Очень трудно было Ивану Вяткину приспособиться к жизни в новой России. Еще вчера он лечил бойцов-афганцев в военном госпитале, был нужен Родине и людям, а теперь его уволили под предлогом ранения в руку, дескать, не можешь оперировать. Странно, глупо и горько.

Ему назначили пенсию и посоветовали искать работу в частном секторе. Он вернулся в Россию и, прежде всего, стал искать квартиру.

Их познакомил фельдшер Сергей Столетов, которого уже знал по работе еще до Афганистана. Он сказал, что его приятель Александр Холмский нашел удобную двухкомнатную квартиру, которую сдавала некая Мария Хазова, но ему одному было дороговато. Поэтому они поехали на улицу Моторная, что на северо-западе Зеленограда. Улица была без асфальта, грязной и пыльной, но дом номер двадцать один там был, деревянный, бревенчатый. Они вошли в калитку, прошли по чистому двору, и Столетов костяшками пальцев постучал в свежевыкрашенную дверь.

Им открыла дородная женщина средних лет в халате и фартуке, гладко причесанная и с большим пучком на затылке. В руке на отлете она держала большую сковороду, и, кажется, собиралась пустить ее в ход. Но увидев Столетова, расплылась в улыбке. «Здравствуйте, товарищи!», – выпалила она и тут же поправилась:

— Заходите, господа!

— Здравствуйте, Мария Петровна! – ответствовал Столетов, и они прошли в широко открывшуюся дверь.

Внутри чем-то пронзительно воняло!

— Что это за гадость? – зажимая нос руками, проворчал Вяткин.

— Это квартирант на кухне химичит, – спокойно ответила Мария Петровна. – Проходите в кухню. Я сейчас его турну и приду.

Она степенно удалилась, а Столетов на цыпочках последовал за ней. Мария Петровна вошла в кухню, и там закричала что-то громкое и невнятное. А потом все стихло. Фельдшер заглянул в щелку не до конца закрытой двери и поманил рукой Вяткина. Тот подошел, глянул, пожал плечами. Ну и что? На полу кухни среди осколков стекла, с завернутым на спину подолом, опираясь на руки, стояла на коленях Мария Петровна, а с ней яростно совокупился чернявый мужчина с орлиным носом. Он очень старался, а квартирная поглядывала кругом затуманенным взором. «Вроде поладили», – прошептал Столетов. – «Пошли, посмотрим комнаты». Они удалились от кухни, откуда донеслись стоны наслаждения.

Комнат, кроме кухни, было три: маленькая – Марии Петровны с железной кроватью и ковриком на стене, изображавшим лебедей на пруду, большая и светлая с двумя кроватями и что-то вроде кабинета с письменным столом и лампой на тонкой ножке. «Неплохо», – заметил Вяткин. – «Мне нравится».

— Квартира или хозяйка? – улыбнулся Столетов.

— Все.

Между тем стоны на кухне прекратились, и в коридоре послышались шаги двух пар ног: шаркающие – Марии Петровны, и упругие – чернявого квартиранта. Хозяйка подтолкнула вперед мужчину и сказала:

— Вот Вам товарищ, или, по-старинному, компаньон. Прошу любить и жаловать.

Чернявый протянул руку в пятнах и царапинах:

— Александр Холмский, квартирант Марии Петровны. Столетова я знаю, а Вас как зовут?

Вяткин представился максимально учтиво, а Холмский заметил:

— Я не очень удобный компаньон. Я храплю по ночам, ухожу и прихожу во внеурочное время, делаю химические опыты, пою и играю на гитаре, когда думаю. У Вас, Вяткин, наверное, тоже есть маленькие недостатки?

— У кого их нет, – развел руками Иван.

Вскоре Столетов ушел, а Вяткин пошел за водой к колодцу с Марией Петровной. Половину дороги они молчали, а потом им навстречу стали попадаться женщины с ведрами. Они осуждающе смотрели на Марию Петровну и что-то шептали, и Мария Петровна сказала:

— Ну, бабы у нас, ну, женщины! Обо всем судят, все знают! Половина скажет, у Машки новый хахаль-трахаль, а другая – живет сразу с двумя! А сами просто завидуют. У иных мужики в разъездах, у других – сбежали, вот и обсуждают, и осуждают, как в парткоме. Вот Вы мне скажите, почему так, одни девки – холодные, как ледышки, а другим поминутно мужик нужен. Вот как мне? Может, я какая особо нервенная? Вы же доктор!

— Я военный хирург, – пояснил Вяткин. – Руки-ноги отрезать, кишки укоротить, раны зашить, а в пиздах я не разбираюсь. Впрочем, посмотреть могу.

— Прямо сейчас? – загорелась Мария Петровна.

— Ну-у… – протянул Вяткин.

А она, не дослушав, уже тянула его за рукав в придорожные редкие кустики…

Они вернулись нескоро, а когда вошли в дом, Холмского уже не было.

Вяткин поставил ведра на кухне и спросил:

— А кто он, Ваш квартирант?

— Саша-то?

— Да, Саша.

— Не то ученый, не то бандит какой. Мне все равно, пока деньги платит, пусть живет. У него – то густо, то пусто. То сорит деньгами, то натурой платит.

На кухне стало жарко, и Мария Петровна заголилась до фартука, то есть, все сняла, чтобы кипящее масло не попадало на груди и живот. Иногда она наклонялась нарочито низко и застывала в этой позе, и Вяткин с трудом укрощал бунтующую, как в юности, плоть. Но недолго…

Его спас вернувшийся Холмский. Он нес две тяжеленные сумки, а его карманы оттягивали две бутылки.

— Вот, заказчик расплатился! – радостно провозгласил Хомский, выкладывая на стол разные свертки. – Это дело надо отметить!

В быстрые руки квартирной хозяйки перекочевали не только продукты, но и увесистая пачка долларов, и она бегала по кухне с удвоенной энергией.

Когда все было готово, они перенесли стол на улицу, в тень, и устроили, как у художника Мане, «завтрак на траве». Маша возлежала на простыне среди травы и репейника, время от времени задирая толстые белые ноги, а мужчины сидели за столом и провозглашали тосты в ее честь. Завтрак, то есть, обед, плавно перешедший в ужин, Вяткину понравился, он изрядно притомился, а когда очнулся, обнаружил себя лежащим на кровати. Рядом на другой кровати храпел Холмский, а на Вяткинском члене прыгала обнаженная Маша Хазова, и ее большие груди тряслись у Ивана перед носом…