как у тебя мощно стоит! — Мурлыкала девушка, ласкаясь и жеманясь.

— Поднимись, мой сладкий, давай поцелуемся.

Они встали, Раиса, как активный любовник обвила руками талию парня, впилась в его губы липким страстным поцелуем. При этом руками она сжала и широко развела ягодицы партнера.

— Что вы делаете? — Опомнился тот и кинулся на диван. Ласка женщины была столь необычна и неуместна, что его щеки покрылись румянцем.

Раиса опустилась рядом, восхищаясь и нахваливая, снова стала дрочить:

— Разбойник какой, сам с мизинчик, ну как стоит! — Поощряла она.

Женка хотел спорить. Хотел уклониться, но было очень сладко. Его червячок встал на всю, и сам тянулся к руке партнерши.

— Какой он у тебя гордый! — Поощряла хозяйка, — такой крошечный, что ни одно влагалище не почувствует его, но смелый, хорошо, хорошо встает! Глянь, моя ладошка шире, чем он по длине.

Она несла такую чушь, что ум заходил за разум у гостя. Он уже стоял спиной к Раисе. Та сзади надрачивала ему, целовала в шею, дула в затылок:

— Да, у тебя очень, очень маленький, тебе самому нужен мужчина. Ну ты не грусти, мы найдем твоей Юлечке хорошего любовника. —

Она нанесла крем на пальцы, и, отведя женькину ягодицу, мазнула кремом по его анусу.

Его кольцо обжег приятный, легкий холодок. Парень хотел вырваться, но партнерша поймала его член и снова начала дрочить.

— Так ты хочешь, чтобы Васильич отъебал твою Юлю? — Ускорила девушка движения.

— Что вам от меня надо? — стонал Женька подмахивая ее руке.

— Скажи лишь, «да» и я все устрою!

— Да, да!!! — Раскачивался юноша, лишь бы только она закончила эту сладкую муку.

Женщина ускорила темп и вскоре сгустки спермы полетели на ковер.

Похватав ботинки и одежду, Женька босой выскочил во двор, поскользнулся на льду за воротами так, что его развернуло лицом к дому, буксанув раком пару раз, он разнес ботинком окно веранды, вытряс из тряпья ключи, запустил двигатель, и рванул с места.

Казалось, что стекла окна звенят неправдоподобно долго. То звонко, рассыпчато и аппетитно хохотала в доме Раиса, мечась от окна к окну.

Не видя ни руля, ни дороги, Женька беззвучно плакал, горячие слезы струились по его щекам, ручейками собираясь воедино в ямочке подбородка.

И частые капли падали на его мизерную, болючую залупу.

Об лед он содрал ноготь большого пальца, но на остывших педалях нога не чувствовала боли.

Следующим днем было воскресенье — единственный на неделе Женькин выходной.

Он уговорил Юлю сходить в церковь, и они пошли.

День был погожим, а небеса широкими, расхристанными, синими и чистыми, казалось белый храм в синем мундире и золотой шапке мономаха с крестами отражается в них.

Юля была в белых сапожках с лисьей окантовкой, в коричневом пальто и серой женской шали на голове.

Женька — в кирзовых сапогах, черной куртке с башлыком и черном картузе.

С ремня в коричневом чехольчике у него свисал выкидной нож. Женька вычитал где-то что с ножом мужчина выглядит мужественнее, да и самозащита опять же.

Он шел за Юлей след в след. Представлял ее белую девичью талию под пальто, и думал о том, как же ему с ней повезло. Школу она закончила на отлично, была скромной, красивой, а, главное, умной. Если психовала, то по делу и хвалить умела правильно, по существу.

— Хрен тебе, а не Юлька, — выругался Женька на воображаемую Раису.

— А? — Обернулась невеста, — ты меня звал?

Белобрысая челка, пара красивых, невероятно зеленых, очень внимательных глаз. И налитые губы. Бог знает, что можно за них отдать. Сладкие и крепкие, как спелая черешня, овеянная дымком росы. И кажется даже, что не пристало такой умной, скромной девушке иметь такие крупные сексуальные губы, часто обнажающие в улыбке здоровые, белые зубы.

Женька раза три пытался «подъехать» к ней, но она не дала. Сказала, что до свадьбы нельзя. У них в роду так принято.

Горели свечи перед образами, огни сливались в русла и шли потоком. Жених и невеста отражались в древних стеклах. Юлия, с головой наспех покрытой беленьким ситцевым платочком, держала в своей птичьей ручке свечу и молилась о хорошем.

Это очень правильно придти вот так иногда в храм и помолиться.

В церкви успокоился душой и Женька.

Хотя в понедельник, увидев Раису, он снова разволновался.

Нескромно улыбаясь, та протянула ему пакет.

— Что это, клубок змей? — Неумело пошутил парень.

— Ботинок твой, чудо!

— Не подходи ко мне, Раиса, убью! — Пригрозил Женька, щурясь на солнце, попыхивая морозным парком.

Та сунула в тот палец, критически оглядела его:

— Ой ли, дружка? Ты быть может и перчик. Но не жгучий. Нет, не жгучий.

Все знали, что Раиска бой — баба. Ничего не боится. Теперь и Женька понял это. Бывает так, вроде не видишь человека, а потом он вдруг перед тобой обозначиться во всю ширь и заслонит горизонт.

Женька порылся в пакете, помимо ботинка там была упаковка новых женских колгот телесного цвета.

— Ты забыла! — Показал он колготки Раисе.

— Это тебе. — Сказала девушка, чертя носком сапога на снегу сердечко.

Парень выкинул упаковку, ветер подхватил ее и произвольно кувыркая унес куда-то за забор.

Комбикормовый завод чадил в небо белой струйкой дыма, стая взлохмаченных воробьев активно и бесстрашно рылась в куче пшеничной половы, в темном ангаре взревел двигателем трактор — косой белой простыней лениво опала с наклоненного бока ангара ночная изморось.

Радостно пахло зимой, как пахнет чистым белье на морозе.

В среду Женька получил свою первую зарплату — отложил на свадьбу и Крым, и купил Юле маленький подарок — кулон в виде золотой рыбки с изумрудным глазком, который блеснул, словно подмигнул.

Фермер чего-то явил аттракцион невиданной щедрости и выписал своему водителю премию, которую тот и пустил на подарок.

А в понедельник Женька узнал, что Юлю берут на работу на ферму хозяина, помощницей ветврача, то есть Раисы.

Юля сама позвонила ему и «обрадовала» невероятным известием. Он чуть вместе с джипом не подпрыгнул над трассой.

А потом, круто развернувшись, с пробуксовками попер в село.

В доме невесты он рвал и метал. Юля и ее мама Валерия Николаевна смотрели на него во все глаза, пожилая женщина даже с испугом.

— Я не понимаю, почему ты так нервничаешь? — спросила будущая теща, когда потенциальный зять наконец выговорился. — Юля собирается поступать а сельскохозяйственную академию, Василич даст ей рекомендацию.

Сейчас зима, до экзаменов куча времени, пусть поработает. Да и зарплату ей обещают хорошую, чего ж носом — то крутить?

Женька беспомощно глянул в глаза Валерии Николаевны, подернутые пеленой корвалола. Он хотел было сказать ей, что у фермера в хозяйстве царит разврат. И всех своих работниц он пользует как наложниц. Теперь вот нового тела захотел.

Ну лишь махнул рукой и вымелся, яростно наступая на раненую ногу все еще отдающуюся болью.

Дома он до дна выговорился своей матери.

— Бедный ты, бедный, — гладила она его по волосам, будучи, впрочем, совершенно уверенной в том, что Юлия девушка серьезная и никакого баловства она не допустит.

Весь следующий месяц Женька прожил как в каком-то кошмаре — ему во всем мерещилась измена. А когда он видел хозяина рядом с Юлией его сердце прямо заходилось он безысходности. Но постепенно его подозрения стали сходить на нет.

Василь Васильевич с девушкой не заигрывал, держался с ней по отечески и, как казалось, не стремился видеть ее.

А Женька всяко подчеркивал свою мужественность. Носил камуфляжный костюм и ботинки на шипованой подошве, смело конфликтовал с сильными, и был три раза на охоте с хозяином.

Научился пользоваться карабином и даже стрелял в кабана!

А еще он заказал художнику портрет своей любимой с фотографии и собирался преподнести его ей в День рождения.

Портрет получился на удивление красивым и реалистичным. Девушка была на нем как живая — с красотой в губах, с умом в глазах, как-то даже чуть строже, чем в жизни.